Страница 29 из 130
Примерно шагах в двадцати от палисада мессир Жан де Бомон, мессир Генрих Фландрский, сир де Фокемон и другие рыцари спешились (этот маневр тотчас проделал весь отряд), потом, опустив забрала шлемов и обнажив мечи, решительно пошли на заграждения. Когда люди на крепостных стенах поняли, что скоро начнется штурм, они обрушили на атакующих град камней и дождь извести; но, поскольку почти все рыцари были защищены крепкими доспехами, они, невзирая ни на что, продолжали идти вперед до тех пор, пока не приблизились к заграждениям вплотную; тут они пытались сломать палисад, чтобы проделать в нем проход, что оказалось трудным делом: толстые бревна были глубоко врыты в землю, и так как у нападавших не было стенобитных орудий, палисады устояли, несмотря на все усилия атакующих. Поэтому необходимо было менять тактику и возобновить атаку совсем иначе. Рыцари, просунув сквозь промежутки между бревнами копья и мечи, начали колоть и рубить защитников палисадов; те отвечали им тем же, и оборона была достойна атаки. Епископ был впереди всех, он принимал и отражал удары, тогда как его люди продолжали бросать с крепостных стен камни, балки и глиняные горшки с горящим маслом. Случилось так, что мессиру Генриху Фландрскому и епископу Энкурскому пришлось скрестить мечи, но, поскольку первый более искусно владел этим оружием, чем второй, а у второго были сильнее руки, епископ, поняв невыгодность своего положения, отшвырнул меч и, обхватив обеими руками меч рыцаря прямо за лезвие, крепко уперся ногами в землю, потянув к себе противника, который, не желая выпускать оружие, последовал за ним; в итоге сначала лезвие, потом рукоятка меча, а вслед за ней и рука рыцаря по локоть оказались втянуты в промежуток между бревнами; тут епископ выпустил лезвие, ухватился за руку и уже по самое плечо втащил ее за палисад; он втащил бы даже все тело, будь отверстие достаточно большим; мессир Генрих Фландрский все это время подвергался большой опасности, ибо был лишен возможности защищаться, тогда как епископ одной рукой тащил его к себе, а другой наносил ему удары кинжалом, стремясь сбить забрало шлема. По другую сторону палисада рыцари, видя, какой опасности подвергается их соратник, поспешили на подмогу и, чтобы помочь ему, стали тянуть его на себя. Наконец им это удалось; но мессир Генрих Фландрский, едва не потерявший жизнь, выронил свой меч, который торжествующе подобрал епископ; с той поры этот меч бережно хранился в капитульной зале Энкурского собора, где спустя сорок лет после события монахи показывали его Фруассару, рассказав хронисту о доблестном воинском подвиге, благодаря коему меч попал к ним. Что касается атакующих, то они при этой первой неудаче поняли, что сделать ничего не смогут, отступили и направились в сторону Камбре, где присоединились к королю Эдуарду, герцогу Брабантскому и князьям Империи, завершившим осадные работы и приготовившимся к штурму. Вновь прибывшие тотчас влились в разные полки, ибо им предстояло отомстить за поражение, а мессиру Иоанну Геннегаускому — за смерть молодого рыцаря из Голландии Херманта, которого он очень любил и который погиб в схватке с защитниками Энкура. Поэтому Иоанн Геннегауский присоединился к корпусу сира де Фокемона, сира д’Энгиена и мессира Готье де Мони, что должны были штурмовать город через Роберские ворота, тогда как его племянник граф Вильгельм должен был атаковать Сен-Кантенские ворота.
Именно молодой граф Геннегауский, жаждавший проявить себя, одним из первых достиг заграждений и начал бой; но теперь они имели дело с городом, укрепленным гораздо сильнее, чем Энкур, с доблестным гарнизоном, оснащенным большим количеством оружия и метательных орудий. Поэтому, несмотря на чудеса храбрости, проявленные мессиром Жаном де Бомоном и Готье де Мони, все их атаки были отбиты и они, израненные и смертельно усталые, вернулись в лагерь, ничего не добившись.
Ночью английский король получил сообщение, что его противник, узнав об осаде Камбре, послал в Сен-Кантен своего коннетабля Рауля, графа д’Э и де Гинь со множеством солдат, чтобы защищать город и границы. Кроме того, на своих землях находились сеньоры Куси и Гама, приграничных с Францией областей, и, поскольку в край между Сен-Кантеном и Перонном беспрерывно прибывали французские рыцари, было весьма вероятно, что сам король Филипп де Валуа не замедлит выйти навстречу своему двоюродному брату.
Филипп де Валуа, узнав, что от герцога Брабантского прибыл герольд, тотчас принял его в замке Компьен и на этот раз, как и прежде, призвал к себе честного старца Леона де Кренгейма. Тот, надеясь на обещание своего сюзерена, спокойно сел рядом с королем, но, услышав первые слова герольда и поняв, какая миссия тому поручена, встал с кресла и хотел удалиться. Тогда Филипп, не спуская глаз с посланца своего двоюродного брата, протянул руку и взял за локоть рыцаря, так что, сдерживаемый почтением, тот остался стоять на месте и был вынужден дослушать до конца вызовы его сеньора королю. Когда герольд закончил речь, Филипп де Валуа, слушавший его с улыбкой, повернулся к рыцарю.
— Ну, мессир де Кренгейм, что вы на это скажете? — спросил он.
— Я скажу, сир, что поручился жизнью за его светлость герцога Брабантского, — ответил старый рыцарь, — и если он нарушил свое слово, то я своему остаюсь верен.
Спустя пять дней, в ту минуту, когда король Филипп собрался ехать в Перонн, ему доложили, что шевалье Леон де Кренгейм, которому он разрешил вернуться к его сеньору, скончался минувшей ночью.
Старый рыцарь, не желая терпеть позор того, кто послал его ко двору Филиппа, уморил себя голодом.
XII
Тем временем, поскольку осада Камбре, несмотря на мужество осаждающих, затягивалась, английский король — он узнал, что Филипп де Валуа, предварительно прислав в Перонн свой письменный приказ, прибыл с мощной армией в Сен-Кантен — собрал на совет самых доблестных и опытных сподвижников, среди которых находились граф Робер Артуа, мессир Жан де Бомон, епископ Линкольнский, граф Солсбери, маркиз Юлих и Готье де Мони, чтобы решить, продолжать ли осаду или идти навстречу противнику. Обсуждение было коротким; все решили, что нет надежды взять город Камбре, окруженный крепкими стенами и обороняемый сильным гарнизоном; из этого следовало, что лучше идти навстречу неприятелю и дать ему сражение на открытой местности, чем бесполезно мучиться у города до наступления близящейся зимы. После совета сеньорам был отдан приказ снять осаду. Каждый, свернув палатки и личный вымпел, встал под знамя своего командующего, и армия двинулась к горе Сен-Мартен: там, на границах с Пикардией, находилось премонтранцкое аббатство камбрейской епархии. И туг, так как мессир Жан де Бомон выполнил свое обещание служить маршалом в армии, пока она воевала на землях Империи или графства Геннегау, сдал командование английскому королю, и тот вместо него поставил трех маршалов — графов Нортгемптона, Глостера и Суффолка. Коннетаблем был назначен граф Уорик, тотчас вставший во главе армии, которая, подойдя к горе Сен-Мартен, переправилась через Шельду без всяких помех со стороны французов. Оказавшись на другом берегу, граф Геннегауский подъехал к Эдуарду, слез с коня и, встав на одно колено, попросил разрешить ему, согласно данному им слову, отправиться к королю Франции, чтобы он смог столь же честно сдержать свою клятву, данную одному, как он сдержал клятву, данную другому: он служил королю Англии, своему шурину, в Империи, но теперь желал служить своему дяде, королю Франции в его королевстве. Эдуарду были известны обещания графа; он не стал возражать и, подняв его, сказал: «Да хранит вас Бог!».
Потом, сняв латную рукавицу, он протянул ему руку; Вильгельм Геннегауский поцеловал ее, снова сел на коня, в последний раз отдал честь королю и уехал из армии вместе со всеми своими друзьями и воинами, кроме дяди своего Жана де Бомона: тот по-прежнему оставался изгнанным из французского королевства за помощь, оказанную королеве Изабелле, и не считал бесчестным для себя находиться среди князей Империи, хотя те и вступили на земли Франции.