Самый яркий свет

— Да, увидела его в первый раз при разговоре с Дюпре.

— И где он сейчас?

— Не могу знать.

И никто на этот вопрос ответить не мог. Макаров его не искал, потому как отношения к делу он не имел. Просил посодействовать в судьбе начальника, но ни в каких злодеяниях замечен не был.

— Недоработка! — строго сказал Ростопчин начальнику Особого отдела.

— Каюсь. Немедля начну исправлять.

На том этот странный совет и завершился. Канцелярские вышли по своим делам, причем Федор Васильевич строго отчитывал своего подчиненного, Дыня и Тимофей заняли свой пост в соседней зале, дожидаясь меня, а Император велел позвать некую персону, с которой хотел познакомить меня еще днем. Екатерина осталась в опочивальне, не собираясь никуда уходить.

Персоной оказался сухощавый мужичок, в котором я моментально узрела Свет, никак не вяжущийся с его внешностью. Все же привыкла, что освещенные в большинстве своем — дворяне и выглядят соответствующе, а тут передо мной предстал типичный крестьянин, потрепанный жизнью и лихой судьбой. Лет тридцати, впалые щеки, уродуемые клочковатой бородкой, не знавшие куафера лохмы, но хотя бы чистые. И только взгляд — усталый, не лишенный благородства.

— Вот, знакомься, Нестор, сын Иванов.

Представленный низко поклонился, а я почуяла его страх перед высокопоставленными особами. Однако еще увидела, что чем-то иным этого манихея испугать будет сложно.

— Доброго здравия, сударыня, — еще раз поклонился Нестор, сын Иванов.

— Ты ей по ихнему скажи, — хохотнул Император.

И мужик поприветствовал меня на хорошем английском! Не успела я изумиться, как из его уст полилась совсем чужая речь, мной совершенно не понятая, но было очевидно, что говорит он складно, а не просто выдумывает какие-то слова.

— Это хиндустани, Ваша светлость, — пояснил Нестор.

— Это надо пояснить, — потребовала я.

Оказалось, что певучий говор — язык, на котором говорят далекие индийцы, но откуда его может знать этот, с виду, крестьянин — загадка!

Которую и разъяснил Государь:

— Перед тобой, графиня, беглый крепостной из Рязанской губернии. Можешь себе представить, что утек он от своего барина и на своих двоих дошел аж до самой Индии? Все никак не досуг было выяснить: ужель поближе места не нашлось, чтобы укрыться?

— Виноват, Ваше величество, — снова поклонился Нестор. — Как убег, так сначала подальше хотел уйти, а потом сподобился шагать, так и шел.

— Видишь, какой молодчик? Пока идется, так и шел! — хохотнул Павел Петрович. — И как же до Индии добрался?

Иванов помялся, но описал свой путь, занявший почти три года. Сначала по Волге спустился до самой Астрахани, где умудрился незамеченным наняться на суденышко до города Амоль в Персии, но и оттуда пришлось бежать, поскольку молодой урус без каких-либо бумаг оказался отличным кандидатом на должность раба. Ускользнув от преследовавших его всадников на первый раз, почти попался во второй, но спасло Нестора неожиданное появление на дороге разъезда самого Самсон-хана — русского перебежчика Самсона Макинцева, дезертировавшего в Персию еще в 1802 году. Этот предатель и идейный враг России сумел показать себя на службе шаху, создал «бехадыран» — богатырский полк из таких же перебежчиков. Во время Персидской кампании[4] проявить себя достойно не сумел, получив разгром при Асландузе от генерала Котляревского, но сумел сохранить расположение персидского правителя. И теперь набирал новых солдат, принимая к себе и русских, и армян, и местных несториан. В миг осадив уже приготовившихся вязать Иванова стражников, Макинцев предложил тому поступить на его службу. Сообразив, что в случае отказа придется примерить рабские колодки, Нестор немедля согласился, но уже через неделю вновь бежал, так как не поверил «Самсон-хану» в его утверждениях, что против единоверцев он воевать не будет.

Теперь следы получилось запутать куда как лучше, и беглый крестьянин умудрился добраться до самого Ашхабада, где среди грязных глинобитных лачуг ему встретился странствующий уйгурский манихей, разглядевший в заросшем и совсем обессиленном славянине искру Света. Нестор долго колебался, но принял учение Мани со всей страстностью, и тот ответил ему раскрытием таланта. Славный Абдумажит три месяца вкладывал в голову нового ученика Каноны, помогая тому постигать свои силы. Сам он оказался проповедником, лишенным милости Господа и способности озарять, и в русском обращенном видел свое миссионерское служение — привести бывшего христианина к истине, возрадовав Мани успехами в принятии тем Света. И как только установилась хорошая погода, уйгур повел Нестора дальше на юг через раздираемое после распада Дурранийской империи Гератское ханство, через Кандагар, сухие плоскогорья Белуджистана, что привели их в цветущую Кветту, славящуюся своими фруктовыми садами. Неутомимый в своей тяге к странствиям Абдумажит стремился все дальше на юг, но в Хайдерабаде он тяжело заболел, и если сначала не принимал со всей серьезностью свое недомогание, то через несколько дней уже не вставал с топчана в дешевом постоялом дворе. Нестор, как мог, ухаживал за учителем, но с каждым днем тому становилось все хуже. Чувствуя скорую кончину, уйгур слабым голосом спешил донести до молодого ученика мудрость Мани, пока в один прекрасный и печальный момент молодой манихей не получил понимание истинной стороны своего таланта.

Изначально Свет одарил Нестора полезным, но не слишком сильным атрибутом — его тело стало крепче, он мог неутомимо шагать целые сутки, почти не нуждаясь в пище, потребляя меньше воды. Но теперь Иванов увидел суть болезней и прежде всего, к своему горю, на примере учителя.

— Многие болезни проистекают от невидимых глазу тварей, — объяснял он мне и Императору. — Я их, конечно, глазами не зрю, но чувствую, и они все разные. Какие-то безобидные, какие-то даже полезные, но много их таких, которые в могилу сведут самого здорового человека. А есть еще и такие, каких и живыми назвать не могу, но злые они сильно, и никакие лекарства их не берут.

— А тех, что живые, лекарства, значит, берут? — поинтересовался Павел Петрович.

— Не всех, и не всегда понятно, какое средство нужно. Например срамной сифилис можно ртутью вылечить…

— Это еще издавна известно, — отмахнулась я.

— Все так, сударыня, — поклонился Нестор, — но ртуть убьет больного быстрее болезни. Это я как…

— Пример?

— Да, как пример сказал. Я дальше после смерти Абдумажита по Индии пошел, насмотрелся на ту их жизнь.

Конечно, история беглого крестьянина казалась невероятной. Что большинство из нас знает о далеком крае, пораженного британской заразой? Слоны там есть, драгоценные камни и специи. А он не только добрался до загадочной страны, но и обошел ее своими двумя ногами, принял Свет и вернулся. Кстати, интересно — почему? Тяга к путешествием кончилась?

— И какова там жизнь? — Император весь подобрался.

Индия его интересовала крепко уже много лет.

— Сложная, государь. Живут они в райской земле, но от жары и влаги те самые твари чувствуют себя преотлично, потому болезни косят индийцев тысячами. Страна богатая, палка, в землю воткнутая, зацветет, но народ живет в такой бедности, что даже та, от которой я бежал, покажется богатством. От нищеты и болеют сильнее, потому как ухода никакого. Я, как Мани завещал, лечил по мере сил своих. Я, когда лекарствую, такая благодать на меня нисходит, что Свет так и льется, без вина пьянит.

То есть Нестор нашел свой крючочек в целительстве. Вот уж впору памятник при жизни как подвижнику ставить!

Императора больше интересовали не эти подробности, а сведения, которые лучше бы добывать настоящему шпиону, а не вчерашнему крепостному, но и от Иванова узнал много полезного.

Как таковой единой Индии не существует, что для правителя, конечно, тайной не было. Нестор подтвердил его догадки, что разные «раджи» непрестанно воюют друг друга за богатства и землю, подогревается эта вражда и различиями в вере: магометяне режут индуистов, верящих в шестируких богов, те ненавидят буддистов, все вместе пытаются извести под корень неких сикхов, создавших свою империю в Пенджабе, где бы такая страна ни находилась. Но над всей этой внутренней возней стоят британцы, где силой оружия, где звоном монет откусывающие для своей Ост-Индской Компании земли и взращивающие взаимную ненависть у народов и их правителей.