Перемещение

— Это и должно было стать основной темой нашего разговора, — сказал политик, недовольно наблюдая за моей рукой, поглаживающей гладкую, матовуб поверхность перегородки. Но прежде он заметил, что обращаться к нему нужно "Многочтимый Отец Оруэлла" или "Господин Магикир". Меня также порадовали известием, что Многочтимый Отец Оруэлла тоже входит в род Магикир.

— Дева Кира Владимировна Соломина, — я не стала облегчать мужику обращение ко мне, пускай произносит свое глупое обращение и моё имя с отчеством и фамилией, — ты не сможешь просидеть в своем убежище более нескольких дней. И дело не только в том, что ты не сможешь получить от нас еды и питье.

— А вы бы, конечно, для меня еды и питья не пожалели? — Спросила у многочтимого отца.

Он недовольно замолчал и не продолжал хранить молчание довольно долго. Я даже подумала, что он развернется и уйдет, так и не сообщив о цели своего визита. Но Отец города продолжил говорить, хоть и не ответил на мой вопрос.

— Ты, дева Кира Владимировна Соломина, можешь в своем убежище погибнуть в любой момент. Просто посмотри на меня и себя, и ты увидишь разницу между нами и поймешь, что мое предупреждение искреннее. Я и все жители Оруэлла желаем, чтобы ты выжила, мы сопереживаем тебе. Сидеть в этой металлической клетке опасно для твоей жизни

Я посмотрела на этого велеречивого политика. Отличий между нами было очень много. Отец города был упитанным, широколицым, довольно крепким мужиком. Он был одет в свободную светлую одежду: широкие штаны и тунику длиной до колен с разрезами выше бедер.

А я, скорее всего, выглядела так же, как себя и чувствовала. Маленькая, голодная, замученная выпускница, одетая в несвежую одежду. Еще и руки мои были изранены. А самое главное, за моим самоуверенным, порой хамоватым видом скрывалась страх и безысходность, который вскоре могли перерасти в беспросветное отчаяние.

Смутившись под моим пристальным взглядом, Отец города сказал:

— Сейчас под небом не так жарко, как в твоем убежище. Это говорит о том, что осколок чужого мира нагревается и вскоре он сгорит, и, если ты не покинешь его, то тоже сгоришь вместе с ним. Гореть заживо не может быть очень приятным. Лучше выходи из этого ужасного куска металла прямо сейчас

— Но и рабский ошейник носить не является моей мечтой, — сказала многочтимому отцу, и его заметно передернуло.

— Ты сгоришь. — Повторил он весомо.

Я, чтобы не подбирать правильных слов, просто спела ему пару куплетов из моей любимой песни. Только заменив в несколько слов на более подходящие к моей ситуации:

— Тот, кто сгорел, будет ярче светить, Чем кометы, пролетающие над планетой. Из пустоты без моей красоты Не родится юности вольная птица.

Лечу над землёй, Словно орёл, словно орёл. Свечу над землёй, Словно огонь, словно огонь.*

— Эта твоя вера? Твой Бог учит умирать молодой? — Пытливо всматриваясь мне в лицо, спросил Отец города.

— Моя вера вас не касается, Многочтимый Отец Оруэлла. А о своем Боге с ворами, похитившими меня из родного дома, я говорить не собираюсь. Если мне суждено погибнуть в этом автобусе, я приму свою судьбу с улыбкой. — Я не чувствовала той уверенности с которой говорила. Но даже измученной я не хотела быть ничтожеством, как Ксения Олеговна.

— При болях не улыбаются. — Возразили мне. — А гореть очень больно. — Отец города, почему-то, продолжил уговаривать меня покинуть автобус. Он обещал, что заберет меня в свою семью, где мне выделят самую простую и чистую работу, я буду его волей защищена от унижений и, самое главное, мне даруют исключительное право отказывать хозяину в близости, если оно по какой-то немыслимой причине будет мне неприятно.

От услышанных слов я даже потеряла дар речи. Многочтимый Отец города думал, что я буду рада его обещаниям? Я должна была радостно выпрыгнуть из автобуса, только потому, что мой ошейник будет чуть легче, чем у моих друзей?

В действительности Отец города открыл мне глаза на то, что меня ожидает. Раньше рабство для меня было лишь абстрактным понятием. Конечно, оно было связано с унижением и тяжелым трудом. Но я не примеряла к себе даже мысленно рабских кандалов. А сейчас я поняла, что рабство не только унижение и тяжелая работа, это бесправие, насилие над личностью — и все это хуже смерти.

— Мои рабы живут в довольстве. — Политик продолжал расхваливать житье своих рабов. — Никто из них не сбегал и не предавал меня. Они возносят молитвы за мою доброту и милосердие.

Мне показалось, что политика разнесет от хвалебных речей самому себе. А он продолжал говорить, какая счастливая доля меня ожидает на коленях в его доме. Я слушала его долго и внимательно. И не пожалела об этом, когда, уговаривая меня покинуть автобус, согласившись на рабство, политик случайно проговорился:

— Чтобы вытянуть эту гигантскую колесницу в наш мир, трём магам из моего рода пришлось объединить свои силы. И сейчас их жизни завязаны на тебе, как единственном живом существе в этом корыте. Если ты останешься в колеснице, ты сгоришь, и погибнут два великих мага.

— Почему два мага? — Спросила я. — Силу-то объединяли трое.

Отец города понял, что сказал лишнее, но на мой вопрос ответил:

— Старик Магикир погиб сегодня днем от ожогов. — Помявшись и траурно опустив голову, политик-рабовладелец повторил, что никто не винит меня в его трагической гибели.

И я поняла, что не я им нужна. Молодая рабыня, конечно, не была бы лишней. Но им важно вытащить меня из автобуса, потому что, умирая, я убью двух их магов. А одного уже отправила на тот свет, и смерть старика мне вряд ли забудут, чтобы они не говорили. А, по-моему, не справедливо, что умрут только три их мага, а они вместе с автобусом выкрали из моего мира больше двадцати человек. А Ксению Владимировну я даже не считаю, она в моем понимании уже не была пострадавшим человеком.

Но хоть так у меня будет возможность отомстить этим нелюдям, разрушившим столько жизней. Наши родители, братья, сестры, родственники уже не смогут жить, как прежде. Они же вначале не поверят в нашу пропажу, потом в панике начнут поиски. Все, кто может, поднимут свои связи, кто-то наймет детектива, большинство же будут штурмовать полицейские участки. Обзванивать больницы и морги. Пытаться собрать волонтеров, привлечь внимание журналистов и блогеров, чтобы поднять больше шума. А потом будет отчаяние, слезы, чьи-то родственники запьют, могут даже распадутся семьи. А мы в это время будем работать в каком-то Оруэлле? Нет! Я не буду рабой!

— Дева Кира Владимировна Соломина, — не зная, что творится в моей душе, продолжил Отец города можете вначале подать мне вещи, оставленные в этой колеснице. За спиной политика, как по волшебству, показались несколько мужчин. Неужели, пришли помощники, чтобы перенести вещи из автобуса в дом этого хитро-мудрого Отца города?

— Обойдешься! Мало того, что рабыню тебе подавай, — я неожиданно для себя самой перестала обращаться к этому мужику уважительно, — так еще и все мое имущество решил присвоить?

— Дева, я же объяснил тебе, что ты умрешь, оставаясь в колеснице. И погубишь последних сильных магов города Оруэлл.

Я снова решила не мучиться, подбирая слова для того, кто считает, что облагодетельствовал меня, помахав рабским ошейником. Но в памяти сами собой всплыли цитата одного мудреца, которую я использовала еще в восьмом классе как эпиграф, когда писала сочинение на литературе по повести Пушкина «Капитанская дочка». Встав со своего уже привычного места, их я и сказала удивленным аборигенам:

— Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дней позор.*— И не удержавшись, добавила уже от себя. — Всех бы ваших магов убила! И политиков вместе с ними.

Я отошла к своему сиденью и села на пол, чтобы меня не было видно. Я не мечтала о смерти в автобусе. У меня были большие планы на мою жизнь. Но умру я точно славно и ярко. И отомщу еще двум преступникам, посмевшим так поступить со мной, моими друзьями и нашими семьями.

____