Самый яркий свет

Убийца с пустым пистолетом бросился бежать, Тимофей рванул за ним, но внутри вооруженных людей нашлось неожиданно много. Одного охранник успел упокоить, второго отпугнуть, но и сам оказался под яростным обстрелом. В него не попали, и, пока враги перезаряжались, Тимка схватил ружье Досифея, с которым и укрылся в чулане. Что со мной, он не ведал, но слышал крики и стрельбу, поэтому готовился к самоубийственному забегу по коридору, когда в дверях появились гренадеры во главе с Аракчеевым. Граф в момент прояснил обстановку и отдал приказ атаковать.

Всего в противниках оказалось аж семь человек слуг, сам Павел и подлец Агафон. И это не считая моих: одного застрелила я, второго серьезно ранила, и его душа уже готовилась отойти во Мрак, никакой врач тут помочь не сможет, так как пуля, закрученная нарезами, пробила негодяю легкое, и теперь тот пускал кровавые пузыри изо рта. Эту информацию я приняла спокойно и только удовлетворенно кивнула. Удивительное дело, но никакие сожаления или переживания по сию секунду мной не овладели.

Троих убили солдаты графа, один сумел выскочить, смертельно ранить господина Пукалова, но был остановлен пулей Варвары. Последнего огорошили прикладом по голове, и его жизнь висела на волоске, потому как гренадеры отличаются силушкой богатырскою, а в горячке боя себя не сдерживали. Приложились крепко.

Женщин из прислуги согнали на кухню, где они подвывали, проклиная злую судьбу, хозяев, солдат и сатанинскую соседку, то есть меня. До их переживаний мне не было совсем никакого дела, а вот крепко связанный помощник Спиридонова интересовал очень.

Он нашелся все там же, на полу в кабинете. Лежал смирно, уткнувшись носом в дерево паркета. Привычная для него поза в последнее время, как я посмотрю. Иван Борисович Пестель под охраной двух гренадеров расположился в кресле. В его глазах никакого разума сейчас не прослеживалось.

Я потребовала перевернуть Агафона и внимательно всмотрелась в его лицо. Очи того забегали, мозг очевидно искал способы, как можно выпутаться из сей неприятной и опасной для живота ситуации.

— Ну что, голубчик, живой меня хотел взять? — спросила я филера.

Агафон заерзал, но успокоился, когда мой сапог умостился на его животе поближе к паху. И решение пришло само собой.

— Только знаешь, я — девка горячая, люблю сверху быть.

И оседлала встрепенувшегося негодяя, умостившись на нем так, как совсем еще недавно устраивалась на Серже. Поймала взгляд, озарение опять с необычайной легкостью снизошло, представило всю картину разума Агафона. Повинуясь внезапному порыву, я достала револьвер, и Свет потек через него, усиливаясь многократно. Глаза филера расширились, ухватить нужные ниточки стало совсем просто.

Странно, на вид Агафон был вполне себе пригожим парнем, скуластое лицо на свой возраст — лет двадцать семь, франтовые усики. При этом он искренне полагал себя чуть ли не уродом, не способным привлечь внимание женщин. И еще панически боялся оказаться слабым по мужской части, быть осмеянным в своем бессилии. Оттого, наверное, и просил отдать меня на потеху, возвыситься и надо мной, и над своими фобиями.

Все же человеческая голова — дело темное и загадочное, никогда не угадаешь, какие мрачные тайны скрывает.

И ведь все в порядке у Агафона с этим, я через его брюки и свои юбки почувствовала, как напрягается естество помощника пристава, но ткнула в ниточку страха, и стручок подонка опал, не шелохнувшись даже в ответ на мое провокационное движение тазом на нем. Нет, лишить навсегда способности етиться мне не под силу, это Маргарита мастерица на такие шутки, но сейчас Агафон верил, что я могу это сделать, и готов был отдать свою душу во спасение своего никому не нужного достоинства.

В кабинет зашел Аракчеев, полюбовался на открывшуюся ему картину, но вдруг достал пистолет и наставил его в лицо филера.

— Граф! Вы что творите?!

[1] Пестели — выходцы из Саксонии, в Россию приехал еще прадед Павла Пестеля Вольфганг.

Глава 18

Аракчеев стоял и молчал, оружие в его руке не дрожало, словно он был статуей из мрамора в Летнем саду. Агафон начал поскуливать, и я запереживала, что он сейчас со страху напрудит себе в штаны, прямо подо мной!

— Я, графиня, хочу допросить этого мизерабля немедля. А если он откажется говорить, то пущу ему пулю в лоб.

Вот теперь точно следует срочно покинуть связанное тело, чтобы не подмочить свою репутацию. Я встала, пододвинула стул так, чтобы спиридоновский служащий оказался зажат его ножками, и уселась сверху.

— Не стоит тратить свинец и порох, Алексей Андреевич. Агафон сейчас нам все расскажет. К Вам у меня тоже будет пара вопросов, не обессудьте.

— К Вашим услугам, — с усмешкой поклонился граф.

Я снова посмотрела на пленника и ухватила нити его страхов. Но даже не пришлось стараться выпытывать, потому что Агафоша, как говаривал его начальник, «запел» соловьем.

Еще месяц назад его история привела бы меня в ужас, а сейчас я молча выслушивала признания, только задавая уточняющие вопросы. Иногда свои ставил Аракчеев, и картина складывалась препоганейшая.

Не было какого-то единого центра заговора, так получилось, что в одно время сошлись интересы сразу нескольких персон. И началось все, как это часто водится, с воровства и злоупотреблений. А именно грандиозных хищений в Сибирском генерал-губернаторстве, которым заведует Иван Борисович Пестель. Сей пост он получил очень давно и сначала рьяно взялся за дело, искореняя мздоимство по всему вверенному округу, совершил объезд владений, добравшись даже до китайской границы, но в какой-то момент, изведя крамолу против себя, притянул все узелки незаконных доходов к собственному карману. Вместе с тем генерал-губернатор понял, что пока он обитает за Уральскими горами, влияние его а Петербурге неизменно снижается, и завистники получают все больше шансов отодвинуть Ивана Борисовича от золотой жилы, коей является Сибирь. И он вернулся в столицу, оставив за собой должность, назначил своим распорядителем иркутского губернатора Трескина. А чтобы вести о злодеяниях не достигли ушей высоких сановников, Пестель подмял под себя и почтовую службу, которая вскрывала каждое письмо, уходившее на запад.

— Довел ты тамошний народ до ручки, — сказал Аракчеев Ивану Борисовичу. Тот встрепенулся, безумие из глаз уступило место ярости и ненависти.

— Кто бы говорил, обезьяна в мундире!

Алексей Андреевич спокойным шагом подошел к хозяину квартиры и, залихвацки ухнув, впечатал свой кулак тому в подбородок. Пестель вскрикнул и обмяк в своем кресле, но сознания не потерял.

— Что, на дуэль меня вызовешь за оскорбление? — ухмыльнулся граф. — Только не будет тебе такой милости. Представляете, — повернулся Аракчеев ко мне, — давеча прибыл в Петербург некий мещанин Саламатов из самого Иркутска. Шел жаловаться Государю на злодеяния Трескина и Пестеля, но прямым путем добираться боялся, так что сделал круг аж через Китай! И подал челобитную, где просил, если не примут его слова, убить его, чтобы избавить от тиранства Пестеля[1]. Вот на какие подвиги людишки готовы, дабы избавиться от этой персоны. Нет, полагаю, что сами они не без греха все, но до такого отчаяния их довести — уметь надо! И ведь никак не насытится! При его-то жаловании и всех кражах у Ивана нашего Борисовича долгов на двести тысяч!

Сумма огромная, ничего не скажешь.

— А почему Вы тут, граф, оказались? Вы же от Пестелей спускались, когда я Вас увидела? И почему не было охраны Вашей у подъезда обычной?

— Здесь был, — не стал скрывать Алексей Андреевич. — Приехал поговорить с этим вот как раз. Очень уж осерчал Павел Петрович на такие дела, а… да сами знаете! Варвара к Ивану хорошо относится… относилась. Я и приехал совет дать, чтобы унял он свою алчность, потому что ничем хорошим не кончится она. Потому и гренадеров в сторонке оставил, чтобы внимания не привлекать. Ванька! А ты, как я понимаю, вместо того, чтобы советом воспользоваться, решил цареубийство исполнить? Да?