Страница 7 из 42
Вот каким образом молодые люди, словно оправдывая ливреи, надетые на них, и мнимые должности курьеров, снова оказались на козлах.
Господин де Шуазёль захлопнул дверцу кареты.
— Господа! — сказал король. — Я категорически приказываю отвезти меня в Монмеди. Форейторы! В Монмеди!
Но горожане ответили единодушным криком, таким громким, словно их было в десять раз больше:
— В Париж! В Париж!
В наступившей вслед за тем тишине Бийо указал острием сабли на дорогу, по которой надо было ехать.
— Форейторы! Дорога на Клермон! — приказал Бийо.
Карета тронулась.
— Призываю всех вас в свидетели, что надо мной совершается насилие, — заявил Людовик XVI.
После этого несчастный король, устав от попытки проявить волю, самой энергичной попытки из всех, какие он предпринимал до сих пор, откинулся в глубь кареты (он сидел между королевой и мадам Елизаветой).
Карета покатила дальше.
Спустя пять минут, когда она не успела проехать и двухсот шагов, позади раздались громкие крики.
Королева — то ли потому, что была ближе к окну, то ли вследствие своего темперамента — первой выглянула из окна кареты.
Однако почти в ту же секунду она отпрянула, закрыв лицо руками.
— О, горе нам! — вскричала она. — Они убивают господина де Шуазёля!
Король подался было вперед, но королева и мадам Елизавета удержали его и заставили сесть на место. Кроме того, карета только что свернула за угол и было уже невозможно разглядеть, что происходит в двадцати шагах от нее.
Вот как было дело.
Выйдя из дома г-на Соса, г-н де Шуазёль и г-н де Дама сели на коней, а вот почтовая лошадь г-на де Ромёфа исчезла.
Господин де Ромёф, г-н де Флуарак и аджюдан Фук отправились пешком в надежде раздобыть лошадей у драгунов или гусаров: либо забрать их у тех, кто, сохранив верность королю, захочет расстаться со своим конем, либо захватить лошадей, брошенных их хозяевами, большая часть которых браталась с народом и пила за здоровье нации.
Но, не проехав и пятнадцати шагов, г-н де Шуазёль, сопровождавший карету верхом на коне, замечает, что г-ну де Ромёфу, г-ну де Флуараку и г-ну Фуку грозит опасность: они вот-вот будут окружены, оторваны от кортежа и смяты в толпе.
Тогда он останавливается, пропускает карету вперед и, рассудив, что из этих трех человек, подвергающихся одинаковой опасности, г-н де Ромёф, принимая в соображение возложенную на него миссию, может оказать королевской семье наибольшую услугу, приказывает своему лакею Джеймсу Бризаку, идущему в толпе:
— Второго моего коня — г-ну де Ромёфу!
Стоило ему произнести эти слова, как в толпе происходит волнение, слышится брань, его окружают с криками:
— Это Шуазёль, один из тех, кто хотел похитить короля! Смерть аристократу! Смерть предателю!
Известно, как скоро во времена народных восстаний угрозы приводятся в исполнение.
Господина де Шуазёля стащили с седла, опрокинули на спину, и он исчез в страшном водовороте, который зовется толпой и из которого в эту эпоху смертельных страстей можно было выйти лишь разорванным в клочья.
Но в то же мгновение как он упал, на помощь ему бросилось пять человек.
Это были г-н де Дама, г-н де Флуарак, г-н де Ромёф, аджюдан Фук и все тот же лакей Джеймс Бризак: у него отняли коня, которого он вел в поводу, руки его оказались свободны, и он мог помочь хозяину.
Завязалась ужасающая схватка, напоминавшая бой античных воинов (а в наши дни — арабов) вокруг окровавленных тел своих раненых или убитых товарищей.
Вопреки всем предположениям, г-н де Шуазёль, по счастью, не был ни ранен, ни убит; во всяком случае, несмотря на грозное оружие врагов, раны его были неопасны.
Жандарм подставил ствол своего мушкетона, отразив таким образом предназначавшийся герцогу удар косы. Джеймс Бризак отразил другой такой удар палкой, которую он успел вырвать у одного из нападавших.
Палка переломилась как тростинка, но удар все-таки удалось отвести; ранен был только конь г-на де Шуазёля.
Тогда аджюдан Фук догадался крикнуть:
— Ко мне, драгуны!
На крик прибежали несколько солдат: при виде того, как убивают их бывшего командира, они устыдились и пробились к нему сквозь толпу.
Господин де Ромёф бросился вперед.
— Именем Национального собрания, уполномоченным коего я являюсь, а также именем генерала Лафайета, пославшего меня сюда, — закричал он, — приказываю отвести этих господ в муниципалитет!
Упоминание Национального собрания и имени генерала Лафайета, находившихся в то время на вершине популярности, возымело свое действие.
— В муниципалитет! В муниципалитет! — подхватила толпа.
Добровольцы потащили г-на де Шуазёля и его товарищей к ратуше.
Дорога туда заняла более полутора часов; каждую минуту арестованным грозили расправой: едва только между защищавшими их людьми образовывалось свободное пространство, как в нем мелькали клинок сабли, зубья вил или лезвие косы.
Наконец прибыли в ратушу; единственный оставшийся там чиновник муниципалитета был очень напуган выпавшей на его долю ответственностью.
Желая снять ее с себя, он приказал отвести г-на де Шуазёля, г-на де Дама и г-на де Флуарака в тюрьму и приставить к ним национальных гвардейцев для охраны.
Господин де Ромёф заявил, что не хочет покидать г-на де Шуазёля, рисковавшего ради него жизнью.
Муниципальный чиновник приказал, чтобы г-на де Ромёфа тоже отвели в тюрьму.
По знаку г-на де Шуазёля его лакей, слишком незначительная фигура, чтобы им занимались, поспешил скрыться.
Его первой заботой — не будем забывать, что Джеймс Бризак был конюхом, — были лошади.
Он узнал, что лошади, более или менее целые и невредимые, находятся на постоялом дворе под охраной многочисленной стражи.
Успокоившись на этот счет, он вошел в кафе, спросил чаю, перо и чернила и написал г-же де Шуазёль и г-же де Грамон. Он утешил их, сообщив о судьбе их сына и племянника, который, по всей вероятности, был спасен в ту самую минуту, как его арестовали.
Бедный Джеймс Бризак поторопился с хорошими новостями: да, г-н де Шуазёль был арестован; да, г-н де Шуазёль находился в тюрьме; да, г-н де Шуазёль был под охраной городской милиции; но власти забыли поставить часовых к подвальным окнам тюрьмы, через эти окна по пленникам палили из ружей, и те были вынуждены забиться по углам.
В этом весьма опасном положении арестованные провели целые сутки; все это время г-н де Ромёф с достойной восхищения преданностью отказывался оставить своих товарищей.
Наконец 23 июня прибыла национальная гвардия из Вердена. Господин де Ромёф добился, чтобы пленники были выданы ей, и оставил их только после того, как офицеры дали честное слово взять их под свою охрану до тех пор, пока они не будут помещены под стражу в тюрьму Верховного суда.
А тело несчастного Изидора де Шарни, перенесенное в дом одного ткача, похоронили благочестивые, но чужие люди; в этом ему повезло меньше, чем Жоржу, кого снарядили в последний путь братские руки графа, дружеские руки Жильбера и Бийо.
Ведь тогда Бийо был еще преданным и почтительным другом. Мы видели, как его дружба, его преданность и почтение переросли в ненависть столь же неумолимую, сколь глубокими были когда-то эта дружба, эта преданность и это почтение.
IV
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
А королевская семья тем временем продолжала продвигаться к Парижу, следуя — мы можем сказать это — крестным путем.
Увы! Людовика XVI и Марию Антуанетту ждала впереди своя Голгофа! Искупили ли они этими жестокими муками грехи монархии, как искупил Иисус Христос грехи человечества? Вот вопрос, на который прошлое еще не ответило и на который, быть может, даст когда-нибудь ответ лишь будущее.
Кортеж продвигался медленно, потому что лошади не могли двигаться быстрее эскорта, а этот эскорт, состоявший преимущественно из людей, вооруженных, как мы уже сказали, вилами, ружьями, косами, саблями, пиками, цепами, включал в себя также огромное число женщин и детей; женщины поднимали над головами детей, чтобы показать им короля, которого силой возвращали в Париж и которого они вряд ли когда-нибудь увидели бы, если бы не этот случай.