Седьмая жена инквизитора

Стало тихо-тихо. Откуда-то из глубин этой тишины проступали далекие голоса. Кто-то кричал от ужаса и не мог остановиться. Кто-то спрашивал: неужели все? Кто-то уточнял: вы ее убили? Убили, да? Все кончено?

Да. Убил. Курт в очередной раз выполнил свой долг и убил ведьму.

Это ведь понарошку, сказала я себе. Рот наполнился кровью, но чужая воля ушла, словно ее и не было. Я снова стала собой, Кайей, законопослушной ведьмой, которая никому и никогда не сделала ничего плохого.

Я снова была.

— Вы ее убили? — услышала я и едва не расхохоталась во весь голос: как Курт может меня убить? Какие глупости, кому это вообще могло подуматься… Зал качнулся, кто-то подбежал ко мне, сел рядом, устраивая мою голову у себя на коленях.

Как же много крови, Господи. Как же больно…

Это ведь понарошку, правда? Мы разоблачим мстителя, и все это закончится, но как же больно, Курт.

Он смотрел на меня. Гладил по щеке. Я не могла оторвать от него взгляда, я пыталась о чем-то спросить, но голос иссяк.

Что-то горячее и влажное сорвалось мне на лоб. Я хотела было сказать, что не надо плакать, что все будет хорошо, и вдруг увидела нас со стороны. Курт сидел на полу возле смятой ели, рядом кружили какие-то перья, обрывки и хлопья, и девушка, которая лежала головой у него на коленях, была так похожа на меня…

— Да, — Курт откликнулся едва слышно, но я разобрала его слова, переполненные тоской и горем. — Да, я убил ее.

И все померкло.

Глава 27

Курт

— Да, она мертва, — эксперт из инквизиции, который прибыл по срочному вызову, убрал инструменты в сумку, выпрямился и, пересев за стол от дивана, на который торопливо перенесли Кайю, принялся выписывать документы. — Впрочем, не видел ведьмы, которая выжила бы после Хексенхаммера.

“Мертва”, — повторил я, пытаясь отыскать хоть какую-то опору. Я прекрасно знал, что все сделано правильно, что живь-трава капсулирует ту магию, которую направил мститель, что она сделала Кайю неуязвимой для самого сильного заклинания смерти, но моя седьмая жена была неподвижна и холодна, и я не мог убедить себя в том, что все хорошо.

Все шло по моему плану — и глядя на Кайю, бледную и бездвижную, с руками, сложенными на груди, я впервые не поверил в свой план.

Что, если я оказался неправ? Что, если она не встанет, когда мститель будет разоблачен? Получалось, Кайя умерла, чтобы я мог избавиться от летунниц и жить дальше.

Кайя пришла и показала: я не чудовище, и меня можно любить. Показала — и ее не стало.

Я твердил, что все идет так, как надо. Что очень хорошо, что эксперт ничего не заподозрил, а у того, что случилось в бальном зале, была целая толпа свидетелей — но один вид мертвой Кайи разрушал все мои мысли и медленно превращал стойкость и силу в кисель.

— Надо же, — покачал головой эксперт, с усилием оставляя оттиск печати на свидетельстве о смерти. — Ваша жена так долго была добропорядочной, но все-таки сорвалась… Соболезную, коллега. Если нужна консультация хорошего душеправа, то приходите к доктору Герберту на Малую Зимнюю.

— Спасибо, обязательно к нему загляну, — глухо откликнулся я. Взял свидетельство, прочел: Кайя Аберкромби Лансеберг, зарегистрированная ведьма, убита заклинанием Хексенхаммер во время творения магического ритуала.

Так и должно быть.

— Вскрытие будете заказывать? — поинтересовался эксперт. Я отрицательно мотнул головой. Вскрытие покажет, что пациент от него и умер — надо же, у меня хватает сил на черный юмор.

Это хорошо. Значит, я все еще надеюсь.

— Нет. Пусть похоронная команда отвезет ее в мой дом для траура и проводов, — ответил я.

Мне не надо было представляться скорбящим вдовцом. Сейчас я и в самом деле чувствовал растерянность и тоску. Совсем недавно Кайя спустилась с лестницы нашего дома в этом нежном платье, собираясь на праздник — и вот теперь она лежит здесь, и жизнь покинула ее.

Мой враг уже знает об этом. Он ликует — хотя будет всеми силами изображать сочувствие, когда мы встретимся.

Он ведь не ожидал, что я женюсь на ведьме. Кайя одним своим появлением разрушила все его планы.

Кайя дала мне надежду и любовь. Это была именно она — теперь, глядя на ее лицо, тени под длинными ресницами, прядь волос, что выбилась из прически, я точно знал, что смог полюбить, и что все это лишится всякого смысла, если я не сумею победить.

Пришла ритуальная служба. За свои семь браков я успел близко познакомиться и пообщаться с этими угрюмыми мужчинами в черном. Скорбный путь до дома был коротким — я запомнил лишь, как снял пальто и набросил его на Кайю. Один из носильщиков, его звали Петер-Колченога, сочувствующе вздохнул и мягко напомнил:

— Ей уже не холодно, ваша милость. А вот вы, не приведи Господи, простудитесь, да и за ней.

— Ей уже не холодно… — повторил я, и слезы откуда-то взялись сами собой.

Слуги встречали нас в траурном молчании. Контраст был страшным — вроде бы только что мы вышли из дома, переполненные своим счастьем, и вот Кайю вносят в двери, и она уже никому не улыбнется, не погладит кота, не сделает ничего… Эмма всхлипывала, вытирая слезы.

— Пустите! — услышал я скорбный вопль Евтея. Кот вылетел к носилкам, которые поднимали на второй этаж, запрыгнул на грудь Кайи и резко ударил ее лапой по щеке. — Вставай! Вставай, кому говорю! Ишь, чего выдумала, умирать, тут котик некормленный…

Я снял Евтея с Кайи, и тот уткнулся головой мне в грудь и завыл — протяжно, тоскливо, горько. Кайю внесли в спальню, положили на кровать, и ритуальщики бесшумно принялись за работу: укрыли ее белоснежным покрывалом, опустили на лоб ленту с вышитой молитвой, оплели руки четками со святым кругом. Я сел на стул и приказал себе: соберись. Нужно выглядеть скорбящим вдовцом, нужно быть одиноким и несчастным, но внутри готовиться к раскрытию правды.

— Ну как так-то, ну как? — причитал Евтей возле кровати. На Кайю он не смотрел — я чувствовал его страх. Даже магическое животное не чувствовало правды — значит, пока все шло по плану. — Я бы все отдал, чтоб она поднялась. И шарик мраморный, и говядину, и огу… огу… огурец!

Он поднял голову к потолку и завыл. Ритуальщики закончили свой скорбный труд, получили деньги за работу и ушли. Из опыта общения со мной они уже знали, что и как делать дальше: лучший гроб, особое место на кладбище, на светлом холме, овеваемом свежим ветром… Я думал о Кайе как о мертвой, я скорбел, и это было невыносимо.

Но горюя, я скользил мысленным взглядом по магическим потокам, которые переполняли дом — и наконец-то среди общего удивления, сочувствия и печали выхватил тонкую, едва уловимую нить счастья.

Мститель действительно был счастлив.

Он готов был петь и плясать от удовольствия. Мне было больно — а ему хорошо, его наслаждение было сильнее и ярче, чем от вина, хорошей еды и женских объятий.

Вот и замечательно. На этой радости я его и поймаю.

Бесшумно вошла Эмма — поставила на прикроватный стол тарелку с толстой скорбной свечой, исписанной молитвами. Лицо Кайи в ее свете казалось лицом восковой куклы.

— Ох, милорд, как же жалко вас, — вздохнула она и сочувствующе погладила меня по плечу. Я кивнул. — А миледи Кайя… ох, такая хорошая, такая молоденькая… Я уж надеялась, что на этот раз будет у вас истинная любовь, семь-то число волшебное. А вон как вышло…

Отражение свечи в тарелке едва заметно качнулось: пошла запись. Мои коллеги, которые сейчас расположились в соседнем здании, все видят, слышат и готовятся прийти ко мне на помощь, как только потребуется.

В комнату заглянул Манфред. Сейчас на оборотне были валенки вместо ботинок, и выглядел он так, словно что-то тяжелое упало с неба и крепко ударило его по голове. Эмма кивнула ему и торопливо вышла. Оборотень приблизился к кровати, некоторое время с тоской смотрел на Кайю, а потом негромко, с искренним чувством проговорил:

— А какая же она добрая была. И смелая! Я обернулся, а она и бровью не повела, вот что значит натура…