Страница 26 из 189
И он увеличил ренту до двенадцати тысяч ливров в год, с тем чтобы метр Маглуар мог тратить тысячу ливров каждый месяц.
Кроме того, он разрешил ему подобрать для себя в кладовой замка всю обстановку из старой мебели.
Оттуда и появились узорчатые шелковые занавеси и позолоченные кресла; слегка поблекшие, они сохранили внушительный вид и сумели очаровать Тибо.
К концу первой куропатки и к середине второй бутылки Тибо знал, что г-жа Маглуар была четвертой женой хозяина дома; казалось, эта цифра возвышала толстяка в его собственных глазах.
Впрочем, метр Маглуар сообщил, что он женился на ней не из-за денег, но из-за ее красоты, потому что любил хорошенькие личики и прекрасные тела не меньше, чем старые вина и вкусную еду.
И он решительно прибавил, что, как он ни стар, но, если вдруг его жена умрет, он не побоится жениться и в пятый раз.
Переходя от шамбертена к эрмитажу и чередуя его с силлери, Маглуар стал говорить о достоинствах своей жены.
Она вовсе не была воплощением кротости: нет, совсем наоборот; она несколько мешала своему мужу наслаждаться различными французскими винами; она всеми доступными ей способами и даже физически препятствовала его частым посещениям погреба; со своей стороны, она слишком сильно, на взгляд сторонника простоты стиля, увлекалась тряпками, чепчиками, английскими кружевами и прочей чепухой, входящей в арсенал женщин; она с удовольствием превратила бы в кружевные манжеты на своих руках и ожерелья на своей шее двенадцать мюидов вина, припасенных в погребе мужа, если бы метр Маглуар допустил такое превращение; но, за исключением этого, нет ни одной добродетели, которой бы не обладала Сюзанна; к тому же, если верить бальи, эти добродетели стояли на таких безупречных ногах, что, потеряй Сюзанна одну из них, во всей округе не нашлось бы пары для оставшейся.
Толстяк источал счастье, напоминая кита, выбрасывающего из себя морскую воду.
Но еще до того, как добрый бальи, подобно Кандавлу, посвятил Тибо, словно нового Гигеса, во все скрытые совершенства г-жи Маглуар, красота супруги бальи успела произвести глубокое впечатление на нашего башмачника. Он не выходил из состояния задумчивости во время пути и продолжал мечтать об этой красавице за столом. Он молча слушал — не переставая, конечно, есть — фразы, которые метр Маглуар, счастливый оттого, что нашел столь благосклонного слушателя, непрерывно нанизывал словно бусины жемчужных четок.
Все же, совершив второе путешествие в погреб, после которого язык у него начал заплетаться, достойный бальи уже меньше ценил то редкое достоинство, какого требовал Пифагор от своих учеников.
Вследствие этого метр Непомюсен сообщил Тибо, что ему больше нечего рассказать о себе и о своей жене и теперь очередь гостя дать некоторые сведения о себе.
Добрый толстяк любезно добавил, что, желая завести дружбу с Тибо, он хочет получше его узнать.
Тибо счел необходимым слегка приукрасить правду.
Он представился богатым деревенским жителем, получающим доходы с двух ферм и сотни арпанов земли у Вертфея.
По его словам, на этих землях был чудесный заказник, полный оленей, косуль, кабанов, красных куропаток, фазанов и зайцев.
Тибо собирается угостить бальи всей этой дичью.
Бальи был очарован.
Мы видели кушанья на его столе и поняли, что он не пренебрегал дичью; при мысли о том, что новый друг станет ему эту дичь поставлять и не придется больше обращаться к браконьерам, судья безумно обрадовался.
На этом, честно разлив в стаканы содержимое седьмой бутылки, они решили расстаться.
Последняя бутылка шампанского — розового аи лучшего сорта — превратила обычное добродушие Непомюсена Маглуара в истинную нежность.
Он был в восторге от нового друга, не хуже его самого умевшего опорожнять бутылки.
Судья перешел с Тибо на «ты», обнимал его и заставил поклясться, что такой чудесный праздник повторится еще не раз.
Проводив Тибо до двери, он поднялся на цыпочки, чтобы в последний раз облобызать друга.
Впрочем, Тибо, со своей стороны, как нельзя более любезно к нему наклонился.
Когда башмачник закрывал дверь, часы эрневильской церкви как раз били полночь.
Винные пары уже в доме довольно сильно действовали на Тибо, но на воздухе ему стало гораздо хуже.
Совершенно оглушенный, Тибо покачнулся и прислонился к стене.
Дальнейшее осталось для него неясным и загадочным, словно происходило во сне.
Над его головой, в шести или восьми футах от земли было окно, показавшееся ему освещенным, хотя свет был приглушен двойными занавесями.
Едва он оперся о стену, как ему почудилось, будто окно отворилось.
Он решил, что почтенный бальи не может расстаться с ним, не простившись в последний раз.
Поэтому он постарался оторваться от стены и достойно ответить на это изысканное намерение.
Но его усилия оказались тщетными.
Сначала ему казалось, что он вьется по стене, словно плющ; позже он понял, что ошибся.
Сначала на его правое, затем левое плечо опустился груз до того тяжелый, что колени у Тибо подогнулись и он стал сползать по стене, как будто хотел сесть.
Это движение, казалось, отвечало желаниям субъекта, использовавшего Тибо в качестве лестницы.
Мы вынуждены признать, что этим грузом был какой-то человек.
Когда Тибо согнул колени, тот спустился и сказал:
— Прекрасно, Весельчак! Очень хорошо! Вот и все.
С последним словом он спрыгнул на землю; одновременно с этим окно наверху захлопнулось.
Тибо понял две вещи.
Во-первых, его приняли за кого-то другого, по прозвищу Весельчак; этот кто-то, по всей вероятности, спал где-то в ближайших кустах.
Во-вторых, он только что послужил лестницей для любовника.
Тибо почувствовал во всем этом какое-то неясное оскорбление.
Вследствие этого он машинально ухватился за болтающийся кусок материи, принятый им за плащ любовника, и держался за него с упорством пьяного человека.
— Ты что делаешь, негодяй? — послышался голос, показавшийся башмачнику знакомым. — Можно подумать, ты боишься отстать от меня.
— Разумеется, я этого боюсь, — ответил Тибо, — поскольку хочу узнать, что за наглец использовал мои плечи вместо лестницы.
— Ну и ну! — сказал неизвестный. — Так это не ты, Весельчак?
— Нет, не я, — подтвердил Тибо.
— Ну хорошо; ты это или кто-то другой, спасибо тебе.
— Как спасибо? Очень я в нем нуждаюсь! Вы что, думаете этим отделаться?
— Конечно, я так считаю.
— Значит, вы просчитались.
— Ну, отпусти меня, негодяй! Ты пьян!
— Пьян? Ну нет; мы выпили всего семь бутылок на двоих, к тому же четыре из них выпил бальи.
— Я тебе сказал, пьяница, отпусти меня!
— Пьяница! Вы меня назвали пьяницей за то, что я выпил три бутылки вина!
— Я тебя не за то назвал пьяницей, что ты выпил три бутылки вина, а за то, что ты совсем одурел от трех несчастных бутылок!
И незнакомец, жестом выразив соболезнование, попытался вырвать из рук Тибо свой плащ.
— Отпустишь ты мой плащ или нет, дурак? — снова заговорил незнакомец.
Тибо при любых обстоятельствах оставался очень чувствительным к обидам.
Но в теперешнем его состоянии обидчивость переросла в раздражительность.
— Черт возьми! — закричал он. — Запомните, красавчик мой, дурак здесь только один — тот, кто, воспользовавшись услугами человека, оскорбляет его вместо того, чтобы поблагодарить, и я не знаю, что удерживает меня от того, чтобы дать вам кулаком по физиономии!
Едва Тибо произнес эту угрозу, как с той же стремительностью, с какой стреляет пушка, когда огонь по фитилю добирается до пороха, удар кулака, обещанный им незнакомцу, обрушился на его собственную скулу.
— Получай, невежа! — произнес голос, в сочетании с только что полученным ударом вызвавший у Тибо некие воспоминания. — Получи; я честный ростовщик и даю сдачи, даже не взвесив твою монету.
Тибо в ответ толкнул его кулаком в грудь.