Страница 9 из 10
Медведица рванулась в мою сторону и почти упала на меня, проткнув себя на сквозь. Если бы это было местное копьё, оно бы наверняка сломалось ещё на входе в тело, но это было моё бразильское копьё из бразильского железного дерева. Я его подарил Джону, потому, что оно ему сильно понравилось, а он, не смотря на то, что с виду был щуплым, как оказалось, силу имел значительную.
Я отпрыгнул назад, оттолкнувшись передней левой ногой точно так же сильно, как до этого задней правой, и успел выскочить из-под упавшей на землю туши, лишь «слегка» зацепившей меня каким-то когтем правой передней лапы.
От этого «слегка», располосовавшего меня по лицу, груди и левой ноге, я тут же потерял сознание.
Я открыл глаза и лёжа в темноте подумал, грешным делом, что снова нахожусь в заточении, но, почувствовав тонкий запах эвкалипта, вспомнил всё и понял, что лежу в «своём» доме.
— Сходили, млять, в баньку, — сказал я.
Голос прозвучал тихо и сипло. Услышав сопение я, кашлянув, спросил:
— Есть тут кто?
Где-то рядом зашевелились.
— Святые апостолы, очнулся!
Послышались звуки постукивания кресала. По потолку задвигался свет и тёмные пятна человеческой тени. Колеблющийся свет приблизился, и краем глаза я разглядел фигуру и лицо диакона.
«Как на иконе», — подумал я.
— Ты не шевелись. Рана только коркой взялась. Заляпали тебя твои вои какими-то жёванными кореньями и вонючими растертыми сухими листьями.
— То, табак, — сказал я тихо.
— Что? — Не расслышал или не понял Джон.
— Никотинус.
— Святые апостолы! Это жуют который? И нюхают? Прости, Господь, грешных!
— Он раны заживляет.
— Есть такое, да. Три дня не прошло, раны не кровят уже. Деранула тебя медведица, будь она неладна, от макушки до пят. Думал, истечёшь кровью, ан нет. Твои вои набежали и как давай над тобой ворожить и выть, что я испугался их пуще медведицы. А кровушка-то и перестала течь. То ли от ворожбы, то ли от табака этого…
Диакон помолчал.
— Раны тебе шёлковыми нитками стянули. Два дня они над тобой ворожили, и я туточки ночевал. Не гоже, если добрый хозяин земли нашей Богу душу отдаст, подумал я. София порывалась ухаживать, да не допустил я её до тела господского. Голый ведь лежишь. Водички дать? — Спросил он вдруг.
Я только теперь почувствовал, что лежу без одежды, но не мёрзну. В помещении чуть пахло дымом.
— Дай воды, — попросил я, и Джон приложил к моим губам тонкий «носик» маленького медного чайничка, ранее лежавшего в моей дорожной сумке. В нём я хотел заваривать чай для банного пития. Хотел Говарда, становившегося мне почти другом, угостить.
— Вот и попарил я сэра Томаса, — вырвалось у меня. — Что я сейчас королю скажу? Тело его где?
— Не кори себя, сын мой. Нет в том вины твоей. Все видели, как ты старался отбить его у медведицы и сам пострадал через это. А тело казначея гвардейцы увезли в тот же день. Монахини крапивой да полынью обложили останки, и в саван замотали. Так и увезли.
Я вспомнил, как стоял скованный страхом и не мог заставить себя шагнуть вперёд к клыкастой смерти. Я скривил правую часть лица и с ужасом подумал, не запачкал ли я тогда штаны?
— Да уж, старче. Я чуть было не обделался со страха.
Диакон как-то расслабился и усмехнулся.
— Но ведь, не обделался же. Я тоже когда-то был рыцарем, так после сражения мало кто не стирал своё бельё. Да и вонь стояла над полем брани ещё до сражения такая, что хоть святых выноси. Чистый ты был, не переживай, а вот казначею королевскому сильно не повезло, царство ему небесное.
Джон усмехнулся и перекрестился.
— Спи. До рассвета ещё долго. Первые петухи не кричали. И я присну. Заутренняя скоро.
— Оставь свет, — попросил я, но скоро, наблюдая за движением бликов на потолке, и слушая мерное посапывание Джона, заснул.
Глава 5
В тот же день приехали Мигель, Лорис и дети. Жена осмотрела мои раны и приказала выздоравливать. Дом ожил. Я решил перебраться на второй этаж, чтобы не занимать баню и меня перенесли наверх. Чистота — залог здоровья. Этот «лозунг» я за десять лет «вдолбил» в головы и домочадцам, и слугам. Некоторым в буквальном смысле. Я терпел вонь людских тел только в боевых походах и от трудящихся.
Дом лишь с виду казался небольшим, имея фасад почти в два раза уже боковых стен.
В нижнем этаже, кроме бани, находились две комнаты для четырёх служанок, кухня и кладовая. Все с отдельными выходами на улицу.
Второй этаж состоял из шести комнат, объединённых в три помещения. Четыре комнаты — хозяйские, две — гостевые. Все три помещения имели отдельные входы из общей прихожей. Обогревался второй этаж за счет тепла, поднимающегося из «банного» помещения через отверстия в полу, закрываемые заслонками, ну и сам пол имел дымовые каналы, шедшие от трёх банных топок.
Пол в некоторых местах прогревался довольно сильно, поэтому на его каменных плитках, уложенных внахлёст, чтобы не пропускать дым, лежали плетённые из койра[4] циновки.
Меня положили в одну из гостевых комнат и приказали выздоравливать, что я и сделал через двадцать шесть дней
Я не стал торопиться ко двору, и только дав ранам окончательно затянуться, сел на своего любимого мерина, и двинулся на встречу королевскому гневу.
За время моего выздоровления несколько раз приезжал Санчес и привозил новости, которые меня не особо радовали. Генрих «рвал и метал».
— Какого дьявола вас понесло в этот проклятый лес?! И Эдварду я говорил, что зря он купил этот участок, и вы какого-то дьявола выкупили эту землю у его жены. Я вас отговаривал, помните?!
— Помню, ваше величество. Я его тоже отговаривал. Я про Томаса. Я не хотел его брать с собой, вы же помните? Наш разговор проходил при вас, когда я отпрашивался на поездку. У меня тоже было предчувствие.
Король подошёл ко мне и, сощурив глаза и сжав губы, проговорил:
— Это мне перестаёт нравиться, сэр Питер. Сначала Уолси, теперь Томас. И с Анной…
— И Анна?! Что с ней?!
Король отшатнулся.
— С Анной всё в порядке. Просто, вы рассорили меня с ней!
— Я рассорил?
Я искренне удивился, но не очень. О постоянстве королей и в наши времена ходили анекдоты.
— Я готов сложить должность и вернуть титул, сир в любое время, если вы считаете…
— Не дерзите, сэр. Я, если даю титулы, то отбираю их только вместе с головой.
Генрих посмотрел мне в глаза и я увидел глаза крокодила.
— Если вы привезли Томаса к себе, вы обязаны были обеспечить ему безопасность. Напросился он, или не напросился, но это так. Если он погиб, тем более на ваших глазах, значит — вы повинны в том, что у меня сейчас нет ни друга, ни казначея, ни мастера Ордена двенадцатого посвящения. Вы это понимаете? Вы должны были кинуться в пасть этой медведицы! Вы! — Вскричал король и ударил меня кулаками в грудь.
Его правый кулак попал по ещё не зарубцевавшейся ране и я, сдержав вскрик, покрылся испариной.
Король увидел боль в моих глазах, а может что-то ещё, и отшатнулся.
— Прошу меня извинить, сир, — выдавил я из себя, превозмогая боль, — и придумать для меня любое наказание.
В глазах Генриха не было страха, но смотрел он на меня по-особому. По-новому. С интересом.
— Ваш шрам на лице… Из него течёт кровь.
Я шагнул к зеркалу. Шрам рассекал лоб и щёку возле носа, и заканчивался на подбородке, пять миллиметров не достав уголка рта.
Присыпанная табаком присохшая масса разжёванного корня растения масито на лице выглядел даже симпатично, но из-под неё вытекали капельки крови.
— Не страшно.
— Мне рассказали про ваш удар копьём, — уже более менее примирительно сказал король. Да и лошадь Говарда, будь она неладна! Её так и не нашли?
— Да кто бы её искал? Там топь. Увязла, наверное.
4
Койр — волокно из межплодника орехов кокосовой пальмы. Не путайте с копрой — это высушенная питательная ткань (эндосперм) плода пальмы, используемая для получения кокосового масла, в производстве маргарина и мыла. Лучший койр получают из недозревших орехов, которые вымачивают в морской воде для придания эластичности, а затем вычёсывают. Самые длинные (25,4–30,5 см) волокна идут на изготовление койровой нити, из которой и делают циновки, а также маты, не намокающие и не тонущие в воде канаты и верёвки, рыболовные сети.