Дурак

Но Мэт лишь мысленно поморщился. Мертвецы, которых поднимал Гэрри выглядели... мертвецами. Куклами, пустыми болванками. Они неественно двигались, не могли издать и звука, и воняли ужасно –  гнили слишком быстро на этой жаре. Чернь любила посмотреть на нелепые дерганья тел недавно погибших известных личностей. Их это смешило. А Мэту было гадко. Извращение над даром просто.

Когда два года назад Гэрри-Черныш открыл Мэту тайны магии смерти –  насколько их знал сам –  эльф, наконец, понял, что с ним не так. Или наоборот –  так.

Мэт был совершенно неправильным эльфом.

–  Слушай, Мэт, серьезно тебе говорю  –  прекращай. Сам понимаешь, рано или поздно заметят. И чем позже, тем будет больнее, –  сказал Гэрри-Черныш и сплюнул. Смутился от своего искреннего беспокойства. Увидел, что Мэт опять не слушает, в сторону смотрит, сплюнул еще раз.

И ушел.

Девочка-цветочница за углом делилась добычей с друзьями. Детишки жадно засовывали монеты по карманам, один мальчишка достал из бумажника фотокарточку. Посмотрел, фыркнул, передал по кругу остальным. И каждый пофыркивал с глупой картинки.

Увидев Мэта, детишки  настороженно замолкли.

–  Че надо, ушастый? – выступила вперед девчушка-цветочница. Самая смазливая и смышленая свиду. Вожак.

– Давай меняться, – сказал Мэт. Протянул детям пачку свежих ассигнаций. В деньгах Мэт давно не нуждался. Гэрри об этом позаботился.

–  Дурак что ли? –  как взрослая вскинула бровь девчонка, но деньги забрала. Фотокарточку, все украденное –  до последней монетки – вернула.

Мэт улыбнулся. В словах, что так часто повторяются, должно быть есть смысл.

***

Девица-иностранка – юная хозяйка – ходила меж деревьев и грызла персик. Впивалась маленькими белыми зубками в сочную мякоть. От сладкого сиропа блестели губы. За три года она изменилась – не удивительно, что Мэт сразу не узнал. Сделала что-то со смуглой кожей, длинную черную косу обрезала и завила волосы в мелкие кудряшки. И теперь, как ожившая фарфоровая куколка, гуляла по саду.

Мэт вдруг пожалел, что не купил дорогой костюм, не сходил к цирюльнику. Пришел к ней, как есть: все тот же нищий полуголый эльф. Только тонких шарф на шею закинул – ее прощальный подарок.

Мэт вдруг пожалел обо всем – это из-за нахлынувших позабытых чувств. Хотел отступить, сбежать, но она обернулась. Увидела, узнала. Выплюнула косточку  – грубо, как какой мальчишка с улиц.

– Виктория, – Мэт растянул губы в улыбке.

– Мэт, – неверяще покачала головой  она. – Все такой же... даже не верится.

– Ты красоткой стала, – Мэт подошел к ней ближе. Заметил, как сбилась от духоты пудра на ее лице. – Ну как, поумнела? В смысле, научилась чему?

Виктория улыбнулась. Благосклонно, снисходительно. Изменения в родном доме –   вызвали у нее растерянность, непонятную тревогу. Но Мэт все тот же, привычный бестолковый. Неправильный эльф. Он это знал.

– Смотри, – Виктория изящно взмахнула рукой, и между ней и Мэтом взбугрилась земля, пробился росток, расти стал, все быстрее и быстрее, освобождая зеленые листья, рождая крупный бутон. Странный, неестественный цветок. Роза со слишком толстым и длинным стеблем, Мэту под нос. Бутон пробовал распуститься – Мэт пробовал сделать все, чтобы позволить ему это.

Не вышло. Слишком близко.

Алые лепестки поникли, почернели, опали... И листья за ними. Лишь голый ствол – тоже почерневший  – остался. Колючий, жуткий.

Виктория покраснела от стыда из-за неудачи. Ножкой пихнула стебель – от взмаха цветные юбки взлетели и почти обнажили коленки. Виктория коротким заклинанием развеяла свою неудачу в пепел. Попыталась непринужденно пожать обнаженными плечами – хрупкими, слишком костлявыми, пропитанными кремом от загара.

– Наверное, тут земля плохая. От почвы тоже много  зависит. И от погоды. Я уже отвыкла от этой жары... Раньше мне не казалось, что здесь так... неприятно пахнет.

Сладкая гниль пропитала этот сад.

– Как тебя встретил отец?

Виктория некрасиво сморщила милое личико.

– Проклял, как еще. Он всегда был против моего обучения.  А теперь так... обвинил, что на похороны не приехала. Но ведь я не могла, никак не могла отпроситься с университета! Да, строгие правила, но это того стоило! Он же  лучший на Пинионе, больше нигде меня бы не смогли столькому научить и... Мать бы я все равно не спасла. Но знаешь... этого я и ожидала. Такого отца. Только вот дома стало так пусто. Все ушли.

Мэт мог бы и не спрашивать. Знал, что после смерти жены, хозяин особняка губил себя в выпивке. Знал, что все слуги разбежались.

Только повар-старик и отец его, сторож-старик, и остались.  Верные слишком. Не могли себе другой жизни представить. Любили это дом и его господ.

Повар уже три месяца как не просто повар  – за ним все хозяйство.

Сторож уже месяц не просто сторож  – он мертвец. Был слишком стар.

– Но Руди и дедушка Эдди остались, – голос Виктории задрожал. – Руди так постарел... Руди так мне обрадовался. Знаешь, Мэт, я расстрогалась, искренне, правда. Поняла вдруг, что меня здесь любят и ждут – пусть просто слуги. Просто лысый морщинистый повар и его отец... Но они всегда меня поддерживали, единственные тогда верили... И сейчас... Правда, Эдди я еще не видела, Руди сказал, что он  отсыпается  – не хотелось будить... вот, хожу, жду ночи...

– Они правда тебя любят...

– Да... Хотела была показать Руди, что до сих пор храню ту глупую фотокарточку, но.. кажется меня обокрали, – Виктория горько рассмеялась.  – Я ужасно расстроилась, а Руди мне сказал, что и так все помнит, что это лучшее его воспоминание. И я подумал  – мое тоже.

Мэт тоже помнил. В тот вечер Виктория вновь поссорилась с отцом. Ему не нравилось, что его дочь якшается со всяким отребьем, что любит каких-то слуг больше, чем родных родителей. Он бы их и выгнал, но хозяйка не позволила – она всегда здраво мыслила. Пусть тоже считала поведение дочери недостойным своего положения.

Они, конечно, были не правы. Виктория всегда ставила себя выше остальных и любила только себя. Она хотела казаться благородной, современной. Девицей с широкими взглядами, как у северянок. Фотокарточка, которую когда-то сделал Мэт –  лишь подростковый бунт. Провокация. Ничего пошлого, конечно, невинные дочерьи чувства – просто кокетливая благородная дама и пара жалких стариков. Порода и чернь. Но тогда Мэт все равно любил прекрасную Викторию.

Это теперь он завел близкое знакомство с самой прекрасной из женщин. Магией смерти. Но забыть Викторию не удалось.

Забыть доброту пары жалких стариков – тоже.

– Ты останешься?  – спросил Мэт.

Виктория, смахивающая платком капельки слез, только удивилась:

– Нет, ну что ты, дурачок! Я буду работать в столице... завтра же уеду. Но я не могла не попрощаться с домом.

Мэт вздохнул с облегчением. Он рад что она приехала. Он рад, что она, так сильно изменилась. Он рад, что она почти забыла себя. Он не знал бы, что делать, прими бы Виктория иное решение.

***

Прощание вышло трогательным.

Старик-сторож, Эдди, даже не казался таким страшным этой ночью. Он радовался встрече, шепеляво что-то рассказывал, пах переспелыми персиками. Руди в своем излюбленном колпаке шел рядом, тоже сиял. И Виктория обошлась без брезгливыми мин. Смотрела с искренней теплотой. С нежностью взяла старика за худую морщинистую руку.

Поблагодарила от души.

Повзрослела.

Мэт, тайно устроившийся на своей любимой ветке, улыбался.

Ему даже не нужно было что-то делать. Магия словно сама знала, как лучше. Концентрировалась в теле Эдди. Дарила ему жизнь. Конечно, душа давно покинула свою оболочку – но Мэт знал Эдди, любил его, и магическая сила придавала звукам, издаваемым мертвым телом, нужный смысл, согревала давно остывшую руку, сдерживала разложение.

На самом деле, Мэт понятия не имел, как это работает. Это чистая магия смерти или еще и эльфийская магия жизни, пробудилась в жилах, непомнящего свой род ненормального эльфа?