Страница 35 из 42
— Так господин Сен-При сейчас на своем посту?
— Да, ваше величество… За два билета на спектакль он получил этот пост у своего сержанта… Как видите, — с улыбкой прибавил Барнав, — подкуп оказался делом нехитрым.
— Господин Марат… Господин Сен-При… два билета на спектакль… — повторила королева, с ужасом заглядывая в бездну, где гнездятся незначительные события, от которых в дни революции зависит судьба королей.
— Ах, Боже мой! — вскричал Барнав. — Не правда ли, странно, ваше величество! Древние называли это роком, философы называют случаем, а люди верующие считают Провидением.
Королева потянула из прически прядь волос и, печально взглядывая на нее, проговорила:
— Да, это то самое, от чего поседели мои волосы!
Уйдя на миг в смутный мер чувств, королева забыла о Барнаве и о политической стороне дела, однако усилием воли заставила себя к ним вернуться.
— А мне показалось, что мы одержали в Собрании победу, — возразила она.
— Да, ваше величество, в Национальном собрании мы одержали победу, а вот в Якобинском клубе мы потерпели поражение.
— О Боже! — воскликнула королева. — Я ничего не понимаю… Я полагала, что Якобинский клуб принадлежит вам, господину Ламету и господину Дюпору, что он находится у вас в руках, что вы вольны делать с ним что пожелаете?
Барнав печально покачал головой:
— Когда-то так и было, а теперь в Клубе — новое веяние.
— Орлеанское, не так ли? — уточнила королева.
— Да, сейчас именно оттуда нам грозит опасность.
— Опасность?! А разве мы не избежали ее благодаря сегодняшнему голосованию?
— Постарайтесь понять следующее: чтобы чему-либо противостоять, надо отдавать себе отчет во всех обстоятельствах; вот за что сегодня проголосовало Собрание:
"Если король нарушает свою клятву, если он идет войной на свой народ или не защищает его, он тем самым отрекается от власти, становится рядовым гражданином и может быть судим за преступления, совершенные после отречения".
— Ну что ж, король не отречется от своей клятвы, он не пойдет войной на свой народ, а в случае опасности защитит его.
— Все это так, ваше величество, — заметил Барнав, — но это голосование не лишает революционеров и сторонников герцога Орлеанского возможности продолжать борьбу. Национальное собрание не вынесло решения о короле: оно проголосовало за предупредительные меры против возможного другого побега, оставив без последствий первый; а знаете, что сегодня вечером в Якобинском клубе предложил Лакло, человек герцога Орлеанского?
— О, наверное, что-нибудь ужасное! Что хорошего может предложить автор "Опасных связей"?
— Он потребовал, чтобы парижане вместе со всей Францией подписали петицию с требованием о низложении короля. Он поручился за десять миллионов подписей.
— Десять миллионов подписей! — вскричала королева. — Боже мой! Неужели нас так люто ненавидят, если нас отвергают десять миллионов французов?
— Ах, ваше величество, получить большинство не составляет особого труда.
— И с предложением господина Лакло согласились?
— Оно вызвало дискуссию… Дантон его поддержал.
— Дантон? А я полагала, что этот господин Дантон наш. Господин де Монморен рассказывал мне о должности адвоката при Королевском совете, то ли проданном, то ли купленном, не знаю в точности, благодаря чему этот человек принадлежит нам.
— Господин де Монморен ошибся, ваше величество: если бы Дантон и мог кому-либо принадлежать, так это герцогу Орлеанскому.
— А господин де Робеспьер брал слово? Поговаривают, что он становится весьма влиятельным.
— Да, Робеспьер взял слово. Он высказался не за петицию, он выступил за обращение к якобинским обществам в провинции.
— Следовало бы привлечь господина де Робеспьера на нашу сторону, раз он начинает приобретать влияние.
— Господина де Робеспьера невозможно привлечь на чью-либо сторону: господин де Робеспьер принадлежит себе — идее, утопии, призраку, тщеславию, может быть.
— Однако как бы ни был он тщеславен, мы в состоянии его удовлетворить… Предположим, что он хочет разбогатеть…
— Он не хочет разбогатеть.
— Может, ему хочется стать министром?
— Возможно, он желает стать более чем министром!
Королева бросила на Варнава испуганный взгляд.
— А мне казалось, — заметила она, — что кабинет министров — это предел мечтаний для любого из наших поданных; разве не так?
— Если господин де Робеспьер относится к королю как к низверженному монарху, стало быть, он не считает себя подданным короля.
— Так чего же он хочет? — ужаснулась королева.
— Ваше величество, бывают времена, когда люди определенного склада ума мечтают о новых политических титулах вместо пообносившихся старых.
— Да, я понимаю, что господин герцог Орлеанский мечтает стать регентом — его происхождение позволяет ему занять этот высокий пост. Но чтобы господин де Робеспьер, мелкий провинциальный адвокат…
Королева совсем позабыла, что Варнав тоже был мелким провинциальным адвокатом.
Однако он оставался невозмутим — то ли потому, что удар не достиг цели, то ли потому, что Варнав имел мужество, встретив его, скрыть боль.
— Марий и Кромвель были выходцами из народа, — заметил он.
— Марий! Кромвель!.. Увы, когда я слышала в детстве эти имена, я и не подозревала, что наступит день, когда они приобретут для меня столь роковое звучание… Впрочем, мы все время отклоняемся от темы нашего разговора, пытаясь дать оценку происходящему; итак, вы сказали, что господин де Робеспьер выступил против петиции, предложенной господином Лакло и поддержанной господином Дантоном.
— Да; однако в эту минуту в Собрание хлынула толпа: обычные крикуны Пале-Рояля, свора проституток — сброд, нанятый для поддержки Лакло; и с его предложением не только согласились, но Собрание объявило, что завтра в одиннадцать часов утра в Якобинском клубе будет прослушана петиция, потом ее отнесут на Марсово поле, там на алтаре отечества она будет подписана, а оттуда разослана в общества якобинцев в провинциях, где ее также должны будут подписать.
— А кто составляет эту петицию?
— Дантон, Лакло и Бриссо.
— Все трое — наши враги?
— Да, ваше величество.
— Ах, Боже мой! Что же на это ответят наши друзья — сторонники конституции?
— В этом-то как раз все и дело!.. Завтра они решили все поставить на карту.
— Значит, они не смогут оставаться членами Якобинского клуба?
— Вы прекрасно разбираетесь и в людях, и в их делах, ваше величество! Это и позволяет вам правильно оценить создавшееся положение… Да, ваши друзья под предводительством Дюпора и Ламета только что разошлись с вашими врагами. Они образовали Клуб фейянов в противовес якобинцам.
— Что такое фейяны? Простите меня, я ничего не знаю. В наш политический язык входит так много новых имен и названий, что я вынуждена обо всем вас расспрашивать.
— Ваше величество, Фейяны — это большое монастырское здание, расположенное рядом с манежем и, следовательно, примыкающее к Национальному собранию; оно же дало имя террасе Тюильри.
— Кто еще войдет в этот клуб?
— Лафайет, то есть национальная гвардия; Байи — иными словами, муниципальная власть.
— Лафайет, Лафайет… Вы полагаете, на Лафайета можно рассчитывать?
— Мне кажется, он искренне предан королю.
— Предан королю… как дровосек — дубу, который он рубит под самый корень! Байи — еще куда ни шло: я не могу на него пожаловаться; скажу больше: это он донес нам на женщину, догадавшуюся о нашем отъезде. Но Лафайет…
— Ваше величество! У вас еще будет случай его осудить.
— Да, это правда, — согласилась королева, с тоской оглянувшись назад, — да… Версаль… Впрочем, вернемся к этому клубу: что собираются предпринять его члены? Что они хотят предложить? Стоит ли за ними реальная сила?
— За ними — огромная сила, потому что клуб будет опираться, как я уже имел честь доложить вашему величеству, и на национальную гвардию, и на городские власти, и на большинство в Собрании, которое голосует за нас. Кто останется в Клубе якобинцев? Пять-шесть депутатов: Робеспьер, Петион, Лакло, герцог Орлеанский; все они разобщены и способны произвести впечатление лишь на своих новых членов — на всякий сброд выскочек, крикунов, что станут шуметь, но не будут иметь никакого влияния.