Асканио

Так из-за преданности другу Жак Обри, этот новоявленный Курций, бросился в бездну, разверзтую перед ним Гименеем.

XVIII

ОТЛИВКА ЮПИТЕРА

А теперь, с разрешения читателя, мы покинем Шатле и вернемся в Нельский замок.

На крик Бенвенуто собрались подмастерья и последовали за ним в литейную мастерскую.

Все отлично знали, с какой горячностью работает учитель, но никто до сих пор не видел, чтобы лицо его пылало таким огнем, а глаза сверкали так ярко. И если бы кто-нибудь запечатлел в этот миг выражение его лица, создав статую самого художника, то получилось бы прекраснейшее в мире произведение искусства.

Все было готово: восковая модель фигуры, покрытая слоем глины и скрепленная железными обручами, лежала в обжиговой печи, дрова были аккуратно сложены. Бенвенуто с четырех сторон разжег огонь, хорошо высушенные поленья мгновенно вспыхнули, и пламя охватило всю печь, так что форма оказалась в центре огромного костра. Из специальных отверстий стал вытекать воск, а форма — обжигаться. Это была первая стадия работы. Тем временем подмастерья вырыли возле печи большую яму для отливки статуи. Челлини, не желавший терять ни минуты, решил сразу же после обжига формы приступить к этому важнейшему делу.

Тридцать шесть часов вытекал воск из формы, и все это время подмастерья сменялись повахтенно, как матросы на военном корабле. Бенвенуто не отдыхал ни минуты: он ходил вокруг печи, подбрасывал дрова, подбодрял учеников. Наконец художник убедился, что весь воск вышел и форма прекрасно обожжена. Была закончена вторая стадия работы. Третья, и последняя, стадия заключалась в плавке металла и в отливке статуи.

Подмастерья, не понимавшие, почему учитель трудится с такой неукротимой энергией, с таким неистовым пылом, уговаривали его немного отдохнуть, прежде чем приступать к литью. Но каждый час отдыха соответственно удлинял срок тюремного заключения Асканио и муки Коломбы. И Бенвенуто наотрез отказался прилечь. Можно было подумать, что он сам сделан из того металла, из которого собирался отлить Юпитера.

Он приказал обвязать форму крепкими веревками, затем ее подняли при помощи воротов, со всевозможными предосторожностями перенесли к вырытой яме и бережно опустили туда вровень с печью. Здесь Бенвенуто укрепил форму, засыпал ее землей, которую плотно утрамбовал, и укрепил внутри глиняные трубки для подачи металла. Все эти приготовления заняли остаток дня. Наступила ночь. Бенвенуто не спал уже сорок восемь часов; более того, он не только не прилег, но даже не присел. Напрасно подмастерья упрашивали его отдохнуть, напрасно ворчала Скоццоне — учитель ничего не хотел слушать. Казалось, его поддерживает какая-то сверхъестественная сила, и, не обращая внимания на ворчание и уговоры, он, как генерал на поле боя, продолжал властным, резким голосом отдавать приказания.

Бенвенуто хотел тотчас же приступить к отливке. Этот энергичный человек, привыкший преодолевать все препятствия, решил самого себя подчинить своей могучей воле. Падая от усталости, снедаемый тревогой и лихорадкой, он заставил свое тело повиноваться воле. А тем временем, подмастерья один за другим выбывали из строя, точно солдаты во время сражения.

Печь для плавки была готова. Бенвенуто приказал заполнить ее слитками чугуна и меди, чтобы жар охватил весь металл разом и плавка шла быстрее и равномернее. Потом он сам развел огонь. Дрова были еловые, очень сухие и смолистые, и пламя, поднявшись выше, чем этого ожидали, охватило деревянную крышу литейной мастерской, которая тотчас же загорелась. Испугавшись пожара, а главное — от нестерпимого зноя, все подмастерья, кроме Германа, разбежались. Но Бенвенуто и Герман могли выдержать и не то. Они взяли топоры и начали рубить деревянные опоры, на которых покоилась крыша. Минуту спустя пылающая кровля рухнула, а Герман и Бенвенуто стали баграми заталкивать обуглившиеся бревна в печь. Огонь усилился, и плавка пошла еще лучше.

И тут силы покинули Бенвенуто. Шутка ли: шестьдесят часов он не спал, двадцать четыре часа не ел и был в центре этой кипучей деятельности! Его охватила сильнейшая лихорадка. Лицо, только что горевшее огнем, покрылось смертельной бледностью. В раскаленном воздухе литейной, где никто не мог находиться, кроме него, Бенвенуто дрожал от холода, а зубы его стучали так, будто вокруг были вечные снега Лапландии. Заметив состояние учителя, подмастерья окружили его. Он все еще пытался бороться с болезнью, не признавая своего поражения, ибо ему казалось позором покориться даже неизбежности. Но в конце концов он признал, что окончательно выбился из сил. К счастью, самое главное было уже сделано: плавка близилась к концу; оставалась лишь техническая работа, с которой вполне мог справиться опытный подмастерье. Бенвенуто кликнул Паголо; но ученик, как нарочно, куда-то запропастился. После всеобщих поисков он наконец явился, сказав что ходил молиться за удачный исход отливки.

— Сейчас не время молиться! — крикнул Бенвенуто. — Сам Господь Бог сказал: "Работа есть молитва". Работать надо. Паголо! Слушай внимательно: я чувствую, что умираю; но умру я или нет, а Юпитер должен быть закончен. Паголо, друг мой! Поручаю тебе руководить отливкой. Я уверен, ты справишься не хуже меня. В температуре плавки ты ошибиться не можешь; как только металл покраснеет, вели Герману и Симону-Левше взять по лому… Дай Бог памяти, что я такое сказал?.. Ах да! Пусть они вышибут из печи обе втулки, и металл польется в форму. Если я умру, напомните королю о его обещании исполнить мою просьбу, скажите, что вы пришли вместо меня, и я прошу его… О Господи! Я не помню… О чем я хотел просить Франциска Первого? А! Вспомнил! Асканио… Владелец Йельского замка… Коломба, дочь прево… граф д’Орбек… герцогиня д’Этамп… О Боже, я схожу с ума…

Бенвенуто покачнулся и упал на руки Герману, который отнес его, как ребенка, в спальню, а Паголо, выполняя приказание учителя, велел подмастерьям продолжать работу.

Бенвенуто был прав, говоря о смертельной болезни. У него начался сильнейший бред.

Скоццоне, которая, очевидно, молилась вместе с Паголо, прибежала на помощь Бенвенуто, не перестававшему кричать:

— Умираю! Умер! Асканио!.. Что теперь будет с ним! Асканио!

В мозгу больного одно за другим проносились кошмарные видения. Образы Асканио, Коломбы, Стефаны появлялись и исчезали, как тени. Потом вставали окровавленные призраки золотых дел мастера Помпео, которого Бенвенуто убил ударом кинжала, и сиенского почтаря, застреленного им из аркебузы. Прошлое переплеталось с настоящим. То он видел, что папа Климент VII держит Асканио в тюрьме, то это Козимо Медичи принуждает Коломбу выйти замуж за д’Ор-бека. Думая, что перед ним герцогиня д’Этамп, он грозил, умолял и тут же обнаруживал, что разговаривает с призраком герцогини Элеоноры, потом принимался хохотать прямо в лицо плачущей Скоццоне, советуя ей получше приглядывать за своим Паголо, не то, чего доброго, бегая, как кошка, по карнизам, он сломает себе шею. Минуты сильнейшего возбуждения чередовались с периодами полной прострации, когда действительно казалось, что он умирает.

Припадок продолжался уже три часа. Бенвенуто находился в полном изнеможении, когда в комнату вошел Паголо с искаженным, бледным лицом.

— Да помилуют нас Иисус Христос и Пресвятая Дева! — вскричал он. — Все пропало, остается уповать на помощь Провидения.

Бенвенуто лежал без сил, без движений, чуть живой, и все же он услышал слова Паголо, и они болью отозвались у него в сердце. Туман, окутавший его сознание, рассеялся, и, как Лазарь, услышавший голос Христа, больной вскочил со своего ложа с криком:

— Кто смеет говорить, что все пропало, когда Бенвенуто еще жив?

— Увы, учитель, это я, — ответил Паголо.

— Подлец, бездельник! — заорал Бенвенуто. — Ты, значит, будешь вечно предавать меня! Иисус Христос и Пресвятая Дева, которых ты призывал, помогают только честным людям, а изменников карают!