Страница 1 из 165
Александр Дюма
Сальватор
Части третья и четвертая
Часть третья
I
АБОРДАЖ
Оставшись один, капитан Берто по прозвищу Монтобан опустился на козетку, провел рукой по волосам и разгладил бакенбарды. Потом заложил ногу на ногу, облокотился на колено и, глубоко задумавшись, сидел так до тех пор, пока Петрус, приподняв портьеру, не появился на пороге.
Он увидел капитана, сидевшего в уже описанной нами позе, но, очевидно, бесшумное появление Петруса осталось незамеченным, так как капитан сидел по-прежнему, размышляя о чем-то своем.
Петрус с минуту смотрел на него, потом кашлянул, желая вывести посетителя из раздумья.
Капитан при этом звуке вздрогнул, поднял голову, широко раскрыл глаза, будто со сна, и посмотрел на Петруса, продолжая сидеть на козетке.
— Вы желаете со мной поговорить, сударь? — спросил Петрус.
— Голос! Голос точь-в-точь отцовский! — вскричал капитан, поднявшись и устремившись навстречу молодому человеку.
— Вы знали моего отца, сударь? — шагнув к нему, спросил Петрус.
— И походка, походка точь-в-точь отцовская! — снова заговорил капитан. — Знал ли я твоего отца… вашего отца… — прибавил он. — Еще бы, черт побери!
Капитан скрестил на груди руки.
— Ну-ка, посмотри на меня! — приказал он.
— Я и так на вас смотрю, сударь! — сказал Петрус.
— Вылитый отец в молодости, — продолжал капитан, с любовью разглядывая молодого человека или, пользуясь простонародным выражением, еще лучше передающим нашу мысль, поедая его глазами. — Да, да, и если кто-нибудь вздумает уверять меня в обратном, я скажу, что он лжец. Ты как две капли воды похож на отца. Обними же меня, мой мальчик!
— Но с кем я имею честь говорить? — спросил Петрус, все больше изумляясь виду, тону и фамильярным манерам незнакомца.
— С кем ты говоришь, Петрус?.. — продолжал капитан, распахнув объятия. — Ты на меня смотрел и так и не узнал? Правда, — меланхолически прибавил он, — когда мы виделись в последний раз, ты был вот такой!
И капитан показал рукой, каким должен был быть Петрус лет в пять или шесть.
— Признаюсь вам, сударь, — сказал молодой человек, все больше приходя в замешательство, — что понимаю не больше прежнего, несмотря на новые сведения, которые вы только что сообщили… нет… я вас не узнаю…
— Это простительно, — добродушно промолвил капитан. — Однако я бы предпочел, чтобы ты меня узнал, — прибавил он с грустью, — второго отца обычно не забывают.
— Что вы имеете в виду? — пристально глядя на моряка, вновь спросил Петрус, хотя уже начинал догадываться, с кем имеет дело.
— Я имею в виду, неблагодарный, — отвечал капитан, — что война и тропическое солнце, должно быть, здорово меня изменили, раз ты не узнаешь крестного отца.
— Вы друг моего отца, Берто по прозвищу Монтобан, которого он потерял из виду в Рошфоре и с тех пор никогда не видел?
— Ну да, черт возьми! Наконец-то догадались, тысяча чертей и преисподняя! Не сразу вы сообразили! Обними же меня, Пьер, мальчик мой! Тебя, как и меня, зовут Пьер, потому что имя тебе дал я.
Эта истина была неоспорима, хотя имя, полученное молодым человеком при крещении, со временем несколько видоизменилось.
— От всего сердца, крестный! — улыбнулся Петрус.
Капитан распахнул объятия, и Петрус с юношеским пылом бросился ему на грудь.
Капитан обнял его так крепко, что едва не задушил.
— Ах, черт побери, до чего хорошо! — воскликнул капитан.
Он отстранился, не выпуская, однако, Петруса из объятий.
— Вылитый отец! — повторил он, с восхищением разглядывая молодого человека. — Твоему отцу было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда мы познакомились… Нет, нет, как бы я ни был пристрастен к нему, нет, черт побери, он не был так красив, как ты! Твоя мать тоже внесла свою лепту, милый Пьер, и этим ничуть тебе не напортила. Всматриваясь в твое юное лицо, я и сам чувствую себя лет на двадцать пять моложе, мальчик мой. Ну, садись, дай на тебя наглядеться.
Вытерев глаза рукавом, он усадил Петруса на канапе.
— Надеюсь, я тебя не стесняю, — сказал он, прежде чем сесть самому, — ты сможешь уделить мне несколько минут?
— Да хоть весь день, сударь, а если бы я даже был занят, то отложил бы все свои дела.
— «Сударь»!.. Что значит «сударь»? Да, культура, город, столица. В деревне ты звал бы меня просто крестным Берто. Вы caballero[1] и называете меня «сударем».
Капитан вздохнул:
— Ах, если бы твой отец, мой бедный старый Эрбель знал, что его сын говорит мне «сударь»!..
— Обещайте, что не расскажете ему об этом, и я буду называть вас просто крестным Берто.
— Вот это разговор! Ты должен меня понять: я же старый моряк. И потом, я должен говорить тебе «ты» — так я обращался даже к твоему отцу, хоть он старше меня и был моим капитаном. Посуди сам, что будет, если такой мальчишка, как ты, — а ведь ты еще совсем мальчишка! — заставит меня говорить ему «вы»?
— Да я вас вовсе и не заставляю! — рассмеялся Петрус.
— И правильно делаешь. Кстати, если бы мне пришлось обращаться к тебе на «вы», я не знаю, как бы я мог выразить то, что должен сказать тебе.
— А вы должны мне что-то сказать?
— Разумеется, дражайший крестник!
— Ну, крестный, я вас слушаю.
Пьер Берто с минуту смотрел на Петруса в упор.
Сделав над собой видимое усилие, он выдавил из себя:
— Что, бедный мой мальчик, мы оказались на мели?
Петрус вздрогнул и залился краской.
— На мели? Что вы хотите этим сказать? — спросил молодой человек, никак не ожидавший ни подобного вопроса, ни той внезапности, с какой он был задан.
— Ну да, на мели, — повторил капитан. — Иными словами, англичане набросили абордажный крюк на нашу мебель?
— Увы, дорогой крестный, — приходя в себя и пытаясь улыбнуться, отозвался Петрус. — Сухопутные англичане еще пострашнее морских!
— Я слышал обратное, — возразил с притворным простодушием капитан, — похоже, меня обманули.
— Тем не менее, — выпалил Петрус, — вы должны все знать: я отнюдь не из нужды продаю все свои вещи.
Пьер Берто отрицательно помотал головой.
— Почему нет? — спросил Петрус.
— Нет, — повторил капитан.
— Однако же уверяю вас…
— Послушай, крестник! Не пытайся заставить меня поверить в то, что если молодой человек твоих лет собрал такую коллекцию, как у тебя, эти японские вазы, голландские сундуки, севрский фарфор, саксонские статуэтки — я тоже любитель антиквариата, — то он продает все это по доброй воле и от нечего делать!
— Я и не говорю вам, капитан, — возразил Петрус, избегая слова «крестный», казавшегося ему нелепым, — я и не говорю, что продаю все по доброй воле или от нечего делать, но никто меня не вынуждает, не заставляет, не обязывает это делать, во всяком случае — сейчас.
— Да, иными словами, мы еще не получили гербовой бумаги, суда еще не было. Это полюбовная распродажа во избежание распродажи по судебному приговору — меня не проведешь. Крестник Петрус — честный человек, готовый скорее переплатить своим кредиторам, нежели обогатить судебных исполнителей. Но я остаюсь при своем мнении: ты оказался на мели.
— Если смотреть с вашей позиции, признаюсь, в ваших словах есть доля истины, — согласился Петрус.
— В таком случае, — заметил Пьер Берто, — счастье, что меня занесло сюда попутным ветром. И вела меня Богоматерь Избавления.
— Не понимаю вас, сударь, — молвил Петрус.
— «Сударь»! Ну, на что это похоже?! — вскричал Пьер Берто, поднимаясь и оглядываясь по сторонам. — Где тут «сударь» и кто его зовет?
— Садитесь, садитесь, крестный! Это просто lapsus linguae[2].
— Ну вот, ты заговорил по-арабски, а я как раз этого-то языка и не знаю. Черт побери! Говори со мной по-французски, по-английски, по-испански, а также по-нижне-бретонски, и я тебе отвечу, но только без всяких lapse lingus: я не знаю, что это значит.
1
Кабальеро (исп.).
2
Оговорка (лат.).