Страница 3 из 201
Буржуа замахали мушкетами, продолжая кричать:
— Да здравствует принц Оранский! Смерть предателям!
— Да здравствует принц Оранский? Пусть так, — сказал Тилли, — хотя я и предпочитаю веселые лица мрачным. Смерть предателям? Пусть так, если вам угодно, но при условии, что вы ограничитесь только криками. Кричите сколько вам угодно «Смерть предателям!», но выполнить этой угрозы вам не придется. Я поставлен здесь, чтобы этого не допустить, и не допущу.
И затем, повернувшись к своим солдатам, он скомандовал:
— Целься!
Солдаты Тилли выполнили команду с невозмутимым спокойствием. И милиция и толпа немедленно отступила назад в некотором смятении, вызвавшем улыбку у командира кавалерии.
— Ну-ну, — сказал он тем насмешливым тоном, что свойствен только военным, — не пугайтесь, граждане, мои солдаты не сделают ни одного выстрела, но зато и вы со своей стороны не сделаете ни одного шага к тюрьме.
— А знаете ли вы, господин офицер, что у нас есть мушкеты? — крикнул взбешенный командир гражданской милиции.
— Еще бы, я хорошо вижу, что у вас есть мушкеты, — ответил Тилли, — они все время мелькают у меня перед глазами; но и вы также заметьте, что у нас есть пистолеты, и они прекрасно бьют на пятьдесят шагов, а вы стоите только в двадцати пяти.
— Смерть предателям! — закричали возмущенные буржуа.
— Ну, — проворчал офицер, — вы повторяете все одно и то же; это надоедает.
И он занял свой пост во главе отряда, в то время как волнение вокруг Бейтенгофа все усиливалось.
Однако возбужденные толпы не знали, что в то самое время, когда они чуяли кровь одной из своих жертв, другая жертва, словно спеша навстречу своей судьбе, направлялась в Бейтенгоф и проходила в каких-нибудь ста шагах от площади, позади отряда кавалеристов.
Действительно, Ян де Витт только что вышел из своей кареты и в сопровождении слуги спокойно шел пешком по переднему двору, ведущему к тюрьме.
Он назвал себя привратнику, который, впрочем, и так знал его.
— Здравствуй, Грифус, — сказал он, — я пришел, чтобы увезти из города моего брата Корнелия де Витта, приговоренного, как тебе известно, к изгнанию.
Привратник, похожий на выдрессированного медведя, обученного открывать и закрывать двери тюрьмы, поклонился Яну де Витту и пропустил его внутрь здания, и двери за ним сейчас же закрылись.
Пройдя шагов десять, Ян де Витт встретил очаровательную девушку лет семнадцати — восемнадцати, одетую во фризский костюм: она мило ему поклонилась.
— Здравствуй, славная и очаровательная Роза, — сказал он, взяв ее ласково за подбородок. — Как чувствует себя мой брат?
— О господин Ян, — ответила девушка, — я опасаюсь не за страдания, что ему причинили, они ведь уже прошли.
— Чего же ты боишься, красавица?
— Я опасаюсь, господин Ян, зла, что ему намереваются еще причинить.
— Ах да, — сказал де Витт, — ты думаешь об этой толпе, не правда ли?
— Вы слышите, как она бушует?
— Да, действительно, народ очень возбужден, но, может быть, при виде нас он успокоится, ведь мы ему, кроме добра, ничего не сделали.
— К несчастью, это не довод, — прошептала девушка и удалилась, заметив властный знак, который ей сделал отец.
— Да, дитя мое, ты права.
«Вот молоденькая девушка, — шептал про себя, продолжая свой путь, Ян де Витт, — по всей вероятности, она не умеет даже читать и, следовательно, никогда ничего не читала, но она одним словом охарактеризовала историю человечества».
И Ян де Витт, бывший великий пенсионарий, по-прежнему спокойный, но только более грустный, чем при входе, продолжал свой путь к камере брата.
II
ДВА БРАТА
В тревоге красавицы Розы было верное предчувствие: в то время как Ян де Витт поднимался по лестнице, ведущей в тюрьму, к брату, вооруженные буржуа прилагали все усилия, чтобы удалить отряд Тилли, не дававший им действовать.
При виде их стараний люди, одобрявшие благие намерения своей милиции, громко кричали:
— Да здравствует гражданская милиция!
Что касается г-на Тилли, то он, столь же осторожный, сколь и решительный, вел под охраной пистолетов своего эскадрона переговоры с гражданской милицией, стараясь объяснить ей, что правительством ему дан приказ охранять тремя кавалерийскими взводами тюрьму и прилегающие улицы.
— Зачем этот приказ? Зачем охранять тюрьму? — кричали оранжисты.
— Ну вот, — возражал им г-н Тилли, — теперь вы мне задаете вопросы, на которые я вам не могу ответить. Мне приказали: «Охраняйте!» — я охраняю. Вы, господа, сами почти военные и должны знать, что военный приказ не обсуждается.
— Но этот приказ вам дали для того, чтобы предоставить предателям возможность выйти за пределы города.
— Вполне вероятно, раз предатели осуждены на изгнание, — отвечал Тилли.
— Но от кого исходит приказ?
— От Штатов, черт побери!
— Они предают нас!
— Этого я не знаю.
— И вы также изменник!
— Я?
— Да, вы.
— Ах вот как! Но подумайте, господа горожане, кому мог бы я изменить? Штатам? Но где же здесь измена? Ведь я нахожусь у них на службе и в точности выполняю их приказ.
Граф был совершенно прав, и на его ответ нечего было возразить, поэтому крики и угрозы стали еще громче. Они были ужасны, а граф с самой изысканной вежливостью продолжал:
— Господа горожане, убедительно прошу вас, разрядите свои мушкеты: может произойти случайный выстрел, и, если будет ранен хоть один из моих кавалеристов, мы уложим у вас человек двести. Нам это будет очень неприятно, а вам еще неприятнее, тем более что ни у меня, ни у вас подобных намерений нет.
— Если бы вы это сделали, — отвечали буржуа, — мы бы тоже открыли огонь.
— Да, но если бы вы, стреляя, перебили бы нас всех от первого до последнего, все же от этого не воскресли бы и ваши люди, убитые нами.
— Уступите нам площадь, и вы поступите как честный гражданин.
— Во-первых, я не гражданин, — ответил Тилли, — а офицер, что далеко не одно и то же; к тому же я не голландец, а француз, что еще более усугубляет разницу. Я признаю только правительство, которое платит мне жалованье. Принесите мне от него приказ очистить площадь, и я в ту же минуту сделаю полуоборот: мне самому ужасно надоело здесь торчать.
— Да! Да! — закричала сотня голосов, и ее сейчас же поддержали еще пятьсот других. — К ратуше! К депутатам! Скорей! Скорей!
— Так-так! — бормотал Тилли, глядя, как удаляются самые неистовые из горожан, — идите к ратуше, идите требовать, чтобы депутаты совершили подлость, и вы увидите, удовлетворят ли ваше требование. Идите, друзья мои, идите!
Достойный офицер полагался на честь должностных лиц так же, как и они полагались на его честь солдата.
— Знаете, капитан, — шепнул графу на ухо его старший лейтенант, — пусть депутаты откажут этим бесноватым в их просьбе, но все же пусть они пришлют нам подкрепление: полагаю, оно нам не повредит.
В это время Ян де Витт, оставленный нами, когда он поднимался по каменной лестнице после разговора с тюремщиком Грифусом и его дочерью Розой, подошел к двери камеры, где на матраце лежал его брат Корнелий: как мы уже говорили, фискальный прокурор велел подвергнуть его предварительной пытке.
Приговор об его изгнании был получен, и тем самым отпала надобность в дальнейшем дознании и новых пытках.
Корнелий, вытянувшись на своей постели, лежал с раздробленными кистями, с переломанными пальцами. Он так и не сознался в преступлении, которого не совершал, и после трехдневных страданий вздохнул, наконец, с облегчением, узнав, что судьи, от которых он ожидал для себя смерти, соблаговолили приговорить его только к изгнанию.
Сильный телом и непреклонный духом, он бы очень разочаровал своих врагов, если бы они могли в глубоком мраке бейтенгофской камеры разглядеть игравшую на его бледном лице улыбку мученика, забывающего о всей мерзости земной, когда перед ним раскрывается сияние Неба.