Страница 21 из 144
— Девять льё.
— Благодарю. Мне нужен проводник завтра в шесть утра.
— Вы путешествуете пешком?
— Всегда.
По выражению лица хозяина я понял, что если после этих слов он и проникся некоторым уважением к силе моих ног, то явно в ущерб моему положению.
— Так вы артист, сударь? — продолжил он.
— Можно сказать и так.
— Вы намерены ужинать, сударь?
— Я делаю это ежедневно и очень обстоятельно.
И в самом деле, поскольку в Швейцарии общий стол в гостиницах обходится весьма недешево — ужин, к примеру, стоит четыре франка, причем плата вносится заранее и никаких скидок не бывает, то в целях экономии я неоднократно пытался хоть как-то сократить эту статью расходов. В итоге, после долгих размышлений, мне все же удалось найти способ примирить протесты моего сознания с суровой непреклонностью хозяев гостиниц: я принял решение вставать из-за стола не раньше, чем съем за ним на сумму в шесть франков; таким образом, ужин стоил мне всего сорок су. Однако, видя, с каким азартом я отдаюсь этому делу, и слыша мой возглас: «Официант, вторую перемену блюд!», трактирщик обычно бормотал сквозь зубы:
— Этот англичанин отлично изъясняется по-французски!
Теперь вам понятно, что хозяин гостиницы в Мартиньи не был знаком с физиогномической наукой, развитой его соотечественником Лафатером, иначе он не осмелился бы задать мне этот по меньшей мере дерзкий вопрос: «Вы намерены ужинать, сударь?»
Услышав в ответ мое решительное «да», он добавил:
— Вам повезло сегодня, сударь: у нас еще осталась медвежатина.
— Вот как! — заметил я, не так уж довольный подобным жарким. — А что, эта ваша медвежатина действительно так хороша?
Хозяин с улыбкой покачал головой сверху вниз, как бы говоря: «Отведав ее, вы уже не захотите ничего другого».
— Отлично. А в котором часу у вас общий стол?
— В половине шестого.
Я достал свои часы: они показывали лишь десять минут пятого.
— Ну что ж, — произнес я, обращаясь к самому себе, — у меня еще есть время осмотреть старинный замок.
— Возможно, сударь нуждается в ком-то, кто мог бы проводить к замку и рассказать, к какой эпохе он относится? — в ответ на мою реплику обратился ко мне хозяин.
— Благодарю, но я сам найду дорогу; что же касается исторической эпохи, в которую был возведен ваш замок, то, если не ошибаюсь, строительство его было начато в конце двенадцатого века по приказу Петра Савойского, носившего прозвище Великий.
— Сударь знаком с нашей историей не хуже нас.
Я выразил ему признательность за эти слова, ибо было очевидно, что, по его мнению, он высказал мне комплимент.
— Да, — продолжил он, — ведь у нашего городка славное прошлое; некогда он имел латинское название, пережил немало великих войн и служил резиденцией римскому императору.
— Да, — подхватил я, небрежно роняя, подобно учителю философии из «Мещанина во дворянстве», ученые фразы, — да, во времена кельтов Мартиньи назывался Октодурум, а его нынешние жители являются потомками верагров, которых упоминают Цезарь, Плиний, Страбон и Тит Ливий, даже называющий это племя полугерманцами. Примерно за пятьдесят лет до Рождества Христова Сервий Гальба, сподвижник Цезаря, был осажден в этом месте племенем седунов, а когда император Максимиан пожелал, чтобы его армия поклонялась ложным богам, это привело к мученической смерти здесь святого Маврикия и всего Фиванского легиона; наконец, когда Петронию, префекту претория, было поручено разделить Галлию на семнадцать провинций, он отделил Вале от Италии и сделал ваш город столицей Пеннинских Альп, которые должны были вместе с Дарантазией войти в состав седьмой, Вьеннской, провинции. Не так ли, любезный?
Хозяин застыл от восхищения. Увидев, что желаемый эффект достигнут, я направился к двери; хозяин, держа шапку в руках, прижался к стене, а я с гордым видом прошествовал мимо него, донельзя фальшиво напевая:
Приди, красавица…
Явись, я жду тебя!..
Не успев преодолеть и десяти ступеней, ведущих вниз, я услышал, как хозяин что есть силы крикнул слуге:
— Приготовь для этого господина третий номер.
Это был номер, в котором ночевала Мария Луиза, когда она проезжала через Мартиньи в 1829 году.
Таким образом, мое ученое педантство оправдало надежды, которые я на него возлагал. Оно доставило мне лучшую кровать в гостинице, а ведь с тех пор, как я покинул Женеву, постели, на которых я спал, причиняли мне одно огорчение.
Надо сказать, что кровати в Швейцарии состоят просто-напросто из матраца и набитого конским волосом тюфяка, поверх которого стелят, именуя ее высоким званием простыни, нечто вроде скатерти, такой короткой, что ее невозможно ни подвернуть в изножье под тюфяк, ни обернуть в верхней ее части вокруг подголовного валика, так что ноги и голова могут ею пользоваться поочередно, что правда, то правда, но вот сделать это одновременно им не удается никогда. К тому же жесткий конский волос колется через полотно, что производит на кожу путешественника примерно такое же действие, как если бы он лежал на огромной головной щетке.
Теша себя надеждой наконец-то как следует выспаться, я совершил по городу и его окрестностям полуторачасовую прогулку: этого времени хватило, чтобы осмотреть все достопримечательности бывшей столицы Пеннинских Альп.
Когда я вернулся в гостиницу, все остальные постояльцы уже сидели за столом; я бросил быстрый и тревожный взгляд на собравшихся вокруг него сотрапезников: все стулья были заняты и стояли вплотную друг к другу, места для меня не было!..
Я содрогнулся всем телом и обернулся, отыскивая хозяина гостиницы. Он стоял у меня за спиной. На лице у него застыло мефистофельское выражение. Он улыбался…
— А как же я, — спросил у него я, — как же я, несчастный?..
— Смотрите, — ответил он, указывая на небольшой отдельно стоящий стол, — смотрите, вот ваше место. Такой человек, как вы, не должен есть вместе с остальными.
О, славный житель Октодурума! А я еще смел подозревать его!..
Мой стол был сервирован изумительно. Первая перемена кушаний состояла из четырех блюд, и главное место среди них занимал бифштекс, способный посрамить своим видом прославленный английский бифштекс!..
Заметив, что мое внимание приковано к этому куску мяса, хозяин наклонился с таинственным видом к моему уху и сказал:
— Нигде больше вы не найдете ничего подобного.
— Что же это за бифштекс?
— Это филе медведя! Всего лишь филе медведя!
Лучше бы я и дальше пребывал в заблуждении, что это говяжья вырезка.
Я машинально продолжал рассматривать это хваленое кушанье, которое воскресило в моей памяти тех несчастных животных, каких я видел в своем далеком детстве: рычащих, с грязной шерстью, с цепью, продетой через кольцо в носу и удерживаемой хозяином, неуклюже танцующих и ездящих верхом на палке, подобно пастушку Вергилия; в ушах у меня вновь раздался глухой стук барабана, в который бил вожак медведей, и пронзительный звук флажолета, в который он дул; и все эти картинки детства никоим образом не возбуждали во мне страстного желания отведать хваленое мясо, лежащее у меня перед глазами. Я положил бифштекс на тарелку и по тому, с какой легкостью вилка вошла в мясо, понял, что, оно обладает, по крайней мере, тем достоинством, какое делало столь несчастными барашков мадемуазель де Скюдери.
Однако я все еще пребывал в нерешительности и переворачивал бифштекс с одной его подрумяненной стороны на другую, как вдруг хозяин, с недоумением наблюдавший за моими сомнениями, заставил меня, наконец, решиться, сказав: «Попробуйте, а потом скажете мне, как вам это понравилось».
Что ж! Я отрезал от бифштекса кусок величиной с оливку, положил на него столько масла, сколько на нем могло удержаться, и, раздвинув губы, поднес вилку к зубам, движимый скорее чувством ложного стыда, чем надеждой победить испытываемое мною отвращение. Хозяин, стоя позади меня, следил за всеми моими действиями с доброжелательным нетерпением человека, устроившего другому приятный сюрприз. Признаюсь, я и в самом деле испытал настоящее потрясение. Тем не менее, боясь ошибиться, я не осмеливался тотчас высказать свое мнение; молча отрезав еще один кусок, примерно в два раза больше предыдущего, я с теми же предосторожностями отправил его вслед за первым и, когда он оказался проглоченным, произнес: