Асканио

Перрина сидела за прялкой. Коломба вышивала.

Обе одновременно подняли головы и посмотрели на дверь. Коломба сразу же узнала Асканио: хотя рассудок и говорил ей, что прийти он не может, она его ждала. А юноша, встретившись с ней глазами, решил, что сейчас умрет, хотя взгляд девушки и выражал бесконечную нежность.

Дело в том, что, думая о встрече с Коломбой, Асканио предвидел множество затруднений, рисовал в воображении бесконечные препятствия: препятствия должны были воодушевить, трудности — укрепить. И вдруг все сложилось так просто, так хорошо. Юноша встретился с Коломбой неожиданно, и все великолепные, уготованные заранее, пылкие, возвышенные речи, которые должны были тронуть и поразить девушку, исчезли из его памяти — не осталось ни фразы, ни слова, ни слога.

Коломба тоже замерла, сидела не шелохнувшись. Чистые и юные существа, словно заранее соединенные на Небесах, уже чувствовали, что принадлежат друг другу, и, напуганные первой встречей, трепетали, полные смущения, и не могли вымолвить ни слова.

Перрина встала со стула; отложив веретено, она оперлась о колесо прялки и первая нарушила молчание.

— Этот простофиля Рембо мелет вздор! — произнесла достойная дуэнья. — Вы слышали, Коломба?

Коломба не ответила.

И дуэнья продолжала, подойдя к Асканио:

— Что вам нужно, сударь?.. Ах, да простит мне Господь Бог! — воскликнула она, вдруг узнав юношу. — Да ведь это тот самый любезный молодой человек, который вот уже три воскресенья так учтиво предлагает мне святую воду у дверей церкви. Что вам угодно, дружок?

— Мне нужно поговорить с вами, — пробормотал Асканио.

— Наедине? — жеманясь, спросила Перрина.

— Наедине.

И, сказав это, Асканио понял, что совершил непростительную глупость.

— В таком случае пожалуйте сюда, молодой человек, пожалуйте сюда, — проговорила Перрина, открывая боковую дверь и знаком приглашая Асканио следовать за ней.

Асканио последовал за ней, но, уходя, бросил на Коломбу один из тех долгих взглядов, в которые каждый влюбленный умеет вкладывать очень много, — они непонятны для непосвященных, зато полны глубокого значения для тех, к кому обращены. И Коломба, разумеется, поняла смысл этого взгляда, ибо, когда ее глаза невольно встретились с глазами молодого человека, она вдруг вспыхнула и, почувствовав это, потупилась, будто разглядывая вышивание, и принялась немилосердно калечить ни в чем не повинный цветок. Асканио, увидев, что личико Коломбы вспыхнуло, тотчас же остановился и устремился было к ней, но в эту минуту Перрина, обернувшись, окликнула молодого человека, и ему пришлось пойти вслед за ней. Не успел он перешагнуть порог, как Коломба бросила иголку, уронила руки на подлокотники кресла, откинула голову и глубоко вздохнула, причем во вздохе ее — такова необъяснимая тайна сердца — воедино слилось все: и сожаление, что Асканио уходит, и чувство облегчения оттого, что его уже нет.

Асканио же был явно не в духе: он сердился на Бенвенуто, который дал ему такое нелепое поручение; сердился на себя за то, что не воспользовался удобным случаем, а больше всего сердился на Перрину, ибо по ее вине он должен был уйти именно в тот момент, когда ему показалось, будто Коломба взглядом просит его остаться.

Поэтому, когда дуэнья, оказавшись наедине с Асканио, спросила о цели его прихода, юноша ответил довольно дерзко, решив отплатить ей за свой собственный промах:

— Я пришел, уважаемая, попросить вас показать мне Нельский замок.

— Показать вам Нельский замок? — переспросила Перрина. — А для чего вам это понадобилось?

— Чтобы посмотреть, годится ли он для нас, будет ли нам тут удобно и стоит ли нам хлопотать и переселяться сюда.

— Как так — переселяться сюда? Разве вы сняли замок у господина прево?

— Нет, нам дарует замок его величество.

— Его величество дарует вам замок?! — воскликнула Перрина вне себя от изумления.

— В полную собственность, — ответил Асканио.

— Вам?

— Не мне, милейшая, а моему учителю.

— А кто такой, дозвольте полюбопытствовать, ваш учитель, молодой человек? Уж верно, какой-нибудь вельможа из иностранцев?

— Поважнее, госпожа Перрина, — великий художник, нарочно приехавший из Флоренции, чтобы служить его христианнейшему величеству!

— Вот оно как! — произнесла дуэнья, которая не совсем хорошо понимала, о чем идет речь. — А что делает ваш учитель?

— Что делает? Да все на свете: перстеньки для девичьих пальчиков, кувшины для королевского стола, статуи для храмов, а в свободное время он то осаждает, то защищает города, если ему вздумается повергнуть в ужас императора или укрепить власть папы.

— Господи Иисусе! — воскликнула Перрина. — Как же зовут вашего учителя?

— Его зовут Бенвенуто Челлини.

— Странно, не слышала этого имени, — пробормотала дуэнья. — Кто же он по званию?

— Золотых дел мастер.

Перрина взглянула на Асканио, вытаращив глаза от изумления.

— Золотых дел мастер? — повторила она. — И вы воображаете, что мессир прево так и уступит свой замок какому-то золотых дел мастеру?

— А не уступит — возьмем силой.

— Силой?

— Вот именно.

— Надеюсь, ваш учитель не посмеет идти наперекор господину прево?

— Ему случалось идти наперекор трем герцогам и двум папам.

— Господи Иисусе! Двум папам! Уж не еретик ли он?

— Он такой же католик, как мы с вами, госпожа Перрина. Успокойтесь: сатана нам не союзник, зато нам ворожит сам король.

— Ах, вот как! Ну, а господину прево тоже ворожат, и не хуже, чем вам.

— Кто же это?

— Госпожа д’Этамп.

— Ну, в таком случае наши силы равны, — заметил Асканио.

— А если мессир д’Эстурвиль вам откажет?

— Маэстро Бенвенуто захватит замок силой.

— А если мессир Робер запрется здесь, как в крепости?

— Маэстро Челлини приступит к осаде замка.

— У мессира прево двадцать четыре вооруженных стражника. Подумайте-ка об этом.

— У маэстро Бенвенуто Челлини десять учеников. Наши силы равны — сами видите, госпожа Перрина.

— Зато сам мессир д’Эстурвиль — опасный противник. Он поверг на землю всех, кто осмелился с ним состязаться на турнире в честь свадьбы Франциска Первого.

— Что ж, госпожа Перрина, вот с таким храбрецом Бенвенуто и хочет помериться силами. Он, как и мессир д’Эстурвиль, поверг на землю всех своих неприятелей. Только те, кого победил ваш прево, недели через две были веселы и здоровы; те же, кто имел дело с моим учителем, так и не поднялись, и через три дня их отнесли на кладбище.

— Ох, быть беде, быть беде! — пробормотала Перрина. — Говорят, в осажденных городах творятся ужасные дела.

— Успокойтесь, госпожа Перрина, — со смехом отвечал Асканио, — ваши победители будут милосердны.

— Я сказала это, мой юный друг, оттого что боюсь, как бы не пролилась кровь, — отвечала Перрина, которая была, очевидно, не прочь приобрести поддержку среди осаждающих. — Ваше соседство, сами понимаете, будет нам приятно. Ведь нам в этой проклятой глуши не хватает общества. Мессир д’Эстурвиль подверг нас — свою дочь и меня — настоящему заточению, как двух бедных монахинь, хоть, сохрани Бог, мы не давали обета безбрачия. Нельзя быть человеку одному, гласит Священное писание, а когда Священное писание гласит «человек», то тут подразумевается и женщина. Не правда ли, месье?

— Само собой разумеется.

— А мы здесь совсем одни в огромных покоях и, конечно, ужасно скучаем.

— Разве вас никто не посещает? — спросил Асканио.

— Господи Боже! Да мы живем хуже монахинь, я ведь вам уже сказала. Монахини хоть родственников, друзей принимают, видятся с ними через решетку. У них есть трапезная, где они собираются, где беседуют, болтают. Не очень-то это весело, конечно, но все же немного отвлечешься. К нам же иногда только мессир прево приходит да пробирает дочку — видно, за то, что она все хорошеет. Право же, бедняжка только в том и повинна. И меня бранит — велит смотреть за ней построже. Благодарение Богу, ведь она не видит ни единой живой души и, если не считать разговоров со мною, только и открывает ротик, чтобы сотворить молитву. И я прошу вас, молодой человек, никому не говорить, что вас сюда впустили и что после осмотра Большого Йельского замка вы зашли побеседовать с нами в Малый.