Сердце черного замка

— Если завтра цветок будет готов, пусть забирает и исчезнет, — Арэн поджал губы, кивнул и вышел, тихонько, слишком аккуратно прикрыв двери.

Маг зарылся пальцами в волосы, пряча усталость и смятение в раскрытых ладонях. Завтра Марты уже не должно быть в замке. Больше нельзя позволить ей здесь находится. Ещё немного и она узнает правду. Этого нельзя допустить.

***

Черные нити тянутся к руке. То кусают, то ластятся котенком. Риэрн сидит на краю колодца, с тоской глядя, как в мареве бездны время от времени мелькают картинки. Даже его она все время пытается соблазнить желаемым. Другое дело, что хозяин здесь маг, а не наоборот. Привыкший с детства смотреть на фокусы первородной магии, он знает отлично — все это обман.

Смеющаяся мать тянет к нему руки. Вокруг залитый солнцем луг, свежая трава без проплешин паутины смертоносного проклятия. Отец лечит раненого олененка. Олениха с волнением бродит поодаль, то и дело останавливаясь, поглядывает, не навредит ли человек ее детенышу. Как будто все это на самом деле. Как будто ему снова десять. Мать и отец живы, селяне не считают лес проклятым, а он — Ри — еще не успел стать убийцей. Если протянуть руку, то олененок ткнется в ладонь, смешно холодя ее мокрым носом…

Сердце тоскливо сжимается, тьма, чувствуя настроение своего хозяина, сминает образы густым туманом. Лес чернеет, сбитая фигура рослого мужчины пробирается по тропе. Рядом идет мужчина вдвое моложе, пригибается то и дело к земле, удивленно трогает пальцами листья и ветки, будто изучая их наощупь. Тьма знает о лесе все. Потому что лес ее продолжение. Видит глазами птиц, впитывает звуки и шелестит ветками столетних деревьев.

Риэрн отлично помнит этих двоих. Глаза тут же наливаются темнотой, тоска уступает место жгучей ярости и желание уничтожить все живое кругом затапливает сознание, едва не порабощая личность мага. Он отчаянно борется с этим тягучим чувством, жгущим грудь ледяным, кусачим пламенем ненависти, прикрывая глаза, чтобы не видеть этой картины. Само собой перед глазами встает лицо Марты. Заплаканное с дикой болью на дне зрачка.

“Знала бы ты, девочка, как хорошо мне знакомо это чувство…”

— Ты убил его! Ты убил моего отца, — перемежаемые всхлипами обвинения все так же отчетливо стучат в виски.

Нет, он не убивал ее отца. Хотел, до дрожи в руках хотел убить, сминать черными щупальцами смертельного проклятья грудную клетку, пока не послышится хруст костей и кровь не пойдет из лживого этого рта. Хотел. Отчаянно, до беспамятства ненавидя этого человека. И все же сдержался каким-то чудом. Мерзавец получил по заслугам. Сам нашел свою судьбу. И сейчас Ри особенно четко понимал, как хорошо, что на руках его нет крови отца Марты. Она любила его. Тосковала и очевидно крайне болезненно переживала утрату. Риэрн не мог разбить эту веру. Пусть считает отца героем, безвинной жертвой. Пусть обманывается. Это лучше, чем правда, раздирающая грудину. Маленькая, смелая девочка, самоотверженная и преданная тем, кого любит. Она не заслуживала такого. Маг легко мог представить, как потускнеют ее глаза, увидь она другую, некрасивую сторону этой истории. Как светлое и живое внутри нее окажется похоронено под обломками рухнувшего мира. От этой картины ему самому становилось так тошно, что маг сильнее сжал пальцы на сером камне колодца. Некоторую правду лучше не знать никогда.

Пусть уходит завтра вместе с распустившимся цветком. Пусть спасет мать, пускай верит, что во всем виноват проклятый маг. Пусть обманывается, лишь бы тепло никогда не гасло в зелени ее глаз. Лишь бы в чистом, огромном ее сердце не поселилась чернота. Этому миру нужен свет. Нужен, может, даже больше, чем ему самому.

Маг открыл глаза. На серой подложке тумана, как на подушке для драгоценностей поблескивал голубоватый кулон — сердце черного замка. Так называла его мать. Ри помнил, как искореженные предсмертной судорогой родные руки, дрожа, из последних сил снимали с почерневшей шеи украшение.

— Однажды она придет. Отдашь ей сам, сынок, — он не хотел брать Сердце. Не хотел, чтобы мать снимала амулет. Не хотел терять ее!

Риэрн сжал кулак, ощущая будто бы в самом деле материнские пальцы поверх своих. Как тогда, семнадцать лет назад. Только теперь между пальцами была пустота. Обозленный на всех, одинокий, брошенный мальчишка, он лично выбросил Сердце замка прямо туда, в бездну. Бездну, забравшую его мать и отца. Ненавистную, злую и, самое ужасное, бывшую частью его самого. Иногда ему было так одиноко и больно, что хотелось выпустить всех ее тварей. Пусть бы выпили каждого в поселении, пошли на города. Пусть бы уничтожили их всех. Пусть бы смерть неожиданно пришла в их дома, как они принесли смерть в его собственный. В такие моменты рядом всегда оказывался Аэрн. Ри был ему признателен, хоть и понимал, что это давно уж не человек. Бесплотный дух, прошедший слияние с замком — единственный, с кем маг-одиночка коротал свой пустой и холодный век. Изредка приходившие сюда люди не в счет. Те, кому удавалось покинуть замок живыми, все равно забывали, что были в лесу и кого там видели. Разве не сам он пожелал этого семнадцать лет назад? Сжимая в руках материнский амулет, пока тот не хрустнул и кровь багровыми каплями не потекла по серебру цепочки.

— Больше ни одна живая душа не войдет безнаказанной в этот лес и не вынесет отсюда ни травинки, ни даже собственной памяти.

Скрепленное парализующей болью и политое кровью проклятие коснулось тьмы одновременно с упавшим в бездну амулетом. Замок дрогнул и по лесу поползла тьма, обволакивая деревья, вплетаясь в шерсть животных и крылья птиц. Некогда гостеприимный лес стал опасным и злым. Оскверненный людской злобой и насильственной смертью, обманутый и одичалый, как его мальчишка-хозяин.

Глава 11

Звякнула упавшая ложка. В натянутом молчании скомканного позднего завтрака звон показался громом. Марта вздрогнула, метнув испуганный взгляд на сидевшего неподвижно мага. Лицо его сохраняло равнодушную холодность, но девушка все время ощущала на себе заинтересованный взгляд. Не могла не ощущать. Риэрн не сводил с нее глаз с того момента, как вошел в столовую, заметил, что Марта спустилась вниз поесть и потребовал принести второй прибор. Приказ привычно рассеялся в воздухе, Аэрн появился почти сразу с тарелкой и чашкой. Однако есть маг не торопился, налил себе самостоятельно кофейный напиток, отпустив слугу кивком головы.

Он позавтракал рано, так и не найдя в себе силы лечь спать, просидел до утра в зале Тьмы, чтобы уставшим и измученным мыслями, начать новый день, не закончив должным образом дня вчерашнего. За долгие часы размышлений Риэрн пришел к выводу, что Марту нужно поскорее увести из замка. И из леса тоже. Картинки, что услужливо рисовал туман в колодце, казались слишком заманчивыми. Почти реальными. Он бы, наверное, даже рискнул, если бы амулет не канул в Бездну, не оставив ему и этому миру шансов. Тогда, в десять лет, Риэрн не думал о будущем. В нем горела боль и ненависть. Размышлять о том, что же дальше, он не мог. Да и какой мальчишка в его годы задается вопросами о потомстве и спасении мира. Тем более мира, который забрал у него все?

Теперь другое дело. Даже будучи магом, связанным с бездной, он не был ни бессмертным, ни всесильным. Однажды бездна заполнит его тьмой или выпьет до суха. Тогда мир снова наводнят чудовища и кто-то новый придет, как когда-то его пра-прадед, чтобы спасти жителей деревушки. Марту в том числе. Или ее детей. От мысли, что она заведет детей от какого-то неотесанного сельского верзилы, в груди рождалась жгучая смесь боли и бешенства. Если бы он мог что-то изменить… Если бы ее жизни рядом с ним ничто не угрожало, он бы попытался приручить эту девчонку. Рассказал бы ей часть правды, убедил бы в своей правоте. Он бы рискнул довериться человеку еще раз, поставил бы на кон все, что имеет. Но рисковать собой и людьми это одно. Рисковать ею — совсем другое.

— Я могу пойти в оранжерею? — тихий, бесцветный голос, такой не похожий на вчерашний злой. Марта выглядела бледной копией той девочки, что впервые переступила порог замка. В том вина цветка, но и его, Риэрна, тоже. Увиденное вчера сломило и решимость, и волю. На чем она вообще держится теперь? На одной лишь мысли, что спасение матери зависит лишь от нее? Такая самоотверженность восхищала.