Страница 19 из 182
— Я уже сказал вам, что вечер — хорошее время, но чтобы работа не была утомительной для тебя, Бобр, и для тебя, Папаша, чтобы дым табака был тебе приятен, Тукал, чтобы ты не заснул, пока жарится твой банан, Камбеба, нужно, чтобы кто-то рассказывал вам истории или пел песенки.
— Это правда, — сказал Бобр, — Антонио знает занятные истории и поет забавные песни.
— Но если Антонио не поет песни и ничего не рассказывает, — продолжал Малаец, — что тогда происходит? Да, нее спят — устали целую неделю работать. Тогда нет и берлока: ты, Бобр, перестаешь мастерить бамбуковые стулья, ты, Папаша, не делаешь деревянных ложек, у тебя, Тукал, тенет трубка, а у тебя, Камбеба, не жарится банан, не правда ли?
— Правда, — хором ответили все, а не только те рабы, кого назвал Антонио. Лишь Назим хранил презрительное молчание.
— Тогда вы должны быть благодарны тому, кто рассказывает вам занятные истории, чтобы вы не заснули, поет вам забавные песни, чтобы рассмешить вас.
— Спасибо, Антонио, спасибо! — послышалось отовсюду.
— Кроме Антонио, кто может рассказать вам что-нибудь?
— Лайза; Лайза тоже знает очень занятные истории.
— Да, но его истории наводят на вас ужас.
— Это правда, — согласились негры.
— А кроме Антонио, кто может спеть вам песни?
— Назим; Назим знает очень забавные песни.
— Да, но от его песен вы плачете.
— Это правда, — откликнулись негры.
— Значит, один лишь Антонио знает песни и истории, которые вас смешат.
— Это тоже правда, — подтвердили негры.
— А кто пел вам песенку четыре дня тому назад?
— Ты, Малаец.
— Кто рассказал вам историю три дня тому назад?
— Ты, Малаец.
— Кто пел вам песню позавчера?
— Ты, Малаец.
— А кто вчера позабавил вас историей?
— Ты, Малаец.
— Ну, а кто сегодня спел вам песню и собирается рассказать историю?
— Ты, Малаец, как всегда ты.
— Значит, благодаря мне вы развлекаетесь за работой, получаете больше удовольствия от курения и не спите, пока жарятся ваши бананы. А так как я не могу ничего делать, потому что жертвую собой для вас, было бы справедливо, чтобы за мои труды мне что-нибудь дали.
Справедливость этого замечания поразила всех, однако же долг историка — говорить только правду, и это заставляет нас признать, что лишь несколько голосов, вырвавшихся из самых наивных сердец в этом собрании, ответили согласием.
— Так, значит, — продолжал Антонио, — будет справедливо, если Тукал даст мне немного табаку, чтобы я мог курить в своей хижине, не так ли, Камбеба?
— Это справедливо! — вскричал Камбеба в восторге от того, что налогом облагается не он, а кто-то другой.
И Тукалу пришлось разделить свой табак с Антонио.
— Кроме того, — продолжал Антонио, — я потерял свою деревянную ложку. У меня нет денег, чтобы купить другую, ведь, вместо того чтобы работать, я пел песни и рассказывал вам истории, поэтому было бы справедливо, если бы Папаша дал мне ложку, чтобы я мог есть похлебку. Правда, Тукал?
— Это справедливо! — воскликнул Тукал, в восхищении от того, что Антонио берет налог не только с него.
И Антонио протянул руку к Папаше, и тот вручил ему ложку, которую он только что вырезал.
— Теперь у меня есть табак, чтобы положить его в трубку, — продолжал Антонио, — и у меня есть ложка, чтобы есть похлебку, но у меня нет денег, чтобы купить то, из чего делают бульон. Поэтому будет справедливо, если Бобр отдаст мне красивую табуретку, которую он мастерит, чтобы я продал ее на базаре и купил кусочек говядины, не так ли, Тукал, не так ли, Папаша, не так ли, Камбеба?
— Правильно, — в один голос закричали Тукал, Папаша и Камбеба. — Правильно!
И Антонио, наполовину с его согласия, наполовину силой, вытащил из рук Бобра табуретку, едва тот успел приколотить к ней последний кусок бамбука.
— Теперь, — продолжал Антонио, — я спел песню и очень устал. Но я расскажу вам историю и устану еще больше, и было бы справедливо, если бы я сначала съел что-нибудь и набрался сил, не так ли, Тукал? Не так ли, Папаша? Не так ли, Бобр?
— Это справедливо, — в один голос ответили трое уплативших подать.
Тут испугался Камбеба.
— Но мне нечего положить на зубок, — сказал Антонио, показав свои челюсти, сильные, как у волка.
Камбеба почувствовал, что волосы у него встали дыбом, и машинально протянул руку к очагу.
— Значит, будет справедливо, — продолжал Антонио, — если Камбеба даст мне банан, как вы думаете?
— Да, да, это будет справедливо, — крикнули в один голос Тукал, Папаша и Бобр, — да, справедливо, дай банан, Камбеба!
И все голоса подхватили хором:
— Банан, Камбеба!
Несчастный Камбеба с растерянным видом посмотрел на присутствующих и бросился к очагу, чтобы спасти свой банан, но Антонио остановил его и, удерживая Камбебу одной рукой с силой, какую трудно было в нем предположить, другой рукой схватил веревку с крюком, на которой поднимали мешки с маисом, и зацепил крюк за пояс Камбебы. В ту же минуту он дал знак Тукалу потянуть за другой конец веревки. Тукал постиг замысел Антонио с проворством, делающим честь его сообразительности, и Камбеба внезапно почувствовал, что его отрывают от земли и что он под улюлюканье всей компании стал подниматься кверху. Примерно на высоте десяти футов Камбеба повис, судорожно протягивая руки к злосчастному банану, но отнять его у своего врага у него теперь не было никакой возможности.
— Браво, Антонио, браво, Антонио! — закричали все присутствующие, изнемогая от хохота, в то время как Антонио, отныне полновластный хозяин предмета пререканий, осторожно раздул золу и вытащил дымящийся банан, в меру поджаренный и потрескивающий так, что у зрителей потекли слюнки.
— Мой банан, мой банан! — воскликнул Камбеба с глубоким отчаянием в голосе.
— Вот он, — сказал Антонио, протянув руку в сторону Камбебы.
— Я слишком далеко и не могу его взять.
— Ты не хочешь его?
— Мне его не достать.
— Тогда, — продолжал Антонио, дразня несчастного, — тогда я его съем, чтобы он не сгнил.
И Антонио начал снимать кожуру с банана с такой комичной серьезностью на лице, что хохот присутствующих перешел в судороги.
— Антонио! — крикнул Камбеба. — Антонио, прошу тебя, отдай мне банан, этот банан для моей несчастной жены, она больна и не может есть ничего другого. Я его украл, он мне был очень нужен.
— Краденое добро никогда не идет на пользу, — наставительно ответил Антонио, продолжая чистить банан.
— А! Бедная Барина, бедная Барина, ей нечего будет есть, она будет голодна, сильно голодна.
— Бо пожалейте же этого несчастного, — сказал молодой негр с Анжуана, среди всеобщего веселья остававшийся серьезным и печальным.
— Я не такой дурак, — сказал Антонио.
— Я не с тобой разговариваю, — заметил Базим.
— А с кем же ты разговариваешь?
— Я говорю с людьми.
— Так вот, а я говорю с тобой: замолчи, Базим.
— Отвяжите Камбебу, — решительно заявил молодой негр с таким достоинством, которое оказало бы честь даже королю.
Тукал, державший веревку, повернулся к Антонио, не уверенный в том, должен ли он повиноваться. Во Малаец, оставив этот немой вопрос без ответа, повторил:
— Я тебе что сказал? Замолчи, Назим! А ты не замолчал.
— Когда пес лает на меня, я ему не отвечаю и продолжаю свой путь. Ты пес, Антонио.
— Берегись, Назим, — сказал Антонио, качая головой, — когда здесь нет твоего брата Лайзы, ты беспомощен и не посмеешь повторить того, что сказал.
— Ты пес, Антонио, — повторил Назим, вставая.
Негры, сидевшие между Назимом и Антонио, раздвинулись, так что благородный негр с Анжуана и отвратительный Малаец оказались на расстоянии десяти шагов друг против друга.
— Ты говоришь это, когда стоишь в сторонке, Назим, — сказал Антонио, стиснув от гнева зубы.
— Я скажу это вблизи, — вскричал Назим, одним прыжком оказавшись рядом с Антонио, и, гневно раздувая ноздри, с презрением произнес в третий раз: