Страница 136 из 145
— Робер Жан Ренэ Брикмо, граф де Вильмонжи, повинный в ереси… — продолжал секретарь свой кровавый перечень.
Вильмонжи омочил пальцы в крови Ронэ и поднял их к небу:
— Отец Небесный! Вот кровь твоих детей, отомсти за них! — и пал мертвый.
Кастельно остался один. Он пел:
Коварный враг в открытом поле Готовил западню для нас,
Но только лишь по Божьей воле Мы стали пленными сейчас.
Ради спасения Кастельно герцог Немур не жалел денег. Секретарь, даже сами палачи были основательно задобрены. Поэтому первый палач сказался усталым, а для замены его другим потребовалось время.
Воспользовавшись неожиданным перерывом, Габриэль посоветовал герцогу рискнуть еще раз, и Иаков Савойский, наклонившись к герцогине де Гиз, шепнул ей что-то на ухо. Герцогиня, имевшая большое влияние на королеву, поднялась с места и, как бы не в силах перенести это кровавое зрелище, произнесла с таким расчетом, чтобы Мария расслышала ее слова:
— Ах! Для женщины слишком тяжело! Поглядите, королеве нехорошо!
Но кардинал Лотарингский устремил на невестку суровый взгляд:
— Побольше твердости, сударыня! Вспомните: вы супруга герцога де Гиза!
— Вот это-то меня и пугает, — ответила герцогиня. — В такое время ни одна мать не может быть спокойной: ведь вся эта кровь и вся эта злоба падут на головы наших детей!
— Как жалки эти женщины! — пробормотал кардинал, сам не из храброго десятка.
В разговор вмешался герцог Немур.
— Это зловещее зрелище ужасает не только женщин. Разве вас, принц, — обратился он к Конде, — не волнует оно?
— Принц — солдат, он привык смотреть смерти в лицо, — едва усмехнулся кардинал Лотарингский.
— Да, в бою! Но не на эшафоте! — мужественно ответил принц.
— Неужели принц крови способен жалеть бунтовщиков? — спросил Карл Лотарингский.
— Я жалею доблестных воинов, которые всегда достойно служили Франции и королю!
Что еще мог сказать принц, сам находившийся под подозрением?
Герцог Немур понял его и обратился к Екатерине Медичи.
— Поглядите, сударыня, там остался только один, — сказал он, намеренно не называя имени Кастельно. — Неужели нельзя спасти хоть одного?
— Я ничего не могу сделать, — сухо ответила Екатерина и отвернулась.
Тем временем Кастельно поднимался по лестнице и пел: Будь, Господь, благоприятен,
Величье мне Свое яви,
Твой образ, строг и благодатен,
Пусть светит мне лучом любви!
Взволновавшаяся толпа, забыв на минуту о своем страхе перед шпионами и мушарами, грозно заревела:
— Пощады! Пощады!
Оттягивая время, секретарь медленно вычитывал:
— Мишель-Жан-Луи, барон де Кастельно Шалосс, повинный и уличенный в оскорблении величества, в ереси и покушении на особу короля.
— Мои судьи могут сами засвидетельствовать, что обвинение ложно! Нельзя признать низвержение тирании Гизов оскорблением величества! — во весь голос крикнул Кастельно и мужественно обратился к палачу: — А теперь делай свое дело!
Но палач, заметив легкое движение на трибунах, решил оттянуть время и сделал вид, будто поправляет свой топор.
— Топор порядком затупился, господин барон, — сказал он ему вполголоса, — а вы стоите того, чтобы помереть с первого удара… И кто знает, что может дать одна минута… Сдается мне, что дела там складываются вам на пользу…
Толпа снова зашумела:
— Пощады! Пощады!
В эту минуту Габриэль, отбросив всякую осторожность, громко воззвал к Марии Стюарт:
— Пощады, королева!
Мария обернулась, увидела его пронизывающий взгляд, поняла всю силу его отчаяния и бросилась на колени перед королем:
— Государь, на коленях молю вас! Спасите хоть одну-единственную душу!
— Государь! — с другой стороны взывал герцог Немур. — Неужто мало пролито крови? Привстаньте, государь! Достаточно одного вашего взгляда, чтоб помиловать его!
Франциск вздрогнул. Эти слова поразили его, и он решительно протянул королеве руку.
Папский нунций сурово одернул его:
— Помните, что вы христианнейший король из королей!
— Вот именно, христианнейший! — твердо сказал Франциск. — Да будет барон де Кастельно помилован!
Но кардинал Лотарингский, услыхав первые же слова, торопливо махнул рукой палачу.
И когда Франциск произнес "помилован", голова Кастельно уже катилась по ступеням эшафота…
На следующий день принц Конде отбыл в Наварру.
XXX
ПОЛИТИКА НА ИНОЙ МАНЕР
После этой страшной церемонии состояние здоровья Франциска И, и без того не блестящее, заметно ухудшилось.
Месяцев семь спустя, в конце ноября 1560 года, когда по случаю созыва Генеральных штатов двор находился в Орлеане, семнадцатилетний король слег.
В ночь на 4 декабря у постели короля разыгралась душераздирающая драма, развязка которой зависела от исхода болезни сына Генриха II.
В нескольких шагах от забывшегося сном больного и стоявшей рядом заплаканной Марии Стюарт сидели друг против друга мужчина и женщина.
Это были Карл Лотарингский и Екатерина Медичи.
Екатерина Медичи, никому не прощавшая зла и затаившаяся было поначалу, неожиданно пробудилась от своего недолгого сна. Толчком к этому послужила Амбуазская смута.
Все растущая злоба против Гизов толкала ее в бурное море политики, и за эти семь месяцев она уже успела заключить тайный союз с принцем Конде и Антуаном Бурбонским и даже — опять же тайком — помирилась со старым коннетаблем Монморанси. Во имя одной ненависти она забывала другую.
Но Гизы тоже не дремали. Они созвали в Орлеане Генеральные штаты и обеспечили себе этим преданное большинство. На созыв Генеральных штатов они пригласили короля Наваррского и принца Конде.
Екатерина Медичи тут же поспешила предупредить их о грозящей им опасности, но, когда кардинал Лотарингский именем короля обещал им неприкосновенность, оба они все же явились в Орлеан.
В первый же день их приезда Антуан Наваррский был подвергнут домашнему аресту, а принц Конде брошен в темницу. Затем особо назначенная комиссия рассмотрела дело Конде и под давлением Гизов вынесла ему смертный приговор.
Для приведения приговора в исполнение не хватало только подписи канцлера л’Опиталя.
И в этот поздний час, 4 декабря, должно было решиться, кто возьмет верх: либо партия Гизов во главе с Франциском и Карлом Лотарингским, либо Бурбоны, которыми тайно руководила Екатерина Медичи.
Судьба тех и других была в слабых руках этого задыхающегося от боли венценосного юноши. Если Франциск II протянет еще хоть несколько дней, принц Конде будет казнен, короля Наваррского подколют в какой-нибудь драке, Екатерину Медичи вышлют во Флоренцию, и благодаря Генеральным штатам Гизы станут безграничными властителями, а может быть, и коронованными повелителями.
Если же молодой король умрет раньше, чем оба его дражайших дядюшки избавятся от своих врагов, то борьба возобновится, но при обстоятельствах, далеко не благоприятных для них.
Таким образом, в эту холодную декабрьскую ночь Екатерина Медичи и Карл Лотарингский не находили себе места от беспокойства. Впрочем, волновала их не столько жизнь или смерть молодого короля, сколько собственная победа или поражение. Одна лишь Мария Стюарт, самоотверженно ухаживая за своим любимым супругом, не ломала себе голову над тем, что сулит ей будущее.
Не следует думать, что взаимная глухая ненависть Екатерины и кардинала хоть в какой-то мере отражалась в их поведении или в словах. Напротив, никогда они не были столь учтивы и столь благожелательны друг к другу, как сейчас.
И как раз в ту минуту, когда Франциск заснул, они, давая пример нежнейшей дружбы, вполголоса делились своими заветными, задушевными мыслями. Оба они придерживались правил итальянской политики, образчики которой мы уже видели в действии: Екатерина, как всегда, скрывала свои тайные мысли, а Карл Лотарингский, как всегда, делал вид, будто он ни о чем не подозревает.