Страница 3 из 142
Старый маршал тоже собирался насладиться восторженными похвалами, лестью и ласками, которые каждый заинтересованный безрассудно рассыпал перед идолом дня.
Господин де Ришелье не ожидал, разумеется, удара, что готовила ему судьба. Однако он поднялся утром описываемого нами дня с твердым намерением заткнуть нос, чтобы не вдыхать аромата от воскурений, совсем как Улисс, заткнувший уши воском, чтобы не слышать пения сирен.
Окончательное решение должно было стать ему известно только на следующий день: король сам собирался огласить назначение нового кабинета министров.
Велико же было удивление маршала, когда он проснулся — вернее, был разбужен оглушительным стуком колес — и узнал от камердинера, что весь двор вокруг особняка запружен каретами, так же как приемные и гостиные — их владельцами.
— Хо-хо! — воскликнул он. — Кажется, из-за меня много шуму.
— Это с самого утра, господин маршал, — проговорил слуга, видя, с какой поспешностью герцог пытается снять ночной колпак.
— Отныне для меня не существует слова «рано» или «поздно», запомните это! — возразил он.
— Да, монсеньер.
— Что сказали посетителям?
— Что монсеньер еще не встал.
— И все?
— Все.
— Как глупо! Надо было прибавить, что я засиделся накануне допоздна или… Где Рафте?.
— Господин Рафте спит, — отвечал камердинер.
— Как спит? Пусть его разбудят, черт побери!
— Ну-ну! — воскликнул бодрый, улыбающийся старик, появляясь на пороге. — Вот и Рафте! Зачем он понадобился?
При этих словах всю высокомерность герцога как рукой сняло.
— A-а, я же говорил, что ты не спишь!
— Ну а если бы я и спал, что в этом было бы удивительного? Ведь только что рассвело.
— Дорогой Рафте, ты же видишь, что я-то не сплю!
— Вы другое дело, вы министр, вы… Как же тут уснуть?
— Тебе, кажется, захотелось поворчать, — заметил маршал, недовольно скривившись перед зеркалом. — Ты что, недоволен?
— Я? Чему же тут радоваться? Вы переутомитесь и заболеете. Государством придется управлять мне, а в этом нет ничего занятного, монсеньер.
— Как ты постарел, Рафте!
— Я ровно на четыре года моложе вас, ваша светлость. Да, я стар.
Маршал нетерпеливо топнул ногой.
— Ты прошел через приемную? — спросил он.
— Да.
— Кто там?
— Весь свет.
— О чем говорят?
— Рассказывают друг другу о том, что они собираются у вас попросить.
— Это естественно. А ты слышал, что говорят о моем назначении?
— Мне бы не хотелось вам этого говорить.
— Как! Уже осуждают?
— Да, даже те, кому вы нужны. Как же это воспримут те, кто может понадобиться вам?
— Ну знаешь ли, Рафте! — воскликнул старый маршал, неестественно рассмеявшись. — Они скажут, что ты мне льстишь…
— Послушайте, монсеньер! — обратился к нему Рафте. — За каким дьяволом вы впряглись в тележку, которая называется министерством? Вам что, надоело быть счастливым и жить спокойно?
— Дорогой мой, я в жизни попробовал все, кроме этого.
— Тысяча чертей! Вы никогда не пробовали мышьяка. Отчего бы вам не подмешать его себе в шоколад из любопытства?
— Ты просто лентяй, Рафте. Ты понимаешь, что у тебя, как у секретаря, прибавится работы, и уже готов увильнуть… Кстати, ты сам об этом уже сказал.
Маршал одевался тщательно.
— Подай мундир и воинские награды, — приказал он слуге.
— Можно подумать, что мы собираемся воевать? — проговорил Рафте.
— Да, черт возьми, похоже на то.
— Вот как? Однако я не видел подписанного королем назначения, — продолжал Рафте. — Странно!
— Назначение сейчас доставят, вне всякого сомнения.
— Значит, «вне всякого сомнения» теперь официальный термин.
— С годами ты становишься все несноснее, Рафте! Ты формалист и пурист. Если бы я это знал, то не стал бы поручать тебе готовить мою речь при вступлении в Академию — именно она сделала тебя педантом.
— Послушайте, монсеньер: раз уж мы теперь правительство, будем же последовательны… Ведь это нелепо…
— Что нелепо?
— Граф де ла Водрёй, которого я только что встретил на улице, сообщил мне, что насчет министерства еще ничего не известно.
Ришелье усмехнулся.
— Господин де ла Водрёй прав, — проговорил он. — Так ты, значит, уже выходил из дому?
— Еще бы, черт подери! Это было необходимо. Я проснулся от дикого грохота карет, приказал подавать одеваться, надел свои боевые ордена и прошелся по городу.
— Ага! Я представляю Рафте повод для развлечений?
— Что вы, монсеньер, Боже сохрани! Дело в том, что…
— В чем же?
— Во время прогулки я кое-кого встретил.
— Кого?
— Секретаря аббата Террэ.
— И что же?
— Он мне сказал, что военным министром назначен его патрон.
— Ого! — воскликнул в ответ Ришелье с неизменной улыбкой.
— Что вы из этого заключили, монсеньер?
— Только то, что, раз господин Террэ будет военным министром, значит, я им не буду. А если он им не будет, то, возможно, этот портфель достанется мне.
Рафте сделал все, чтобы совесть его была чиста. Это был человек отважный, неутомимый, честолюбивый, такой же умный, как его хозяин, но гораздо более дальновидный, ибо он был простого происхождения и находился в зависимости от маршала. Благодаря этим двум уязвимым местам в его броне он за сорок лет отточил свою хитрость, развил силу воли, натренировал ум. Видя, что патрон уверен в успехе, Рафте решил, что ему тоже нечего бояться.
— Поторопитесь, монсеньер, — сказал он, — не заставляйте себя слишком долго ждать, это было бы для вас дурным предзнаменованием.
— Я готов, однако мне бы все-таки хотелось знать, кто там.
— Вот список.
Он подал длинный список — Ришелье с удовлетворением прочел имена первых людей из знати, судейского сословия и мира финансов.
— Уж не становлюсь ли я знаменитостью? А, Рафте?
— Мы живем во времена чудес, — отвечал тот.
— Смотрите: Таверне! — удивился маршал, продолжая просматривать список. — Он-то зачем сюда явился?
— Не знаю, господин маршал. Ну, вам пора!
Секретарь почти силой вынудил хозяина выйти в большую гостиную.
Ришелье должен был быть доволен: оказанный ему прием мог бы удовлетворить принца крови.
Однако утонченная вежливость, коварство и ловкость придворной знати той эпохи и того общества лишь утверждали Ришелье в жестоком самообольщении.
Из приличия и из уважения все собравшиеся остерегались произносить в присутствии Ришелье слово «министерство». Самые ловкие осмелились робко поздравить его, другие знали, что надо только сделать легкий намек и Ришелье почти ничего не ответит.
Этот визит на восходе солнца был для всех простым жестом, чем-то вроде приветственного поклона.
В те времена едва уловимые полутона нередко бывали понятны всем.
Некоторые придворные осмелились в разговоре выразить пожелание, просьбу или надежду.
Один хотел, как он выражался, «видеть свое губернаторство» поближе к Версалю. Ему было приятно побеседовать об этом с человеком, пользующимся столь неограниченным влиянием, как г-н де Ришелье.
Другой утверждал, что уже трижды был обойден вниманием де Шуазёля и не продвигался по службе. Он рассчитывал на благосклонность г-на де Ришелье, который должен был освежить память короля. И вот теперь ничто не помешает проявлению доброй воли его величества.
Таким образом, множество просьб, более или менее корыстных, но искусно завуалированных, было высказано на ушко обласканному маршалу.
Мало-помалу толпа растаяла. Все хотели, как они говорили, дать господину маршалу возможность «заняться его важными делами».
Только один человек остался в гостиной.
Он не стал подходить вместе с другими, ничего не просил, даже не представился.
Когда гостиная опустела, он с улыбкой приблизился к герцогу.
— A-а, господин де Таверне! — узнал его маршал. — Очень рад, очень рад!
— Я тебя ждал, герцог, чтобы поздравить, искренне поздравить.