Страница 23 из 156
За лето здесь выросла густая трава, а осенью никто ее не косил. Все же мне бросилось в глаза одно место, не такое заросшее; было очевидно, что я копал тогда именно здесь. Я принялся за работу.
Наступила, наконец, минута, которой я ждал уже больше года!
Зато как я надеялся, как старательно рыл, как исследовал каждый комок дерна, когда мне казалось, что заступ на что-то натолкнулся! Ничего! А между тем я вырыл яму вдвое больше первой. Я подумал, что ошибся, не узнал места; я осмотрел местность, вглядывался в деревья, старался припомнить все подробности. Холодный, пронизывающий ветер свистел в голых ветвях, а с меня градом катился пот. Я помнил, что меня ударили кинжалом в ту минуту, когда я утаптывал землю на могиле; при этом я опирался рукой о ракитник; позади меня находилась искусственная скала, служившая скамьей для гуляющих, и, падая, я рукой задел этот холодный камень. И теперь ракитник был справа от меня и скала позади; я бросился на землю в том же положении, как тогда, потом встал и начал снова копать, расширяя яму. Ничего! Опять ничего! Ящичка не было.
— Не было? — прошептала г-жа Данглар, задыхаясь от ужаса.
— Не думайте, что я ограничился этой попыткой, — продолжал Вильфор, — нет. Я обшарил всю рощу; я подумал, что убийца, откопав ящичек и думая найти в нем сокровища, мог взять его и унести, а потом, убедившись в своей ошибке, мог снова закопать его; но нет, я ничего не нашел. Затем у меня мелькнула мысль, что он мог и не принимать таких мер предосторожности, а попросту забросить его куда-нибудь. В таком случае, чтобы продолжать поиски, мне надо было дождаться рассвета. Я вернулся в комнату и стал ждать.
— О Боже мой!
— Как только рассвело, я снова спустился в сад. Первым делом я снова осмотрел рощу: я надеялся найти там какие-нибудь следы, которых мог не заметить в темноте. Я перекопал землю на пространстве в двадцать с лишним футов и на два с лишним фута вглубь. Наемный рабочий за день не сделал бы того, что я проделал в час. И я ничего не нашел, ровно ничего.
Тогда я стал искать ящичек, исходя из предположения, что его куда-нибудь закинули. Это могло произойти по дороге к калитке; но и эти поиски оказались такими же бесплодными, и, скрепя сердце, я вернулся к роще, на которую тоже не питал больше никаких надежд.
— Было от чего сойти с ума! — воскликнула г-жа Данглар.
— Одну минуту я на это надеялся, — сказал Вильфор, — но это счастье не было дано мне. Все же я собрал все свои силы, напряг свой ум и спросил себя: зачем этот человек унес бы с собой труп?
— Да вы же сами сказали, — возразила г-жа Данглар, — чтобы иметь в руках доказательство.
— Нет, сударыня, этого уже не могло быть; труп не скрывают в течение целого года, его предъявляют властям и дают показания. А ничего такого не было.
— Но что же тогда? — спросила, дрожа, Эрмина.
— Тогда нечто более ужасное, более роковое, более грозное для нас: вероятно, младенец был жив и убийца спас его.
Госпожа Данглар дико вскрикнула и схватила Вильфора за руки.
— Мой ребенок был жив! — сказала она. — Вы похоронили моего ребенка живым! Вы не были уверены, что он мертв, и вы его похоронили!
Госпожа Данглар выпрямилась во весь рост и стояла перед королевским прокурором, глядя почти с угрозой, стискивая его руки своими тонкими руками.
— Разве я мог знать? Ведь это только мое предположение, — ответил Вильфор, его остановившийся взгляд показывал, что этот сильный человек стоит на грани отчаяния и безумия.
— Мое дитя, мое бедное дитя! — воскликнула баронесса, снова падая в кресло и стараясь платком заглушить рыдания.
Вильфор пришел в себя и понял: чтобы отвратить от себя материнский гнев, ему необходимо внушить г-же Данглар тот ужас, которым охвачен он сам.
— Ведь вы понимаете, что, если это так, мы погибли, — сказал он, вставая и подходя к баронессе, чтобы иметь возможность говорить еще тише. — Этот ребенок жив, и кто-то знает об этом, кто-то владеет нашей тайной; а раз Монте-Кристо говорит при нас об откопанном ребенке, когда этого ребенка там уже не было, — значит, этой тайной владеет он.
— Боже справедливый! Это твоя месть, — прошептала г-жа Данглар.
Вильфор ответил каким-то рычанием.
— Но ребенок, где ребенок? — твердила мать.
— О, как я искал его! — сказал Вильфор, ломая руки. — Как я призывал его в долгие бессонные ночи! Я жаждал обладать королевскими сокровищами, чтобы у миллиона людей купить их тайны и среди этих тайн разыскать свою! Наконец однажды, когда я в сотый раз взялся за заступ, я в сотый раз спросил себя, что же мог сделать с ребенком этот корсиканец; ведь ребенок — обуза для беглеца; быть может, видя, что он еще жив, он бросил его в реку?
— Не может быть! — воскликнула г-жа Данглар. — Из мести можно убить человека, но нельзя хладнокровно утопить ребенка!
— Быть может, — продолжал Вильфор, — он снес его в воспитательный дом?
— Да, да, — воскликнула баронесса, — конечно, он там!
— Я бросился в воспитательный дом и узнал, что в эту самую ночь, на двадцатое сентября, у входа был положен ребенок; он был завернут в половину пеленки из тонкого полотна, а пеленка, видимо, нарочно была разорвана так, что на этом куске остались половина баронской короны и буква Н.
— Так и есть, — воскликнула г-жа Данглар, — все мое белье было помечено так; де Наргон был бароном, это мои инициалы. Слава Богу! Мой ребенок не умер.
— Нет, не умер.
— И вы говорите это! Вы не боитесь, что я умру от радости? Где же он? Где мое дитя?
Вильфор пожал плечами.
— Да разве я знаю! — сказал он. — Неужели вы думаете, что, если бы я знал, я бы заставил вас пройти через все эти волнения, как делают драматурги и романисты? Увы, я не знаю. Примерно за полгода до того за ребенком пришла какая-то женщина и принесла другую половину пеленки. Эта женщина представила все требуемые законом доказательства, и ей отдали ребенка.
— Вы должны были узнать, кто эта женщина, разыскать ее.
— А что же я, по-вашему, делал? Под видом судебного следствия я пустил по ее следам самых ловких сыщиков, самых опытных полицейских агентов. Ее путь проследили до Шалона; там след потерялся.
— Потерялся?
— Да, навсегда.
Госпожа Данглар выслушала рассказ Вильфора, отвечая на каждое событие то вздохом, то слезой, то восклицанием.
— И это все? — сказала она. — И вы этим ограничились?
— Нет, — сказал Вильфор, — я никогда не переставал искать, разузнавать, собирать сведения. Правда, последние два-три года я дал себе некоторую передышку. Но теперь я снова примусь искать еще настойчивей, еще упорней, чем когда-либо. И я добьюсь успеха, слышите, потому что теперь меня подгоняет уже не совесть, а страх.
— Но я думаю, граф де Монте-Кристо ничего не знает, — сказала г-жа Данглар, — иначе, мне кажется, он не стремился бы сблизиться с нами, как он это делает.
— Людская злоба не имеет границ, — сказал Вильфор, — она безграничнее, чем Божье милосердие. Обратили вы внимание на глаза этого человека, когда он говорил с нами?
— Нет.
— А вы когда-нибудь смотрели на него внимательно?
— Конечно. Он очень странный человек, но и только. Одно меня поразило: за этим изысканным обедом, которым он нас угощал, он ни до чего не дотронулся, не попробовал ни одного кушанья.
— Да, да, — сказал Вильфор, — я тоже заметил. Если бы я тогда знал то, что знаю теперь, я бы тоже ни до чего не дотронулся: я бы думал, что он собирается нас отравить.
— И ошиблись бы, как видите.
— Да, конечно; но поверьте, у этого человека другие планы. Вот почему я хотел вас видеть и поговорить с вами, вот почему я хотел вас предостеречь против всех, а главное — против него. Скажите, — продолжал Вильфор, еще пристальнее, чем раньше, глядя на баронессу, — вы никому не говорили о нашей связи?
— Никогда и никому.
— Простите мне мою настойчивость, — мягко продолжал Вильфор, — когда я говорю — никому, это значит никому на свете, понимаете?