Страница 5 из 142
У маршала было больше здравого смысла, чем у Таверне.
Он мог бы приказать выбросить его из окна, но только пожал плечами и сказал:
— Вы слишком отстали, господин крестоносец: вы только и знаете, что о злопыхательской памятной записке парламентов в тысяча семьсот двадцатом году, но вы не читали ответной записки герцогов и пэров. Пройдите в мою библиотеку, уважаемый: Рафте даст вам ее почитать.
В то время как он с этими ловко найденными словами выпроваживал своего противника, дверь распахнулась и в комнату с шумом вошел какой-то господин.
— Где дорогой герцог? — спросил он.
Этот сияющий господин с вытаращенными от восторга глазами и разведенными в благожелательном порыве руками был не кто иной, как Жан Дюбарри.
При виде нового лица Таверне от удивления и досады отступил.
Жан заметил его движение, узнал барона и повернулся к нему спиной.
— Мне кажется, теперь я понимаю и потому удаляюсь. Я оставляю господина министра в прекрасном обществе, — спокойно проговорил барон и с величественным видом вышел.
XC
РАЗОЧАРОВАНИЕ
Жан был так взбешен выходкой барона, что сделал было два шага вслед за ним, потом пожал плечами и возвратился к маршалу.
— И вы таких у себя принимаете?
— Что вы, дорогой мой, вы ошибаетесь. Напротив, я таких гоню прочь.
— А вы знаете, что это за господин?
— Увы! Знаю!
— Да нет, вы, должно быть, недостаточно хорошо с ним знакомы.
— Это некий Таверне.
— Этот господин хочет подложить свою дочь в постель к королю…
— Да что вы!..
— Этот господин хочет нас выжить и готов ради этого на все… Да! Но Жан здесь, Жан все видит.
— Вы полагаете, что барон собирается…
— Это не сразу заметишь, не правда ли? Партия дофина, дорогой мой… У них есть свой убийца…
— Ба!
— У них есть молодой человек, выдрессированный для того, чтобы, как пес, хватать людей за икры, тот самый бретёр, что нанес шпагой удар в плечо Жану… Бедный Жан!
— Вам? Так это ваш личный враг, дорогой виконт? — спросил Ришелье, изобразив удивление.
— Да, это мой противник в известной вам истории с почтовыми лошадьми.
— Любопытно! Я этого не знал, но отказал ему в просьбе. Вот только я не просто выпроводил бы его, а выгнал, если бы мог предполагать… Впрочем, будьте покойны, виконт: теперь этот бретёр у меня в руках, и скоро у него будет возможность в этом убедиться.
— Да, вы можете отбить ему охоту нападать на большой дороге… О, я, кажется, еще не поздравил вас…
— Вероятно, виконт, это уже решено.
— Да, это вопрос решенный. Позвольте вас обнять!
— Благодарю вас от всего сердца.
— Клянусь честью, это было непросто, но все это — пустяки, когда победа у вас в руках. Вы довольны, не правда ли?
— Если позволите, я буду с вами откровенен. Да, доволен, так как полагаю, что смогу быть полезен.
— Можете в этом не сомневаться. Это мощный ход, кое-кто еще взвоет.
— Разве меня не любят в обществе?
— Вас?.. У вас есть и сторонники и противники. А вот его просто ненавидят.
— Его?.. — удивленно переспросил Ришелье. — Кого — его?..
— Понятно кого! — перебил герцога Жан. — Парламенты взбунтуются, будет повторение порки, которую задал им Людовик Четырнадцатый; ведь их высекли, герцог, высекли!
— Прошу вас мне объяснить…
— Само собой разумеется, что парламенты ненавидят того, кому они обязаны гонениями на них.
— Так вы полагаете, что…
— Я в этом совершенно уверен, как и вся Франция. Но это все равно, герцог. Вы прекрасно поступили, призвав его в разгар событий.
— Кого?.. О ком вы говорите, виконт? Я как на иголках, я не понимаю ни слова из того, о чем вы говорите.
— Я говорю о господине д’Эгильоне, вашем племяннике.
— А причем здесь он?
— Как при чем? Вы хорошо сделали, что призвали его.
— A-а, ну да! Ну да! Вы хотите сказать, что он мне поможет?
— Он поможет всем нам… Вам известно, что он в прекрасных отношениях с Жанеттой?
— Неужели?
— Да, в превосходных. Они уже побеседовали и сумели договориться, могу поклясться!
— Вам это точно известно?
— Да, об этом нетрудно догадаться. Жанетта — большая любительница поспать.
— Ха!
— И она не встает раньше девяти, десяти или одиннадцати часов.
— Ну так что же?..
— Так вот сегодня, самое позднее в шесть часов утра, я увидал, как из Люсьенна уносили портшез д’Эгильона.
— В шесть часов? — с улыбкой воскликнул Ришелье.
— Да.
— Сегодня утром?
— Сегодня утром. Судите сами: раз она поднялась так рано, чтобы дать аудиенцию вашему дорогому племяннику, значит, она от него без ума.
— Да, да, — согласился Ришелье, потирая руки, — в шесть часов! Браво, д’Эгильон!
— Должно быть, аудиенция началась часов в пять… Ночью! Это просто невероятно!..
— Невероятно!.. — повторил маршал. — Да, это в самом деле невероятно, дорогой мой Жан.
— И вот теперь вы будете втроем, как Орест, Пилад и еще один Пилад.
В ту минуту, когда маршал удовлетворенно потирал руки, в гостиную вошел д’Эгильон.
Племянник поклонился дядюшке с выражением соболезнования; этого оказалось довольно, чтобы Ришелье понял если не все, то почти все.
Он побледнел так, словно получил смертельную рану: он вспомнил, что при дворе не бывает ни друзей, ни родственников, каждый печется только о себе.
«Какой же я был дурак!» — подумал он.
— Ну что, д’Эгильон? — произнес он, подавив тяжелый вздох.
— Ну что, господин маршал?
— Это тяжелый удар для парламентов, — повторил Ришелье слова Жана.
Д’Эгильон покраснел.
— Вы уже знаете? — спросил он.
— Господин виконт обо всем мне рассказал, — отвечал Ришелье, — даже о вашем визите в Люсьенн сегодня на рассвете. Ваше назначение — большой успех для моей семьи.
— Поверьте, господин маршал, я очень сожалею, что так вышло.
— Что за чушь он несет? — с удивлением сказал Жан, скрестив на груди руки.
— Мы друг друга понимаем, — перебил его Ришелье, — мы прекрасно друг друга понимаем.
— Ну и отлично. А вот я совсем вас не понимаю… Какие-то сожаления… А, ну да!.. Это потому, что он не сразу будет назначен министром. Да, да… очень хорошо.
— Так его назначение отсрочено? — спросил маршал, почувствовав, как в его сердце зашевелилась надежда — вечный спутник честолюбца и влюбленного.
— Да, отсрочено, господин маршал.
— А пока ему и так неплохо заплатили… — вскричал Жан. — Наилучшее командование в Версале!
— Да? — уронил Ришелье, снова почувствовав боль. — Он получил командование?
— Господин Дюбарри, возможно, несколько преувеличивает, — отвечал герцог д’Эгильон.
— Но, в конце концов, командование чем?
— Королевскими шеволежерами.
Ришелье почувствовал, как бледность вновь залила его морщинистые щеки.
— О да! — проговорил он с непередаваемой улыбкой. — Это и правда безделица для такого очаровательного кавалера. Что вы хотите, герцог! Самая красивая девушка на свете может дать только то, что у нее есть, даже если она любовница короля.
Наступил черед д’Эгильона побледнеть.
Жан в это время рассматривал прекрасные полотна кисти Мурильо.
Ришелье похлопал племянника по плечу.
— Хорошо еще, что вам пообещали продвижение в будущем, — сказал он. — Примите мои поздравления, герцог… Самые искренние поздравления… Ваша ловкость, ваше искусство в переговорах не уступают вашей удачливости… Прощайте, у меня дела. Прошу не обойти меня своими милостями, дорогой министр.
Д’Эгильон произнес в ответ:
— Вы — это я, господин маршал, а я — это вы.
Поклонившись дядюшке, он вышел, не теряя врожденного чувства собственного достоинства и тем самым выйдя из одного из самых трудных положений, когда-либо выпадавших ему за всю его жизнь.
— Вот что хорошо, восхитительно в д’Эгильоне, так это его наивность, — поспешил заговорить Ришелье после его ухода; Жан не знал, как отнестись к обмену любезностями между племянником и дядюшкой. — Он умный и добрый, — продолжал маршал, — он знает двор и честен, как девушка.