Любовь без цензуры

Какие-то пару секунд Хоук все медлил, видно давая мне привыкнуть или опасаясь, что обезболивающее не до конца подействовало. Я поерзала, насколько мне это позволяло мое положение, предлагая ему продолжать. И Хоук, наконец, решил, что можно начать двигаться.

От первого толчка я зашипела, второй же заставил меня застонать от удовольствия. Хоук, будто издеваясь, запомнил то положение, в котором мне было приятнее всего, и пытался входить под нужным углом. От такой заботы мне стало приятно. Боли больше не было, а монотонные, медленные движения сводили с ума.

Не выдержав, я обхватила Хоука ногами, заставляя проникать глубже. И от этого зашипел-застонал уже он, закрыв глаза и став таким уязвимым.

- Яна... о небо...

Еще. Скажи еще мое имя. Мне так приятно его слышать от тебя.

И Хоук будто понял. Движения начали становиться все быстрее, и мое имя все чаще слетало с его губ вместо стонов, вместе со стонами, вперемешку с моими шумными вздохами. Мир становился все дальше, дальше и дальше, пока весь не сосредоточился на нас двоих, пока терпеть нарастающее внутри удовольствие стало невозможно.

- Я сейчас... кончу... - простонал Хоук, и, возбужденно задрожав, излился прямо в меня. Вторая развязка, еще сильнее первой, стерла все лишние мысли. И я, кажется, все же немного отключилась от реальности. Когда же темная пелена спала с глаз, то я поняла, что Хоук нежно меня целует.

Это было… потрясающе.

Он не отвернулся. Он не пошел курить. Он не отправился принимать душ. Он не одевался спешно, чтобы сбежать. Он целовал меня, нежно обнимал и никуда не собирался уходить. И из-за этого все мужчины, которые когда-либо были у меня в жизни, показались мне какими-то неправильными... Ведь даже Макс, в те времена, когда делал вид так приторно-сладко любит меня  –  либо сразу вырубался, либо сбегал в ванную. От осознания того, что после секса меня никто ни разу вот так не целовал, мне стало очень грустно.

Да, с Хоуком у меня действительно все было, будто впервые.

Но… что-то грызло меня изнутри… только я никак не могла понять что именно.

Где-то в начале второго тома

В Красном общежитии царила угнетающая, сводящая с ума жара, подкрепленная страшной духотой. Фрино не мог уснуть уже несколько часов. Мучаясь в этой душегубке - на Вэйдане, в Орне, всегда было пасмурно и прохладно - Фрино последними словами крыл двух своих соседей. Полоумная Текка как тепличный цветок нуждалась в тепле. Вместе с ней мерз и этот полудраконий выродок, что водился с проклятой простолюдинкой.Впрочем, за слово «простолюдинка» Фрино заодно одарил ругательствами и себя. Нет, он и сам теперь никто. Даже более никто, чем она. К тому же от одного воспоминания о Яне Фрино начинал чувствовать себя странно...«Нет. На этот раз я тебе не дам себя заткнуть», - сказала она.«Я просто хочу сказать, что мне действительно очень жаль», - сказала она.«Есть что-то, что я могла бы сделать, чтобы искупить вину?» - спросила она.Каждая из этих фраз была подобна капле яда в чай. Кап-кап-кап, и ты уже очень болен, а может и мертв. Кап - Фрино жалкий, не может выгнать даже какую-то дурочку, которая должна его бояться. Кап - она что, идиотка, почему она извиняется? Кап - она это серьезно, она действительно хочет помочь, или просто издевается?И то, как она ползает уставшая, сонная. Как все друзья шепчутся о кошмарах, которые преследуют ее. Как она пытается выдержать его взгляд, но всегда отводит глаза. Даже то, как она смотреть - без единой искры страха, но с жалостью, с сожалением. Взгляд, полный чувства вины. Как она глазами находит его первым, входя в аудиторию, а уже потом ищет своих друзей.Фрино закусил губу, прокатился по ней зубами.И этот ошарашенный взгляд, когда он...«Зачем ты это сделал, Фрино? Почему ты, посмотрев на ее губы, так захотел их? Почему? Ведь она чуть не убила тебя. Ведь она изранила твое тело, заклеймила тебя как паршивую скотину. Ведь она выколола тебе глаз, втоптала тебя в грязь, уничтожила все твои планы. Почему, Фрино, ты так жадно прижался к ней? И почему тебе хочется еще?»Жара давила, духота не давала дышать. Казалось, стало еще даже жарче, но Фрино понимал - это не так. Это его личный жар. У него жар. Он болен, болен, болен, и не знает, как излечиться. Потому что она, эта девушка, не идет у него из головы. Он помешался на ней. Помешался после первой же ее попытки извиниться. Смотрел на нее и не мог оторваться. Смотрел и думал - вот ходит моя смерть, вот ходит моя убийца, вот ходит та, что сильнее. Не только физически, но и морально. Ведь она его не боялась. Все боялись. Все смотрели с ужасом и ненавистью. А она была настолько сильной, настолько смелой, что позволяла себе вместо страха испытывать жалость.Воистину, странная.Он пытался найти в ней что-то. Смотрел, смотрел, смотрел не переставая. Будто она окончательно сломала в нем то, что давно было надломлено.А теперь он еще и думал о ней.«Фрино, ты же хочешь ее, признайся. Ты же хочешь еще раз ее губы, ее дыхание, ее кожу и ее руки. Прикоснуться к ней, слиться с ней, познать ее. Понять ее».Будь Фрино в Орне, он бы схватил ее. Он бы поймал ее, прижал, изнасиловал. Он поставил бы на нее метку, и она стала бы его и только его. Приковал бы ее к постели, раздел и наслаждался каждым изгибом ее тела, каждым ее вздохом, каждым взглядом или движением...«Что же ты делаешь, Фрино, почему твоя рука скользит по твоему животу вниз?»Эти фантазии, впервые посетившие парня сегодня, после этой их короткой встречи, будоражили. Зубы снова прокатились по нижней губе, болезненно нажимая. Когда в последний раз он так кого-то хотел? Хотел ли вообще когда-нибудь? Дома у него всегда были рабыни. Впрочем, к рабыням он относился иначе. Папа, папа, хочу вот эту красивую живую куклу. И его страсть к ним ограничивалась страстью и легкой благодарностью. Но что теперь? Как хотеть ее, Яну? Как хотеть девушку, которая способна тебя убить?Фрино не знал. Но хотел. Фантазия о том, что было бы, будь он в Орне, вдруг показалась неприятной, дурной фальшивкой. Рука застыла поверх ткани коротких шерт, под которыми давно уже образовался стояк. Застыла, а потом уползла обратно на живот.«Хаха, Фрино, какой же ты жалкий. Ты только что чуть не решил подрочить на собственную смерть. Это так мерзко, Фрино. Она даже не посмотрит на такого отвратительного, грязного подонка как ты».Да, парень понимал - она на него не посмотрит. Все, что останется между ними - это ее жалость и один единственный поцелуй, в который он даже не смог распробовать ее губы. Поцелуй, от воспоминаний о котором ему хочется наплевать на собственную гордость и все же закончить то, что начал.Но просто удовлетворить себя - механически, полагаясь только на желания своего тела - не хотелось. Хотелось другого. И Фрино осторожно, убрав руку, вытащив ее из под шкур на воздух, начал думать. Как бы это было, если бы случилось в реальности? Что бы он сделал, чтобы она стала его без грубой силы, такой ненадежной? Как бы он сделал это с ней, и, желательно, не один раз? Украсть и спрятать - не вариант, это будет работать исключительно до того момента, как их найдут. Да и разве она, заплаканная и ненавидящая его, доставит ему удовольствие?«Ты неправильно думаешь, Фрино. Неправильно. Тебе надо убить в себе Сентро. Ты должен перестать быть им, чтобы понять, что тебе делать. Ты должен перестать жить в Орне. Ты больше не Сентро, ты больше не Фрино, ты больше не ты... кто же ты тогда?»Перевернувшись на бок, Фрино открыл глаза и глянул на зарешеченное окно. За ним горели тускло, почти незаметно, фонари. Отсвет падал на стену. За стеной живет выродок, который вечно ластится к Яне. Что он делает, чтобы нравится ей, или хотя бы быть ее другом? Таскается за ней, это Фрино заметил. Катает ее, но у Фрино нет крыльев для этого. Еще он принес ей конфеты, когда она болела. Он стоял над ее кроватью и смотрел на нее. Он разговаривал с ней. Улыбался ей, когда их никто не видел."Фрино, ты смог бы ей улыбнуться? Если бы ты подошел к ней и заговорил, что бы ты ей сказал? Привет, Яна, я сожалею о том, что я поставил твой подруге клеймо на щеку и издевался над тобой. Прости меня идиота".Это даже не смешно, к тому Фрино не чувствовал толком раскаяния. Он хотел раскаяться... и не мог. Страстно желал, но, кажется, та часть, что отвечала у него за чувство вины давно уже пришла в негодность. Или не хотела работать, боясь не выдержать нагрузки. Ведь раскаяться Фрино было за что. Было за что себя винить и даже ненавидеть. Такие мысли посещали его в последние недели... и сейчас они угнетали больше обычного. Он ведь понял. Понял, за что его так. Понял, в чем была его ошибка.Но все же Фрино представил. Вот она сидит на паре. Ее подруга не пришла и она совсем одна. Вот он подходит к ней и впервые садится не за ее спиной, а рядом. Она смущается, мнется, отводит глаза. Втягивает голову в плечи. О, этот жест, такой беспомощный, Фрино хорошо изучил. Вот идет урок, и он осторожно, глупо, коряво пишет на краешке ее тетради:«Я хочу поговорить с тобой. Пожалуйста. Прошу. Мне это очень нужно».Она удивленно вскидывает лицо, смотрит на него ошарашенно и испугано. Пишет в ответ:«Хорошо, тогда давай прогуляемся после пары».И они действительно идут. Все смотрят на них как на сумасшедших, а они уходят в сад. Что бы Фрино сказал? Ну, пожалуй, он сказал бы ей что вовсе на нее не злится, и что она зря так о нем беспокоится. Сказал бы, что она ничего не должна делать, чтобы искупить вину. Пояснил бы, что он понимает - получил по заслугам. К тому же ничего страшного, зато теперь, впервые в жизни, он нашел в себе силы пойти против отца. Он теперь очень смелый. Он сбежит, спрячется там, где отец никогда его не найдет. Пусть это очень трусливая смелость, но если бы не она, Яна, у него не было бы и ее.Фрино будет смотреть, как она успокаивается от его слов. Как она перестает грустить. И он, возможно, даже пошутит как-нибудь глупо. Он же совершенно не умеет шутить. А потом они уйдут глубоко в сад, где давно разрослись колючие розовые кусты. Эти кусты спрячут их. Он возьмет ее за руки и скажет, как сходит по ней с ума. Объяснить, насколько он помешался на ней. О, она очень удивится этим словам, и еще больше удивится, когда он притянет ее к себе. Настоящая Яна убежала бы... но эта Яна только его. Эта Яна - лишь плод его воображения. Она ответит взаимностью.«Ты отвратителен, Фрино. Посмотри на себя. Как жадно ты облизываешь свои губы и как кусаешь их, имитируя поцелуй. Как ты сможешь дальше уважать себя после этого? Как ты сможешь смотреть на нее помня, как целовал ее в своем воображении раз за разом?»И эта Яна, воображаемая, шепнет ему на ухо - я тоже. Я тоже хочу тебя, я тоже схожу по тебе с ума, я тоже люблю тебя. Она шепнет это тебе, и ты... ты... ты...Застонав, Фрино запрокинул голову. Его рука, будто не принадлежащая ему, забралась снова под шкуры. Палец - будто не его, чужой, скользнул под резинку шорт. Оттянул, провел под ней, выбрался, повторил это снова, дразня и сводя с ума.Что было бы после? Да, они бы пошли в красное общежитие. На глазах этого чертова драконьего выродка, у которого все равно есть белобрысая подружка, они бы вошли в эту самую комнату. Они бы сплелись крепко в один возбужденный комок. Они бы целовались, целовались, целовались - страстно, до потемнения в глазах. До тех пор, пока их губы не заболели бы.«Фрино, твои губы и так уже болят. Ты ободрал их своими желаниями, ты обглодал их, ты растерзал сам себя. Остановись, не позорься еще сильнее. Потому что завтра она увидит тебя, и твои искусанные губы сдадут тебя. Она узнает о том, что ты вытворял с ней в своем воображении. Увидит, узнает и посмеется».Однако Фрино уже не слышит голоса разума. Он уже не здесь. Ему жарко от чужого тела, которое, кажется, уже в его руках. Ему жарко, ему невыносимо, ему приятно. Он хочет ее, а она не против. Потому это не он мнет через ткань свой член, болезненно желающий ласки, а она трется об него. Потрясающая смесь стыда и желания, какой-то ненормальный экстаз. Ведь Фрино, пожалуй, удовлетворял сам себя лишь когда был глупым мальчишкой. Тогда он даже не понимал толком что делает, и почему от этого так приятно. Но сейчас он дрожит, обхватывая пальцами свой собственный член. И от этого так сумасшедше хорошо, что на долго его не хватает.Какое-то время Фрино лежал оглушенный развязкой, не мог и пальцем шевельнуть. Так быстро. Он даже двух минут не продержался. Позорно быстро. А ведь со своими рабынями-близняшками он занимался этим ночи напролет, по очереди доводя обоих до экстаза. А что теперь? Лишь мираж, лишь воображаемая тень настоящей девушки заставила его кончить через каких-то две минуты. Заставила его опуститься до такой низости. Заставила губы распухнуть, не касаясь их.«Ну все, Фрино, ты умер. Умер в собственных глазах. Ты наркоман, Фрино. Ты подсел на нее. Она - твой наркотик. И что ты будешь делать после этого? Пойдешь и осуществишь этот дурацкий план? Нет. Потому что ты жалкий трус. Все что ты можешь - это лишь воображать ее. Раздевать ее. И забывать ее лицо в ослепительной вспышке собственной развязки. Разве можно пасть еще ниже? Ты хотел бы клеймить ее как рабыню, но...»Фрино встал и поплелся в ванную. Отмывая испачканную руку, он чувствовал себя уничтоженным, мертвым, униженным. Однако ему стало чуть легче. Совсем немного. По крайней мере теперь он настолько измучился, что мог бы уснуть. Заглянув в зеркало он увидел свое истощенное худое тело. Увидел свои разные по тону глаза, в одном из которых от темноты и возбуждения сильно расширился зрачок. Увидел свой шрам на животе. Увидел... и сумасшедше, глупо усмехнулся.Сбегал в спальню, схватил баночку черной краски, вернулся к зеркалу. Свинтил крышку. Макнул палец в краску и...Бам.На лбу появилась черная, уродливая клякса.«Ты сам ее раб, Фрино, - подумал он с каким-то облегчением. - Ты зависим от нее. Она может делать с тобой что ей взбредет в голову, а вот ты с ней - нет. Потому пока что, пока ты не придумаешь что получше, ты - ее раб. А раз ты раб, то и веди себя как раб. И не смей... не смей говорить с ней пока она сама этого не захочет».И, понимая, что нашел пусть и глупый, но выход из положения, Фрино смыл краску. На коже остался темный след, который он прикрыл намокшей челкой. Прикрыл, вытер полотенцем, вернул баночку с краской на место и, скользнув под шкуры, уснул. На этот раз без сновидений.