Страница 9 из 17
Пауки накинулись на каарзымов, первого уже разодрали на части, а вокруг второго бушевала шипящая гора сплетенных лап и щетинистых тел. Посылки из порванных вьюков высыпались в траву и покрыты были темно-зеленой слюной.
Выбравшись из ямы, Джэйгэ рванул сквозь лес наугад и поначалу решил, что пауки не стали его преследовать, удовлетворенные несчастными животными. Но спустя пару десятков шагов он заметил одного на ветке, затем силуэты нескольких у шиповника, а потом, обернувшись, десятка два пауков, которые бежали по лесу следом за ним. Ноги сами несли Джэйгэ непонятно куда, перескакивали кочки, сваленные деревья, кусты, скользили по слякоти и вязли в трясине, но шум позади лишь нарастал. Пауки догоняли и с каждой секундой, приближавшей гибель, сердце Джэйгэ колотило всё сильнее, всё быстрее бросало в голову кровь, затмевая мир.
Выставив перед собой руки, Джэйгэ врезался в плотную стену каких-то колючих кустов и неожиданно потерял под ногами землю. Он упал, кувыркнулся несколько раз и с криком плюхнулся в протекавшую по лесу реку. Еще не осознав случившегося, он забарахтался в воде и пополз на четвереньках дальше – по гладким камням. Речка была такой мелководной, что лишь покрывала ладони. Джэйгэ дотащился до середины ее и в нерешительности обернулся.
Пауки облепили ветви деревьев, ставших у реки стеной. Десятки, а скорее сотни пауков таращились на Джэйгэ красными глазами из-за листвы и не решались сделать шаг дальше – в воду. Джэйгэ застыл. Несколько тихих, зловещих минут разглядывал он своих оробевших преследователей, а те смотрели на него с неутоленной жаждой.
Джэйгэ с опаской оглянулся, медленно приподнялся, не сводя с пауков взгляда, и побрел по течению.
5
Устыыр больше часа о чем-то переговаривался со старейшиной. Сардан изредка вставлял замечания, задавал вопросы, но внимания на него обращали немного. Ооюты посчитали его, как оказалось позже, то ли слугой, то ли учеником шамана, поэтому музыканту ничего не оставалось, как глазеть по сторонам, улыбаться девушкам и наслаждаться растекавшейся по селению вонью топленого жира и тлеющего навоза.
Дорога привела путников в деревню на рассвете. По беспорядочным замечаниям Устыыра Сардану удалось понять только, что где-то неподалеку, в пределах дневного перехода, разбросано еще несколько селений, которые объединены в один средних размеров улус – все живущие в них связаны некоторой степенью родства. Впрочем, несмотря на культ кровных связей, семейные ссоры нередко перерастали в настоящие войны между деревнями и улусами, заканчивавшиеся, как и все прочие войны, трагедиями, в которых никто не чувствовал себя виноватым. И хотя родственники жили не слишком дружно, летом, когда перебирались из утепленных зимних домов во временные легкие юрты, население окрестных деревень часто собиралось в одном алаасе – устраивали праздники с котлами жирного мяса и местными сладостями, с играми и пьяными хороводами; даже каарзымы пировали свежей травой.
Пока шаман говорил со старейшиной, Сардан разглядывал жуткую паутину ветвей, которую создавали возвышавшиеся над домами деревья.
Никто из местных не знал ни о какой повозке, и это несмотря на то, что колея от колес разбила единственную в селении дорогу. Ооюты всегда перевозили грузы во вьюках, а на севере – в санях, поэтому должны были бы обратить внимание на редкую колесную повозку. Когда шаман повернулся к музыканту, чтобы вкратце изложить, что излагать, по существу, нечего, его снова окружили какие-то люди и, робко хватая его за рукава, принялись причитать и жалобно что-то выпрашивать.
– Что случилось? – спросил музыкант.
– Ребенок заболел, – недовольно протянул шаман. – Просят прогнать из него иэзи.
Кто-то потянул за руку стоявшую позади Ашаяти, но она, недовольная, высвободилась и посмотрела на просителей с такой неприязнью, что они поспешили оставить ее в покое. Призраки прошлого терзали ее, и она хотела спрятаться от них, нацепив маску самодостаточности. В глубине души она боялась разглядеть в этих людях с бесцветными, пустыми глазами себя. Когда-то давно и в ее деревню пришла беда – и некому было помочь. Потому всё ее прошлое покрыто было мраком страданий и одиночества, и потому с таким негодованием, с такой враждебностью смотрела она на этих людей, ждавших помощи непонятно откуда, безынициативных, сонливых. Ооюты отбивались от комаров кожаными махалками и надеялись, что беда сама не уйдет из их домов.
Устыыра отвели в светлую, широкую комнату с камельком посередине. На одной из спальных лавок у стены лежала туго завернутая в драгоценную шкуру белого волка девочка лет десяти. Лицо ее слегка поблескивало и казалось затянутым какой-то сероватой пленкой, из закрытых глаз сочилась слезами густая черная жидкость, а пальцы рук (возможно, и ног) были изогнуты как птичьи когти. Впрочем, это не касалось мизинцев, они были вполне нормальными на вид. Вокруг глаз к ушам и щекам расползлись темные полосы, похожие на паутину. Возле ребенка тихонько горела лучина из расколотого молнией дерева, а вдоль стен рассыпан был пепел – ооюты верили, что таким образом можно отпугнуть злых духов.
Сардан прошел следом за Устыыром, хотя его, в общем-то, никто и не звал. Шаман не стал подходить к ребенку, остановился у порога и вид имел весьма встревоженный. Напряжение выдавала поза – глядя на больную у противоположной стены, Устыыр подавался назад спиной, будто боролся с отвращением. Он неуверенно снял с пояса разбитый маленький бубен, повертел в руках, встряхнул его и повесил обратно, звякнул привесками. Потом все-таки, приличия ради, произнес несколько слов и, постояв пару мгновений, обернулся к собравшимся у входа людям.
– Этого ребенка съели демоны, – сказал шаман и бросил хмурый взгляд на музыканта.
Несколько женщин в толпе разрыдались.
– Она умрет? – спросил мужчина из-за спины Сардана.
– Да, – сквозь зубы процедил шаман и опять скосился на музыканта, тот поймал взгляд, но не понял смысла. – После смерти она станет юэр.
Сумасшедшие, самоубийцы и некоторые жертвы иэзи, по верованиям ооютов, превращались в юэр, злых духов, безумных и кровожадных.
Вопли женщин стали громче. У задавшего вопрос мужчины подкосились ноги, и он осел на лавку слева от входа, которая, вообще-то, предназначалась для женщин.
Сардан перехватил жалостливый взгляд матери больной, и этот взгляд сдавил музыканту сердце укором, этот взгляд осуждал его за бездействие и словно бы обвинял его в происходящей трагедии.
Шаман развернулся, намереваясь покинуть комнату, но неуверенный Сардан остановил его:
– Можно мне попробовать? – спросил он.
Устыыр вздрогнул.
– Вы не шаман, музыкант, – сказал он. – Демоны Нижнего Мира не слушают музыку.
– Я не думаю, что на ребенка напали демоны, – ответил Сардан. – В нашей практике не найти двух одинаковых случаев, но что-то похожее я уже видел много лет назад на востоке.
Шаман не ответил, он остановился, подумал и решил не покидать пока комнаты.
Сардан шагнул было к девочке, но застыл и едва не врезал себе по лбу. А инструменты?! Ведь у него ничего не осталось – ящик с инструментами разнесло колодезным воротом! Один только «поносный» свисток остался, да толку от него… Духи не ходят по туалетам. Сардан сконфужено посмотрел на толпу, впрочем, ничего особенного от него не ждавшую. Любой ооют знал, что если шаман объявил приговор, то ничем уже не помочь.
– Хм, вы не могли бы попросить принести сюда музыкальные инструменты, какие есть в деревне? – сгорая от стыда произнес Сардан.
Устыыр внимательно посмотрел на музыканта – как на слабоумного, – даже брови сдвинул, для пущего эффекта.
– Ооютам неинтересна музыка, – сказал он. – Что-то можно найти в городе, но вряд ли вы отыщете инструменты в такой глуши.
– Что ж вы как демоны, – развел руками Сардан. – Принесли бы хоть веник.
Шаман покачал головой, но всё же что-то сказал толпившимся в дверях, и те рванули было выполнять поручения, но Сардан добавил: