Страница 39 из 151
— Ах, бедняжка, — спокойно проговорила принцесса, — отчего это?
Потом прибавила шепотом:
— О чем вы думаете, государь! Вы хотите заставить всех поверить, что увлечены этой девушкой, и сидите здесь, когда она, может быть, при смерти.
— Ах, принцесса! — со вздохом промолвил король. — Вы лучше меня играете свою роль, вы все взвешиваете.
И он поднялся с места.
— Принцесса, — сказал он так, что все слышали, — позвольте мне оставить вас; я сильно беспокоюсь и лично желал бы удостовериться, подана ли ей помощь и хороший ли за нею уход.
И король пошел к Лавальер, а присутствовавшие передавали друг другу его слова: «Я сильно беспокоюсь».
XXIV
СЕКРЕТ КОРОЛЯ
По дороге Людовик встретил графа де Сент-Эньяна.
— Ну что, Сент-Эньян? — спросил он с притворным беспокойством. — Как наша больная?
— Простите, государь, — пробормотал Сент-Эньян, — к стыду моему, должен признаться, что я ничего не знаю о ней.
— Ничего не знаете? — сказал король, притворяясь рассерженным.
— Простите, государь, но, видите ли, я только что встретился с одной из трех болтушек, и, признаюсь, эта встреча меня отвлекла.
— Так вы нашли ее? — с живостью спросил король.
— Нашел ту, которая так лестно отозвалась обо мне, а найдя свою, я начал искать и вашу, государь; и как раз в это самое время я имел счастье встретиться с вами.
— А как зовут вашу красавицу, Сент-Эньян? Или это, может быть, секрет?
— Государь, разумеется, это должно быть секретом, и даже величайшим секретом, но для вас, ваше величество, нет тайн. Это мадемуазель де Тонне-Шарант.
— Она красива?
— Необыкновенная красавица, государь, а узнал я ее по голосу, которым она так нежно произносила мое имя. Я подошел к ней и заговорил, что было легко в толпе; я начал спрашивать ее, и она, ничего не подозревая, рассказала мне, что несколько минут назад была с двумя подругами под королевским дубом, как вдруг кто-то испугал их: не то волк, не то злоумышленник; они, разумеется, бросились бежать…
— А как же зовут двух ее подруг? — с живостью перебил графа король.
— Государь, — отвечал Сент-Эньян, — велите заключить меня в Бастилию.
— Почему?
— Потому что я эгоист и болван. Я так был поражен своей счастливой победой и открытием, что просто потерял голову. Кроме того, я полагал, что ваше величество настолько заинтересованы мадемуазель де Лавальер, что не придал никакого значения подслушанной нами болтовне. Потом мадемуазель де Тонне-Шарант покинула меня и вернулась к Лавальер.
— Будем надеяться, что и мне повезет так же, как и тебе. Ну, пойдем к больной.
«Вот штука-то! — думал про себя Сент-Эньян. — А ведь он действительно увлечен этой малюткой; вот никогда бы не подумал».
Он указал королю ту комнату, куда провели Лавальер. Король вошел. Сент-Эньян последовал за ним.
В просторной зале с низким потолком, у окна, выходившего на цветник, в широком кресле сидела Лавальер и полной грудью вдыхала ароматный ночной воздух.
Ее роскошные белокурые волосы были распущены и волнами спускались на полуприкрытые кружевами грудь и плечи, из глаз катились крупные слезы. Матовая бледность покрывала ее лицо, придавая ей неописуемую прелесть, а физические и нравственные страдания наложили на ее лицо отпечаток благородной скорби. Она сидела неподвижно, точно мертвая. Казалось, она не слышала ни шушуканья подруг, суетившихся около нее, ни отдаленного гула толпы, доносившегося в открытое окно. Она ушла в себя, и только ее прекрасные тонкие руки изредка вздрагивали, точно от невидимого прикосновения. Задумавшись, она не заметила, как вошел король.
Он издали увидел ее прелестную фигуру, облитую мягким серебряным светом луны.
— Боже мой, — воскликнул он с невольным ужасом, — она умерла!
— Нет, нет, государь, — сказала шепотом Монтале. — Напротив, ей теперь гораздо лучше. Не правда ли, Луиза, сейчас ты чувствуешь себя лучше?
Лавальер ничего не ответила.
— Луиза, — продолжала Монтале, — король беспокоится о твоем здоровье.
— Король! — вскричала Луиза, вскочив с кресла, словно ее обожгло пламя. — Король беспокоится о моем здоровье?
— Да, — отвечала Монтале.
— И король пришел сюда? — проговорила Лавальер, не решаясь поднять глаза.
— Боже мой, тот самый голос! — шепнул король на ухо Сент-Эньяну.
— Вы правы, государь, — отвечал Сент-Эньян. — Это та самая, которая влюблена в солнце.
— Тсс! — шепнул король.
Потом он подошел к Лавальер.
— Вы нездоровы, мадемуазель? Я видел вас несколько минут назад в обмороке, на траве. Как это случилось с вами?
— Государь, — пробормотала бедная девушка, бледнея и дрожа, словно в лихорадке, — право, я сама не знаю.
— Вы, вероятно, много ходили, — сказал король. — Быть может, от усталости.
— Нет, государь, — поспешно ответила за свою подругу Монтале, — это не от усталости: почти весь вечер мы просидели под королевским дубом.
— Под королевским дубом? — вздрогнув, прошептал король. — Так и есть, я не ошибся.
И он подмигнул графу.
— Да, да, — подтвердил Сент-Эньян, — под королевским дубом, вместе с мадемуазель де Тонне-Шарант.
— Откуда вы это знаете? — спросила Монтале.
— Очень просто: сама мадемуазель де Тонне-Шарант сказала мне.
— Так она, вероятно, сказала вам и причину обморока Луизы?
— Она говорила мне не то про волка, не то про злоумышленника, я не понял хорошенько.
Лавальер слушала с остановившимся взглядом, тяжело дыша, словно угадывала истину. Людовик приписал ее состояние перенесенному испугу.
— Не бойтесь, — успокаивал он ее, заметно волнуясь и сам, — волк, который так напугал вас, был на двух ногах.
— Значит, это был человек! — воскликнула Луиза. — Значит, кто-то нас подслушивал!
— А если бы даже и так! Разве вы говорили вещи, которые нельзя слышать?
Лавальер всплеснула руками и закрыла лицо, чтобы скрыть выступившую краску.
— Ах, — застонала она. — Ради Бога, скажите, кто прятался в кустах?
Король взял ее за руку.
— Это я, мадемуазель, — проговорил он, почтительно наклонившись к ней, — неужели вы боитесь меня?
Лавальер громко вскрикнула: второй раз силы покинули ее, она похолодела и со стоном, без чувств повалилась в кресло. Но король успел протянуть руку и поддержать ее.
А в двух шагах стояли де Тонне-Шарант и Монтале; они тоже окаменели, вспоминая свой разговор с Лавальер, и совсем позабыли, что нужно прийти ей на помощь, настолько они растерялись от присутствия короля, который, преклонив колено, держал в объятиях потерявшую сознание Лавальер.
— Вы все слышали, государь? — с ужасом пролепетала Атенаис.
Король не ответил; он пристально смотрел в полузакрытые глаза Лавальер, пожимая ее свесившуюся руку.
— Все, до последнего слова, — отозвался Сент-Эньян, подходя к мадемуазель де Тонне-Шарант в надежде, что и она упадет в обморок к нему в объятия.
Но гордую Атенаис трудно было довести до обморока: она бросила уничтожающий взгляд на Сент-Эньяна и выбежала из комнаты.
Более храбрая Монтале нагнулась к Луизе и приняла ее из рук короля, у которого уже начинала кружиться голова от душистых волос лежавшей без чувств Луизы.
— В добрый час! — прошептал Сент-Эньян.—
Занятное происшествие! Глуп я буду, если не разглашу о нем первый.
Король подошел к нему и, сделав предостерегающий жест, сказал дрожащим голосом:
— Ни слова, граф!
Бедный король совсем забыл, что час назад он говорил Сент-Эньяну то же самое, но с противоположным намерением, то есть с намерением придать делу возможно более широкую огласку.
Разумеется, второе предостережение оказалось таким же бесполезным, как и первое. Через полчаса всему Фонтенбло стало известно, что мадемуазель де Лавальер под королевским дубом призналась Монтале и Тонне-Шарант в своей любви к королю.
Стало известно также, что король был очень встревожен состоянием здоровья мадемуазель де Лавальер, что он побледнел и задрожал, заключив в объятия упавшую в обморок красавицу. Таким образом, никто не сомневался, что совершилось величайшее событие — король влюбился в мадемуазель де Лавальер. Принц мог спать совершенно спокойно.