Некрочип

– Записку? – удивилась Морин.

– Да, предсмертную записку, – уточнил Слайдер. – «Я не могу больше...» В общем, такого примерно содержания.

– Что? Ронни написал?.. – растерянно произнесла Морин.

– Выходит, что да, – спокойно подтвердил Слайдер.

– Ронни оставил предсмертную записку? – подключилась к разговору Мэнди. (Примерно так же вступает хор в «Джильберте и Салливане».) – Она лежала на столе поверх скатерти.

– Но тогда... кто ее написал для него? – проговорила Мэнди, едва не взвизгнув на слове «написал».

– Почему вы спрашиваете, кто написал? – окончательно запутался Слайдер.

– Потому что Ронни не умел писать, – сказала Мэнди.

– Вот именно. Он не умел ни писать, ни читать, – дала исчерпывающий ответ Морин. – Одним словом, наш Ронни был, что называется, бесписемный...

– Точно, – уверенно кивала головой Мэнди.

Слайдер смерил подруг испытующим взглядом.

– То есть, вы совершенно убеждены в этом?

– Ну так! – заверила Мэнди. – У Ронни даже был комплекс на этот счет.

– Он, бедняга, жутко переживал...

– Боялся, что станут смеяться над ним, если узнают. Но иногда приходил ко мне в комнату с официальным письмом или еще какой бумагой, чтобы я прочитала. К Морин тоже обращался.

– Кроме нас, никто ничего не знал... Мэнд, помнишь, один раз я помогла ему разобраться с налогами?.. Повторяю, читать он вообще не умел, а на бумаге мог изобразить разве что свое имя, не больше.

– Его просто мутило, когда он видел перед собой буквы, в которых он совсем ничего не смыслил, – сказала Мэнди. – Поэтому бедняга вынужден был довериться мне. Ну и Морин тоже... она однажды сидела у меня в комнате, а тут ему срочно понадобилось что-то прочитать. Но мы тогда пообещали, что больше никто знать не будет.

Слайдер уже не участвовал в разговоре. Главное для него теперь было свести в одно целое ряд пока что разрозненных фактов. Наконец-то он мог окончательно выяснить для себя, почему его так смутила оставленная на столе записка. Сам факт существования подобного письменного обращения – как это с самого начала подсознательно ощущал Слайдер – противоречил тому, что в комнате не было ничего, что предназначалось бы для прочтения. Ни книг, ни газет, ни писем... Но они ведь и не нужны человеку, который не умеет читать или писать. И уж конечно, неграмотный парень не заинтересуется рекламной листовкой дискотеки и не поднимет оброненный кем-то карандаш. Не мог бы написать он и предсмертную записку. Следовательно, она была подложной. Но пытавшийся инсценировать самоубийство человек, который на самом деле от уха до уха перерезал Ронни горло, не был посвящен в эту маленькую тайну своей жертвы.

Вот так все оно и было... если, конечно, показания Морин и Мэнди не являются ложными... Но у Слайдера до сих пор не было ни малейшего основания сомневаться в их абсолютной искренности. Посчитав, что взятое им направление в разговоре с девушками принесло желаемые результаты, он решил вернуться к первоначальной цели своего визита. Узнав, что его интересуют китайцы, снимавшие комнату на верхнем этаже, Морин и Мэнди с большой охотой выложили ему все, что им было известно, но на этот раз какими-либо значительными фактами Слайдеру разжиться не удалось. За все время в доме останавливалось всего три человека китайской национальности. Первый жил здесь очень давно, еще до появления Морин. С Мэнди у него знакомство было чисто формальное. Когда они случайно встречались на лестнице, он говорил: «Хеллоу!» – и кивал головой, но чтоб хоть раз пытался заговорить – такого Мэнди не припомнит.

Два других китайца останавливались, в отличие от него, на весьма непродолжительное время. Последний, например, пробыл в доме всего шесть недель. Он уехал... о, когда ж он уехал-то, Мор? Случайно, не в понедельник?.. Точно... это было за день до того, как началась вся эта история с Ронни, появилась полиция и все такое прочее. Да, именно в самом начале прошлой недели. Нет, они с ним ни разу не общались. Он приходил и уходил всегда в разное время и держался крайне замкнуто. Им неизвестно ни как его звали, ни куда он уехал.

– Ему приносили сюда письма? Может быть, кто-нибудь звонил?

Насколько они могут судить, нет.

– А как насчет посетителей? Они вообще видели его хоть раз в компании с другими людьми?

– Да вроде бы... Ах, нет, постойте... Помнишь, когда мы однажды после обеда возвращались домой, видели, как он вылезал из какой-то тачки возле Ноттинг-Хью-Гейт? Ну конечно же... А машина – иностранная... потому что номер у нее был чудной...

– А нельзя ли поточнее... что значит «чудной»?

– Ох, ну буквы там чудные... и цифры. А потом, он был красный... надпись красная.

– А кто за рулем, они видели?

– Нет. Водителя мы не видели. Слишком было далеко. Этот наш китаец, как выбрался из машины, так и пошел сразу по Пембридж-роуд, а машина поехала дальше. Но за рулем сидел мужчина, правда, Мэнд? Да, мужчина. В пальто.

Слайдер постарался тут же оценить добытые им сведения, которые, с одной стороны, казались бесполезными, а с другой – достаточно интригующими. Можно было понадеяться разве на то, что вдруг ему повезет, и он установит связь между водителем и человеком в пальто из верблюжьей шерсти, которого видели выходящим из аллеи.

– Какого цвета было пальто? – спросил он.

Девушки переглянулись.

– Черное? – сказала Морин.

– Нет, оно было синее, – уверенно заявила Мэнди после небольшой паузы. – Но не темно-синее, а чуточку посветлее.

Подобная информация не могла, конечно, вызвать восторженную реакцию, и Слайдеру даже показалось, что это дело он будет распутывать все время, оставшееся ему до пенсии...

Сняв трубку со своего аппарата, Атертон набрал номер китайского ресторана «Голубая луна» и терпеливо дождался, когда в ней наконец послышался слабый мужской голос:

– Лестолана «Голупая луна» сисяса не лаботай...

– Не валяй дурака, Ким! Я ведь не турист тебе какой-нибудь, – выпалил Атертон.

На другом конце провода тут же перешли на кокни:

– А, это ты, Джим? Привет, командир! Ну как она, ничего?.. – Ким Лим – он же Лис Ким – был старым и очень ценным помощником Атертона с того времени, когда он сам еще работал на Боу-стрит и за время ночного дежурства успевал исколесить весь Сохо из конца в конец. – Сто лет, как не виделись!

– Не паясничай... Скажи лучше, как твоя лапша?

– Да перебиваемся помаленьку. Правду сказать, не те нынче времена... Вот раньше, все было на большой. А теперь: аренда растет буквально изо дня в день, туристы к нам и носа не кажут... а кроме туристов, кому мы вообще нужны?

– Послушай Ким, хватит мне лапшу на уши вешать. Для меня давно не секрет, что ресторан – только крыша для опиумной курильни. Вы с твоим папашей самые состоятельные люди на всей территории к западу от Риджент-стрит.

– Можешь думать так, если тебе нравится. Когда отстегнем «Тонгу» и Биллу за охрану, не остается во всем доме ни горстки риса, чтобы откормить утку и приготовить ее по-пекински. Ну да ладно, скажи уж, зачем позвонил...

– Хочу попросить тебя об одном одолжении. Мне нужно наведаться в одну китайскую семью – они, кстати, тоже держат ресторан – и попытаться разговорить их. Там никто не понимает по-английски... или делает вид, что не понимает.

– Это одно и то же.

– Именно. Вот и подумалось, почему бы тебе не взять на себя роль нашего переводчика. Лучшей кандидатуры просто не найти. Ты ведь не только умеешь проводить опрос, но и знаешь, как установить нужный контакт с этими людьми – вы же с ними соотечественники.

– Мне уже надоело тебе повторять... никакой я не китаец. Я малаец... понимаешь, малаец!

– Но ты ведь с ними общаешься на их родном языке.

– Да. Но это только потому, что на моем диалекте никто не говорит. А у них, кстати, какой?

– Скорее всего, квантунский.

– Но есть квантунский диалект... и квантунский... Так что, трудно пока сказать. Но попробовать можно.