Страница 18 из 165
В тот же вечер он писал к г-же Рекамье:
«Мне необходимо написать Вам, ибо на сердце у меня печаль.
Однако не стану Вам рассказывать о том, что огорчает мою душу, а лучше поведаю о том, что занимает мои мысли; я имею в виду свои раскопки. Торре-Вергата — собственность монахов; она расположена примерно в одном льё от могилы Нерона, по левую руку, если ехать из Рима, в самом красивом и самом безлюдном месте. Там прямо на поверхности земли находятся нескончаемые руины, поросшие травой и чертополохом. Я приступил к раскопкам во вторник третьего дня, как только закончил письмо к Вам. Меня сопровождал Висконти (он руководит работами). Погода стояла самая чудесная, какую только можно вообразить. Двенадцать человек с лопатами и заступами в полном безмолвии откапывали надгробия и то, что осталось от домов и дворцов; это было зрелище, достойное Вас. Я молился лишь об одном: чтобы Вы были рядом. Я охотно согласился бы жить с Вами в палатке среди этих развалин.
Я и сам приложил руку к этой работе. Раскопки обещают принести интересные результаты. Надеюсь найти нечто такое, что возместит мне убытки в этой лотерее мертвых. В первый же день я нашел кусок греческого мрамора, достаточно большой для бюста Пуссена.
Вчера мы обнаружили скелет готского воина и руку от женской статуи. Это было все равно что встретиться с разрушителем и результатом его деяний. Сегодня утром мы надеемся откопать всю статую. Если остатки архитектуры, которую я откапываю, будут того стоить, я не стану разбирать постройку и продавать камни, как это обыкновенно делается; я оставлю ее целиком и назову своим именем; это архитектура времен Домициана, о чем свидетельствует найденная нами надпись. Это прекрасная пора древнеримского искусства.
Эти раскопки станут целью моих прогулок; каждый день я буду приходить сюда и сидеть среди этих развалин, а потом уеду со своими двенадцатью полуобнаженными крестъянами-землекопами, и все снова погрузится в забвение и молчание… Только представьте, какие страсти, какая борьба интересов кипели когда-то в этих всеми забытых местах! Существовали хозяева и рабы, счастливцы и несчастные, всеми обожаемые красавицы и метившие в министры честолюбцы; теперь здесь живут лишь птицы да бываю я, но на весьма непродолжительное время. А скоро и мы разлетимся. Скажите откровенно: верите ли Вы в то, что стоит труда состоять членом совета ничтожного царька галлов — мне, армориканскому варвару, путешественнику среди дикарей неведомого римлянам мира и послу при одном из тех священников, каких бросали на съедение львам? Когда в Лакедемоне я взывал к Леониду, он мне не ответил. Моя поступь в Торре-Вергата не пробудила никого, и когда я в свой черед сойду в могилу, то даже не буду слышать Вашего голоса. Значит, я должен поторопиться к Вам и положить конец всем этим химерам человеческой жизни. В ней только и есть хорошего, что уединение, только и есть истинного, что Ваша привязанность.
Ф. де Шатобриан».
Это письмо ушло в тот же вечер с ежедневной шестичасовой почтой и около одиннадцати часов ночи оставило позади, между Баккано и Непи, путника, сидевшего на придорожном камне.
Этот путник был брат Доминик, присевший отдохнуть в первый раз на пути из Рима в Париж.
XII
ПОСЛАНИЕ ШАНТАЖИСТА
Пока аббат Доминик возвращается в Париж и сердце его разрывается при мысли о безрезультатном паломничестве, мы с позволения наших читателей проводим их на улицу Макон к Сальватору.
Там они узнают о том, какое страшное несчастье привело Регину в семь часов утра к Петрусу.
Сальватор, отсутствовавший несколько дней, только что возвратился домой. Фрагола нежно его обнимала, а Ролан весело прыгал вокруг, как вдруг раздались три удара в дверь.
Сальватор понял, что пришел кто-то из троих друзей. Он распахнул дверь: на пороге стоял Петрус.
Сальватор оторопел при виде его перекошенного лица.
— Друг мой! — молвил он, взяв его руки в свои. — Случилось что-то ужасное, не так ли?
— Произошло непоправимое несчастье, — едва смог выговорить Петрус.
— Я знаю только одно непоправимое несчастье, — строго заметил Сальватор, — это потеря чести, а мне нет нужды уверять вас в том, что я столько же верю в вашу честь, сколько и в свою.
— Спасибо! — горячо поблагодарил Петрус, пожав другу руки.
— Теперь поговорим как мужчины. Что случилось, Петрус? — спросил Сальватор.
— Прочтите! — предложил тот, протягивая другу смятое и залитое слезами письмо.
Сальватор взял его в руки и развернул, не сводя с Петруса глаз.
Потом перевел взгляд с молодого человека на письмо и прочел:
«Княжне Регине де Ламот-Удан, графине Рапт.
Сударыня!
Один из преданнейших и почтительнейших слуг благородного и древнего рода Ламот-Уданов нашел — благодаря одному из тех случаев, в коих явно усматривается рука Провидения, — возможность оказать Вам анонимно самую значительную услугу, какую только человеческое существо в силах оказать себе подобному.
Уверен, Вы разделите мое мнение, сударыня, когда узнаете, что речь идет не только о спокойствии и счастье всей Вашей жизни, но о чести господина графа Рапта, а также, возможно, о еще более дорогом для Вас — жизни Вашего отца, прославленного маршала.
Позвольте умолчать о том, с помощью каких средств мне удалось открыть грозящее Вам несчастье в надежде на то, что мне навсегда удастся отвести его от Вас. По-настоящему верные слуги всегда скромны; простите, что повторяюсь, но, как я уже имел честь сообщить, я считаю себя одним из преданнейших слуг семейства Ламот-Уданов.
Вот, сударыня, дело во всей его пугающей простоте.
Один негодяй, ничтожество, проходимец, достойный самого сурового наказания, нашел случайно, как он говорит, у господина Петруса одиннадцать писем, подписанных именем „Регина, графиня де Бриньоле ". Он прекрасно знает, сударыня, что вы не графиня де Бринъоле, что ваш род, конечно, гораздо древнее дворянства этих достойных торговцев сливами. Но этот негодяй говорит, что если Вы можете отрицать имя, то уж почерк несомненно Ваш. Не знаю, благодаря какому роковому случаю эти письма попали ему в руки, но я могу сообщить, какую чрезмерно высокую цену он намерен за них получить…"
Сальватор взглянул на Петруса, словно спрашивая, что в этом письме правда.
— Читайте, читайте, — сказал Петрус. — Это еще не все.
Сальватор продолжал:
"Он просит не меньше пятисот тысяч франков — немыслимую сумму, которая нанесет едва заметный урон такому состоянию, как Ваше, тогда как этого проходимца она обеспечит на всю жизнь…"
Увидев цифру, Сальватор так грозно сдвинул брови, что Петрус глухо вскрикнул, закрыв лицо руками:
— Ужасно, не так ли?
— Да, верно! — печально покачал головой Сальватор. Но, не теряя хладнокровия, которое не в силах был, казалось, поколебать даже конец света, он продолжал читать:
"Этот негодяй говорит, сударыня, объясняя непомерную цену, назначенную за эти дорогие письма, что каждое послание, состоящее в среднем из пятидесяти строк, может оцениваться, учитывая красоту и высокое положение написавшего их лица, не меньше чем по пятьдесят тысяч франков. Таким образом каждая строка обойдется Вам в тысячу франков, а все одиннадцать писем — в пятьсот пятьдесят тысяч.
Но не пугайтесь этой цифры, сударыня. Вы сейчас увидите, что мой друг (неужели я сказал "друг"? Я хотел сказать "негодяй") снизил свои притязания до пятисот тысяч франков.
Однако, несмотря на мои замечания, просьбы, мольбы, даже угрозы, он не только продолжал упорствовать в своем мерзком предприятии, но заявил, что, принимая во внимание всякого рода чувства, выраженные в этих посланиях, оглашение которых способно нанести ущерб чести господина графа Рапта и драгоценным дням господина маршала де Ламот-Удана, пятьсот тысяч ливров будут сущей безделицей.