Страница 24 из 156
— Да, да, я прекрасно понимаю, — сказала, краснея, баронесса, — никогда, клянусь вам!
— У вас нет привычки записывать по вечерам то, что было днем? Вы не ведете дневника?
— Нет. Увы, моя жизнь проходит в суете; я все забываю.
— А вы не говорите во сне?
— Я сплю, как младенец. Разве вы не помните?
Краска залила лицо баронессы, и смертельная бледность покрыла лицо Вильфора.
— Да, правда, — произнес он еле слышно.
— Но что же дальше? — спросила баронесса.
— Дальше? Я знаю, что мне остается делать, — отвечал Вильфор. — Не пройдет и недели, как я буду знать, кто такой господин де Монте-Кристо, откуда он явился, куда направляется и почему он нам рассказывает о младенцах, которых откапывают в его саду.
Вильфор произнес эти слова таким тоном, что граф вздрогнул бы, если бы мог их слышать.
Затем он пожал руку, которую неохотно подала ему баронесса, и почтительно проводил ее до дверей.
Госпожа Данглар наняла другой фиакр, доехала до пассажа и по ту его сторону нашла свой экипаж и своего кучера, который, поджидая ее, мирно дремал на козлах.
XI
ПРИГЛАШЕНИЕ
В тот же день, примерно в то время, когда г-жа Данглар была на описанном нами приеме в кабинете королевского прокурора, на улице Эльдер показалась дорожная коляска; она въехала в ворота дома № 27 и остановилась во дворе.
Дверца коляски отворилась, и из нее вышла г-жа де Морсер, опираясь на руку сына.
Альбер проводил мать в ее комнаты, тотчас же заказал себе ванну и лошадей, а выйдя из рук камердинера, велел отвезти себя на Елисейские поля, к графу де Монте-Кристо.
Граф принял его со своей обычной улыбкой. Странно, но невозможно было даже пытаться занять больше места в сердце или уме этого человека. Всякий, кто пытался, 98 если можно так выразиться, насильно войти в его душу, наталкивался на непреодолимую стену.
Морсер, который кинулся к нему с распростертыми объятиями, увидев его, невольно опустил руки и, несмотря на приветливую улыбку графа, осмелился только на рукопожатие.
Со своей стороны, Монте-Кристо, как всегда, только дотронулся до его руки, не пожав ее.
— Ну вот и я, дорогой граф, — сказал Альбер.
— Добро пожаловать.
— Я приехал только час тому назад.
— Из Дьепа?
— Из Трепора.
— Ах да, верно.
— И мой первый визит — к вам.
— Это очень мило с вашей стороны, — сказал Монте-Кристо таким же безразличным тоном, как сказал бы любую другую фразу.
— Ну, скажите, что нового?
— Что нового? И вы спрашиваете об этом у меня, у иностранца?
— Вы меня не поняли: я хотел спросить, сделали ли вы что-нибудь для меня?
— Разве вы мне что-нибудь поручали? — сказал Монте-Кристо, изображая беспокойство.
— Да ну же, не притворяйтесь равнодушным, — сказал Альбер. — Говорят, что существует симпатическая связь, которая действует на расстоянии; так вот, в Трепоре я ощутил такой электрический ток; может быть, вы ничего не сделали для меня, но во всяком случае думали обо мне.
— Это возможно, — сказал Монте-Кристо. — Я в самом деле думал о вас, но магнетический ток, коего я был проводником, действовал, признаюсь, помимо моей воли.
— Разве? Расскажите, как это было.
— Очень просто. У меня обедал Данглар.
— Это я знаю; ведь мы с матушкой для того и уехали, чтобы избежать встречи с ним.
— Но он обедал в обществе господина Андреа Кавальканти.
— Вашего итальянского князя?
— Не надо преувеличивать. Андреа называет себя всего только виконтом.
— Называет себя?
— Вот именно.
— Так он не виконт?
— Откуда мне знать? Он сам себя так называет, так его называю я, так его называют другие, — разве это не все равно, как если бы он в самом деле был виконтом?
— Оригинальные мысли вы высказываете! Итак?
— Что итак?
— У вас обедал Данглар?
— Да.
— И ваш виконт Андреа Кавальканти?
— Виконт Андреа Кавальканти, его отец — маркиз, госпожа Данглар, Вильфор с женой, очаровательные молодые люди — Дебрэ, Максимилиан Моррель и… кто же еще? Постойте… ах да, Шато-Рено.
— Говорили обо мне?
— Ни слова.
— Тем хуже.
— Почему? Вы ведь, кажется, сами хотели, чтобы о вас забыли, — вот ваше желание и исполнилось.
— Дорогой граф, если обо мне не говорили, то, стало быть, обо мне много думали, а это приводит меня в отчаяние.
— Не все ли вам равно, раз мадемуазель Данглар не была в числе тех, кто о вас там думал? Да, впрочем, она могла думать о вас у себя дома.
— О, на этот счет я спокоен, а если она и думала обо мне, то в том же духе, как я о ней.
— Какая трогательная симпатия! — сказал граф. — Значит, вы друг друга не терпите?
— Видите ли, — сказал Морсер, — если бы мадемуазель Данглар была способна снизойти к мучениям, которые я, впрочем, из-за нее не испытываю, и вознаградить меня за них, не считаясь с брачными условиями, о которых договорились наши семьи, то я был бы в восторге. Короче говоря, я считаю, что из мадемуазель Данглар вышла бы очаровательная любовница, но в роли жены, черт возьми…
— Недурного вы мнения о своей будущей жене, — сказал, смеясь, Монте-Кристо.
— Ну да, это немного грубо сказано, конечно, но зато верно. А эту мечту нельзя претворить в жизнь; для того, чтобы достичь известной цели, необходимо, чтобы мадемуазель Данглар стала моей женой, то есть жила вместе со мной, думала рядом со мной, пела рядом со мной, занималась музыкой и писала стихи в десяти шагах от меня, и все это в течение всей моей жизни. От всего этого я прихожу в ужас. С любовницей можно расстаться, но жена, черт возьми, это другое дело, с нею вы связаны навсегда, вблизи или на расстоянии, безразлично. А быть вечно связанным с мадемуазель Данглар, даже на расстоянии, об этом и подумать страшно.
— На вас не угодишь, виконт.
— Да, потому что я часто мечтаю о невозможном.
— О чем же это?
— Найти такую жену, какую нашел мой отец.
Монте-Кристо побледнел и взглянул на Альбера, играя парой великолепных пистолетов и быстро щелкая их курками.
— Так ваш отец очень счастлив? — спросил он.
— Вы знаете, какого я мнения о моей матери, граф: она ангел. Посмотрите на нее: она все еще прекрасна, умна, как всегда, добрее, чем когда-либо. Мы только что были в Трепоре; обычно для сына сопровождать мать — значит оказать ей снисходительную любезность или отбыть тяжелую повинность; я же провел наедине с ней четыре дня, и, скажу вам, я чувствую себя счастливее, свежее, поэтичнее, чем если бы я возил в Трепор королеву Мэб или Титанию.
— Такое совершенство может привести в отчаяние; слушая вас, не на шутку захочешь остаться холостяком.
— В этом все дело, — продолжал Альбер. — Зная, что на свете существует безупречная женщина, я не стремлюсь жениться на мадемуазель Данглар. Замечали вы когда-нибудь, какими яркими красками наделяет наш эгоизм все, что нам принадлежит? Брильянт, который играл в витрине у Марле или Фоссена, делается еще прекраснее, когда он становится нашим. Но если вы убедитесь, что есть другой, еще более чистой воды, а вам придется всегда носить худший, то, право, это пытка!
— О, суетность! — прошептал граф.
— Вот почему я запрыгаю от радости в тот день, когда мадемуазель Эжени убедится, что я всего лишь ничтожный атом и что у меня едва ли не меньше сотен тысяч франков, чем у нее миллионов.
Монте-Кристо улыбнулся.
— У меня уже, правда, мелькала одна мысль, — продолжал Альбер. — Франц любит все эксцентричное; я хотел заставить его влюбиться в мадемуазель Данглар. Я написал ему четыре письма, рисуя ее самыми заманчивыми красками, но Франц невозмутимо ответил: "Я, правда, человек эксцентричный, но все же не настолько, чтобы изменить своему слову".
— Вот что значит самоотверженный друг: предлагает другому в жены женщину, которую сам хотел бы иметь только любовницей.