Ожерелье королевы

— Проникнуть в Версаль.

Графиня улыбнулась.

— Не будем обманывать себя, графиня: в этом-то и заключается главная трудность.

Графиня снова улыбнулась, еще более многозначительно, чем в первый раз.

Кардинал также улыбнулся.

— Действительно, вам, провинциалкам, — начал он, — все кажется просто. Увидав Версаль с его открытыми воротами и с лестницами, по которым поднимаются люди, вы воображаете себе, что всякий, кто хочет, может отворить решетки этих ворот и подняться по этим лестницам. Видели ли вы, графиня, те чудовища из бронзы, мрамора или свинца, которые украшают парк и террасы Версаля?

— Да, монсеньер.

— Гиппогрифов, химер, горгон, вампиров и других зловредных созданий… Их там сотни. Теперь поймите же, что между государями и благодеяниями, исходящими от них, стоит в десять раз больше живых и злобных тварей, чем этих изваянных чудовищ, которые оберегают цветы сада от тех, кто хочет в него войти.

— Ваше высокопреосвященство, вероятно, не откажет мне в помощи, чтобы пройти сквозь ряды этих чудовищ, если они преградят мне дорогу.

— Я попробую, но мне это будет очень трудно. И прежде всего, если вы произнесете мое имя, если предъявите свой талисман, то после двух визитов он окажется для вас бесполезным.

— К счастью, — ответила графиня, — в этом отношении меня охраняет непосредственное покровительство королевы, и если я проникну в Версаль, то войду в него вооруженная хорошим ключом.

— Каким ключом, графиня?

— Господин кардинал, это мой секрет. Нет, я ошибаюсь: если бы это был мой секрет, я вам открыла бы его, так как не хочу ничего скрывать от моего милого покровителя.

— Вы говорите "если бы", графиня?

— Увы, да, монсеньер; это не мой секрет, и я его должна сохранить. Довольствуйтесь тем, что я скажу вам…

— Что именно?

— Что я завтра буду в Версале, меня там примут, и, могу надеяться, примут хорошо, монсеньер.

Кардинал взглянул на молодую женщину, уверенность и возбуждение которой казались ему прямым следствием ужина.

— Посмотрим, графиня, — смеясь, сказал он, — войдете ли вы туда.

— Ваше любопытство будет настолько велико, что вы прикажете следить за мной?

— Непременно.

— Я ничего не имею против.

— Итак, графиня, берегитесь… Теперь войти в Версаль для вас вопрос чести.

— В малые апартаменты — да, монсеньер.

— Уверяю вас, графиня, что вы для меня живая загадка.

— Одно из тех маленьких чудовищ, которых так много в версальском парке?

— Надеюсь, вы меня считаете человеком со вкусом, не так ли?

— Ну, конечно, монсеньер.

— Так посмотрите, я у ваших ног и целую вашу руку. А разве можно предположить, чтобы я прикоснулся своими губами к лапе с когтями и взял в руку чешуйчатый хвост рыбы?

— Прошу вас вспомнить, монсеньер, — сказала холодно Жанна, — что я не гризетка и не девица из Оперы. Это значит, что я принадлежу только себе, когда не принадлежу своему мужу, и, чувствуя себя равной любому мужчине в королевстве, я сама свободно выберу себе, когда пожелаю, того, кто сумеет мне понравиться. Итак, монсеньер, относитесь же ко мне с большим уважением: вы этим покажете, что уважаете и в себе и во мне благородство нашего происхождения.

Кардинал встал.

— Ну, — сказал он, — вы, значит, хотите, чтобы я полюбил вас серьезно?

— Я не говорю этого, господин кардинал. Но я хочу сама полюбить вас. И поверьте мне, когда это случится, если только это случится, вы без труда заметите, что я люблю вас. Я даже сама сообщу вам об этом, если вы ничего не заметите, так как я чувствую себя еще достаточно молодой и красивой, чтобы не бояться самой сделать первый шаг. Порядочный человек не оттолкнет меня.

— Графиня, — сказал кардинал, — уверяю вас, что если только это будет зависеть от меня, то вы полюбите меня.

— Увидим.

— Вы ведь уже чувствуете ко мне дружбу, не правда ли?

— Больше чем дружбу.

— Право? В таком случае мы уже на полдороге.

— Не будем мерить, сколько туазов пройдено, будем просто идти.

— Графиня, вы женщина, которую я боготворил бы…

И он вздохнул.

— Боготворили бы? — переспросила г-жа де Ламотт в изумлении. — Если бы…

— Если бы вы это позволили, — поспешил договорить кардинал.

— Я, может быть, и позволю вам это, монсеньер. Но только тогда, когда фортуна будет улыбаться мне уже достаточно долго, чтобы я избавила вас от необходимости столь поспешно преклонять передо мной колени и раньше времени целовать мне руку.

— То есть…

— Да, когда я не буду больше зависеть от ваших благодеяний, вы не станете подозревать, что я жду от ваших визитов каких-то выгод. Тогда ваши чувства ко мне станут более возвышенными. Я от этого только выгадаю, монсеньер. Да и вы ничего не потеряете.

Она снова встала, так как нарочно перед тем уселась, чтобы прочитать мораль с большей торжественностью.

— Этим, — ответил кардинал, — вы ставите меня в невыносимое положение.

— Как так?

— Вы запрещаете мне ухаживать за вами!

— Меньше всего на свете. Разве ухаживать за женщиной — значит непременно становиться перед нею на колени и целовать ей руки?

— Тогда прямо к делу, графиня. Каким же образом вы позволите мне ухаживать за вами?

— Так, чтобы это не противоречило моим вкусам и обязанностям.

— О, вы избрали две самые неопределенные области на свете.

— Вы напрасно прервали меня, монсеньер, так как я собирались добавить к сказанному еще и третью.

— Что же именно, великий Боже?

— И так, как подскажут мне мои прихоти.

— Я погиб.

— Вы отступаете?

Кардинал находился в эту минуту более во власти чар задорной соблазнительницы, нежели под влиянием своих тайных мыслей.

— Нет, — сказал он, — я не отступлю.

— Ни перед моими обязанностями?

— Ни перед вашими вкусами и прихотями.

— А доказательства?

— Говорите, чего вы желаете?

— Я хочу поехать сегодня вечером на бал в Оперу.

— Это ваше дело, графиня… Вы свободны как ветер, и я не вижу, что бы вам могло помешать отправиться на этот бал.

— Минуту. Вы узнали только половину моего желания… Другая половина заключается в том, чтобы и вы поехали со мною.

— Я! В Оперу! О, графиня!

И кардинал сделал быстрое движение, которое было бы совершенно естественно для обыкновенного смертного, но для Рогана, да еще в сане кардинала, должно было выражать крайнее удивление.

— Вот как вы стараетесь угодить мне? — спросила г-жа де Ламотт.

— Кардиналы не ездят на балы в Оперу, графиня; это так же невозможно для меня, как для вас пойти… в курительную.

— Кардиналы также и не танцуют, не правда ли?

— О нет!

— Ну, а как же я читала, что кардинал Ришелье танцевал сарабанду?

— Перед Анной Австрийской — да… — вырвалось у принца.

— Перед королевой, это правда, — повторила Жанна, глядя на него пристально. — Ну и вы, может быть, сделали бы это для королевы…

Принц, при всей своей ловкости и самообладании, не мог скрыть выступившей у него при этих словах краски на лице.

Сжалилась ли лукавая женщина над его смущением или сочла более удобным для себя не оставлять его долго в замешательстве, но она поспешила добавить:

— Как же мне, которой вы расточаете свои уверения, не быть оскорбленной, видя, что вы ставите меня ниже королевы, когда у вас просят только одного: поехать со мною скрытым от всех взоров под домино и маской. Оказав мне эту любезность, за которую я так буду вам признательна, вы помогли бы мне сделать громадный, измеряемый уже не вашими пресловутыми туазами шаг на том пути, о котором мы говорили.

Кардинал, довольный тем, что так дешево отделался, а в особенности обрадованный постоянными победами, которых хитрая Жанна позволяла ему как будто добиваться после каждой его ошибки, бросился к графине и пожал ей руку.

— Для вас, — сказал он, — я готов на все, даже на невозможное.

— Благодарю вас, монсеньер… Человек, который идет ради меня на такую жертву, — мой драгоценный друг. Я вас освобождаю от этой неприятной обязанности теперь, когда вы согласились на нее.