Страница 127 из 182
И вот настал этот ужасный для несчастного художника миг. В тот самый день, когда читатель впервые встретился с ним на дороге, ведущей из Никотеры в Монтелеоне, Джельсомина проснулась, охваченная приливом трогательнейшей сестринской любви. Уже давно не было сведений о капрале Бомбарде, и, повинуясь столь обычному для нее неожиданному капризу, Джельсомина вдруг выказала потребность получить таковые как можно скорее. И стоило ей высказать надежду, что в Монтелеоне лежит от него письмо, и заявить, что желательно было бы как можно скорее узнать, о чем там написано, как метр Адам поцеловал дочь в лоб, отдал жене последние пять или шесть сольдо с наказом купить на завтрак самое лучшее, а сам отправился в путь на голодный желудок, совершенно счастливый, ибо его Нина высказала такое желание, что для исполнения его достаточно было всего-навсего пройти пешком десять льё.
Пока мы рассказывали нашим читателям о жизненном пути метра Адама, тот успел дойти до Монтелеоне и теперь направлялся по крутым улочкам города к почтовой конторе. За несколько шагов от места назначения, куда он шел из такой дали, художник остановился, одной рукой сняв с головы греческую шапочку, а другой отерев плешивый лоб, и, казалось, погрузился в глубокие размышления.
Но стоило ему задуматься на миг, глядя на мир невидящим, отрешенным взором, как осененное гениальным прозрением лицо художника озарилось, в его глазах зажглись веселые искорки, а на губах засверкала улыбка презрительного превосходства. Он поднял голову, как человек, уверенный в том, что мир принадлежит сильным и хитроумным, и храбро двинулся вперед, покручивая скуфейку на кончике пальца, а затем взялся обеими руками за решетку, окружавшую здание почты. Подтянувшись, он замер на мгновение, выражая всем своим видом напряженное ожидание, в то время как почтовый служащий повернулся к нему, подняв очки на лоб, и резким голосом спросил почтенного художника, что ему угодно.
— Нет ли у вас письма до востребования, — проговорил сладчайшим голосом тот, к кому был обращен этот вопрос, — направленного из Мессины в адрес метра Адама, художника из Никотеры?
— Вот оно, — ответил почтовый служащий, порывшись недолго в стопке писем и подавая просителю послание.
— Не соблаговолите ли прочесть его мне, уважаемый? — добродушнейшим тоном обратился метр Адам к чиновнику. — Ведь только такой ученый человек, как вы, способен разобраться в этих каракулях.
— Охотно, любезнейший, — живо откликнулся почтовый служащий, начинавший узнавать в собеседнике калабрийского Микеланджело. — Это, без сомнения, письмо от вашего сына, капрала Бомбарды.
— О Господи, да конечно же это пишет мой дорогой сын! Правда, он лучше владеет банником, чем пером, и, поскольку мое зрение начинает слабеть, я обычно не разбираю половины того, что он хочет мне сообщить.
— Но для канонира это почерк не самый худший, — наставительным тоном заметил почтовый служащий, снисходя к просьбе собеседника, — я сумею разобрать его не хуже, чем печатный текст. Гм! Слушайте, я буду читать. Гм-гм!
Метр Адам знаком дал понять, что он внимательно слушает, не пропуская ни единого слова.
— "Мой дорогой отец…" — начал почтовый служащий.
— Да, да, мой сын относится ко мне с уважением и почтением, — перебил его метр Адам.
Почтовый служащий кивнул в знак согласия и продолжал:
"Мой дорогой отец, мы только что пережили такое сильное землетрясение, что, если бы Господь пожелал продлить его еще на пять минут, все уже пребывали бы в раю, уготованном нам Небесами! Я дрался как лев с мессинскими разбойниками, которые, однако, ничего не стоят по сравнению с разбойниками из нашей благословенной Калабрии, так что мне не далее чем вчера удалось изрубить двоих на куски. Теперь мне предоставлен положенный шестинедельный отпуск. Рассчитываю, что как только я его получу, отправлюсь к вам; ждите меня все время, даже если не получите это письмо, и приготовьте для меня ваше благословение и фиги из Пальми, которые, как вы знаете, я так люблю.
Ваш преданный сын капрал Бомбарда".
— Благодарю вас, сударь, — произнес метр Адам, — вот и все, что мне хотелось знать, а письмо я заберу тогда, когда у меня будут деньги.
И он отошел от решетки, к которой словно прилип на протяжении чтения письма, надел шапочку на голову, повернулся и исчез за углом ближайшей улицы.
III
ФРАБРАКАЛОНЕ
Метр Адам находился уже далеко, когда бедный почтовый служащий пришел в себя от изумления. Как и сказал художник, он узнал все, что ему хотелось знать, и потому шел легкой и радостной походкой, ибо прочитанное ему письмо сделало его моложе на десять лет.
Он принадлежал к числу людей, счастливых от природы: их очень легко обрадовать и они самым естественным образом раскрывают душу, вбирая в себя утешение и надежду, точно так же как распускаются цветы, вбирая в себя лучи солнца. И если бы сколько угодно богачей увидели его в эту минуту, когда он на ходу вполголоса напевал старинную песенку и в такт размахивал муштабелем, все они позавидовали бы спокойствию его души, отражавшему неиссякаемую веру старика в Провидение. Да и сам он в тот миг ничего более не желал от Господа.
"Боже, — размышлял он, — я человек, чей путь предопределен свыше. У меня неоспоримый талант, и он принес мне если не состояние, то славу. У меня есть сын, храбрый, как Иуда Маккавей. У меня есть дочь, красивая и непорочная, как Дева Мария, и вскоре оба моих ребенка будут со мной. Те, кого я люблю больше всех на свете, окажутся в моих объятиях уже завтра, а может быть, и сегодня вечером. Как обрадуется Джельсомина, когда я сообщу ей эту новость! Как она бросится мне на шею в знак благодарности за труды мои! И с каким аппетитом мы сегодня поужинаем!"
Но тут, осознав смысл этих слов, а точнее, мыслей, метр Адам остановился и хлопнул себя по лбу, будто внезапно проснулся. Он вдруг вспомнил, что утром отдал жене на завтрак все оставшиеся деньги, а потому на ужин денег уже не было. И подумав, что драгоценной Джельсомине, возможно, нечем будет поужинать, старик внезапно ощутил, что он и сам голоден.
Он печально вздохнул и униженно продолжал свой путь с опущенной головой. Только что ему хотелось лететь домой на крыльях, а теперь он боялся прийти слишком рано. И он замедлил шаг, машинально следуя своей дорогой и размышляя, как найти выход из трудного положения. По пути он увидел две или три свои работы: души чистилища и Мадонны — но зрелище это лишь заставило его еще глубже ощутить преходящий характер благ небесных и мирских. Три года назад, в дни его славы, вокруг этих святых образов скапливались бы толпы молящихся; ему достаточно было бы строго заявить: "Эти изображения нарисовал я!" — и обойти пришедших, как собранных пожертвований не только хватило бы дома на неделю с избытком, но и осталось бы Джельсомине на наряды, какими она повергла бы в зависть всех женщин из Вины и Триоло. А теперь — увы! С тех пор как правительство запретило Мадоннам метра Адама творить чудеса, а неблагодарные Мадонны сочли необходимым повиноваться, создания его кисти лишились какого бы то ни было доверия и стояли одинокие и заброшенные. И даже души чистилища ощущали на себе последствия подобного небрежения, причем метру Адаму даже довелось с горечью увидеть по пути, как один крестьянин скорее из сострадания, чем из почтения, изо всех сил старался убрать языки пламени, пытавшиеся поглотить одну из этих душ.
Это оказалось последней каплей, подточившей душевное смирение художника. Уныние сменилось отчаянием, и когда, поднявшись на вершину холма, он увидел перед собой беленькие домики Никотеры, сгрудившиеся у моря, как стая лебедей у пруда, а чуть поодаль — крохотную, отдельно стоящую хижину, затерявшуюся среди олив, где его ожидали Джельсомина и жена, то он, вместо того чтобы продолжать свой путь, не просто сел, а буквально рухнул у подножия недавно выстроенной стены, которая, будь то иные времена, достойна была бы послужить ему для изображения Страшного суда.