Страница 67 из 144
В 1602 году Генрих IV отправил Бассомпьера в Берн послом при тринадцати кантонах, чтобы возобновить с ними союзный договор, заключенный в 1582 году между Генрихом III и Швейцарской конфедерацией. Бассомпьеру, отличавшемуся прямотой характера, честностью и порядочностью, удалось преодолеть трудности этих переговоров и превратить швейцарцев в верных союзников и друзей Франции. В последнее мгновение перед отъездом, уже садясь у дверей гостиницы в седло, он заметил, что в его сторону направляются тринадцать представителей от тринадцати кантонов и каждый держит в руках огромный кубок, намереваясь пригласить его выпить на посошок. Приблизившись, посланцы кантонов окружили Бассом-пьера, одновременно подняли тринадцать кубков, каждый из которых мог вместить целую бутылку, и, единодушно провозгласив здравицу в честь Франции, одним залпом проглотили содержимое кубков. Бассомпьер, ошеломленный подобной учтивостью, нашел лишь один способ ответить на нее достойным образом. Он позвал своего слугу, заставил его спешиться, приказал ему снять с него сапог, взял сапог за шпору и велел вылить в этот импровизированный сосуд тринадцать бутылок вина, после чего поднял его и, провозгласив ответный тост: «За тринадцать кантонов!», — выпил все тринадцать бутылок.
Швейцарцы сочли, что Франция была представлена достойным образом.
Пройдя сто шагов, мы вышли к нижним воротам и пересекли Ааре по довольно красивому каменному мосту, а после получаса ходьбы оказались на вершине Альтенберга. Оттуда открывался примерно такой же вид, как с эспланады кафедрального собора, за исключением того, что с этой второй точки обзора городской пейзаж Берна открывался на первом плане картины.
Вскоре мы вынуждены были покинуть это место, несмотря на все его очарование. Дело в том, что на этой вершине не росло ни одного дерева, под сенью которого можно было бы укрыться от палящих лучей солнца, и потому жара там была удушающей; в противоположность этому, на другом берегу Ааре виднелся великолепный лес, дорожки которого были заполнены гуляющими. Какое-то время нас мучили опасения, что нам придется возвращаться назад прежней дорогой, чтобы выйти к тому мосту через Ааре, который нам довелось пересечь перед этим, но потом мы заметили внизу, прямо под нами, паромную переправу, приносившую, вероятно, паромщику немалый доход, судя по тому, что нам пришлось четверть часа дожидаться своей очереди. Этот паромщик — старый слуга республики, которому город в награду за заслуги даровал исключительное право перевозить пассажиров, желающих попасть на другую сторону Ааре. Плата за переправу составляет два су, но от нее избавлены представители двух сословий общества, между которыми, надо сказать, в отношении их служебных обязанностей нет никакой видимой связи: это повивальные бабки и солдаты. Поскольку я кое о чем расспрашивал нашего перевозчика, он, признав во мне француза, счел своим долгом тоже обратиться ко мне с вопросом и поинтересовался у меня, за кого я стою: за старого короля или за нового. Мой ответ был столь же категоричен, как и его вопрос: «Ни за того, ни за другого».
Швейцарцы, по большей части, необычайно любопытны, и весьма нередко их любопытство граничит с нескромностью; но они задают любой свой вопрос с такой доброжелательностью, что она заставляет забывать о его неуместности; ну, а после того, как вы поведаете им о своих неурядицах, они, в свою очередь, расскажут вам о своих трудностях, причем с такими сокровенными подробностями, какие обычно доверяют лишь близким друзьям дома. Проведя четверть часа за общим столом, вы узнаете о своем соседе столько же, как если бы прожили с ним бок о бок двадцать лет. Впрочем, вы вольны сами решать, отвечать ли вам на эти вопросы, хотя обычно они ничем не отличаются от тех, которые ставят перед вами в регистрационных книгах хозяева гостиниц: «Ваше имя? Ваш род занятий? Откуда вы следуете и куда направляетесь?» — и которые, выгодным образом заменяя процедуру предъявления паспорта, предоставляют вашим знакомым, путешествующим вслед за вами, или вам, если вы следуете за ними, сведения о том, когда та или иная особа останавливалась в гостинице и куда она держит путь дальше.
Поскольку нам было совершенно безразлично, в какую сторону идти, лишь бы увидеть что-то новое, мы смешались с толпой, которая двигалась в направлении Энге, самой посещаемой прогулочной аллеи в окрестностях города. Перед Аарбергскими воротами мы увидели большое скопление людей и полюбопытствовали, чем оно вызвано; нам ответили весьма лаконично: «Медведи». И в самом деле, оказалось, что мы подошли к ограждению, вокруг которого, вплотную приблизившись к барьеру, словно на галерке в зрительном зале, стояло двести или триста человек, наблюдая за проделками четырех медведей самого свирепого вида: звери были разделены на пары и жили в двух огромных прекрасных ямах, содержащихся с исключительной чистотой и вымощенных плитками, наподобие обеденного зала.
Как и в Париже, зрители забавлялись тем, что кидали обитателям этих ям яблоки, груши и пирожки, однако по сравнению с парижанами они получали гораздо больше удовольствия благодаря одному хитрому нововведению, о котором я непременно дам знать господину директору Ботанического сада, предложив ему завести нечто подобное и у нас на радость истинным ценителям.
Первая груша, брошенная на моих глазах бернским мартинам, была проглочена одним из них без какого-либо вмешательства извне, но вот со второй дело обстояло совсем иначе. В ту минуту, когда медведь, соблазненный первым успехом, неторопливо вставал, чтобы отправиться на поиски своего упавшего десерта, какой-то другой его сотрапезник, облик которого я не сумел распознать, настолько проворно он действовал, выскочил из отверстия, пробитого в стене, схватил грушу перед самым носом у изумленного медведя и под аплодисменты зрителей вернулся в свою нору. Минуту спустя из отверстия норы высунулась изящная голова лиса с умными, внимательными глазами и острой черной мордочкой: он выжидал подходящего случая, чтобы снова броситься на добычу, нанося этим ущерб хозяину замка, в котором сам он, видимо, занимал один из флигелей.
Эта картина пробудила во мне желание повторить увиденный мною опыт, и я купил несколько пирожков в качестве приманки, более всего пригодной для того, чтобы пробудить аппетит сразу у обоих соперников. Лис, который, без сомнения, разгадал мои намерения, заметив, как я подозвал торговца, устремил на меня пристальный взгляд и более не терял меня из виду. Сделав запасы лакомств и поместив их на ладонь левой руки, я взял один из пирожков правой рукой и показал его лису; притворщик сделал едва заметное движение головой, словно говоря мне: «Будь спокоен, я все отлично понял», а затем облизнулся с уверенностью проказника, который до такой степени не сомневается в успехе своего предприятия, что заранее предвкушает его удачное окончание. Однако я намеревался дать ему задачу посложнее первой. Медведь же внимательно наблюдал за моими приготовлениями, выказывая явные признаки понимания, и, сидя на задних лапах, слегка раскачивался, приоткрыв пасть, устремив на меня неподвижный взгляд и протянув в мою сторону передние лапы. В это время лис, крадучись, словно кошка, покинул свою нору, и тогда я понял, что не столько быстрота, с какой он двигался, сколько последствия некоего несчастного случая помешали мне понять во время его первого появления, к какому виду зверей он принадлежит: у бедняги не было хвоста.
Я бросил пирожок; медведь взглядом проследил за его полетом и опустился на все четыре лапы, собираясь его подобрать, но не успел он сделать и первого шага, как лис одним махом перепрыгнул через его спину, так точно рассчитав все, что его нос уперся прямо в лакомство; затем он круто повернулся и описал дугу, намереваясь вернуться в свою нору. Разъяренный медведь, мгновенно призвав на помощь мщению все свои знания геометрии, бросился ему наперерез с таким проворством, на какое я до этого считал его неспособным; лис и медведь почти одновременно оказались около отверстия норы, но лис имел небольшое преимущество, и медвежьи челюсти с лязгом сомкнулись перед входом в нее в тот самый миг, когда разбойник уже исчез внутри. Вот тут-то мне и стало понятно, почему у бедняги не было хвоста.