Страница 19 из 144
— Четыреста пятьдесят семь. Вниз одна за другой ведут пятьдесят две лестницы. Из них пятьдесят одна лестница насчитывает, каждая, четырнадцать ступеней, а пятьдесят вторая, последняя — восемнадцать.
— И это означает, говорите вы, что у меня под ногами в данную минуту четыреста пятьдесят семь футов пустоты?
— Если считать по прямой.
— И если моя лестница сломается?..
— … то высота, с которой вы упадете, будет на сто футов больше, чем если бы вы упали со шпиля Страсбургского собора.
Он еще не успел договорить, как я, пребывая в убеждении, что помощь обеих моих рук не будет лишней, если у меня есть желание, насколько это в моих силах, избежать подобного происшествия, выпустил из рук лампу и ухватился за шаткую лестницу, посреди которой я висел, словно жук-скарабей на тоненькой травинке. Я имел удовольствие следить взглядом за удаляющейся лампой до тех пор, пока светился ее тусклый огонек, а затем было слышно, как она поочередно ударяется обо все препятствия, встречавшиеся на ее пути; наконец глухой звук от ее падения в воду известил меня, что она достигла того места, куда мы направлялись.
— Что случилось? — спросил меня мой проводник.
— Да ничего. Слегка закружилась голова.
— Ах, черт! Вам следовало бы избавиться от такого недуга: в наших краях это опасно.
В этом отношении наши мнения совершенно совпадали, и потому, встряхнув головой, как это обычно делает только что проснувшийся человек, я с еще большими предосторожностями, чем раньше, если только такое было возможно, продолжил спуск. Поскольку лампы у меня больше не было, я присоединился к проводнику, который горделиво сиял на своей лестнице, словно светлячок на живой изгороди, и мы стали спускаться. Минут через десять мы уже оказались на последней ступени пятьдесят второй лестницы, стоявшей на глинистом обрыве, у подножия которого была видна вода; я поискал глазами на ее поверхности мою несчастную лампу, но было похоже, что она успела затонуть.
Попав на дно колодца, я ощутил то, о чем раньше мне мешали думать мои прежние тревожные опасения: мне было трудно дышать; мне казалось, что эти тесные стены сдавливают мою грудь, как это чудится иногда во сне, и я задыхаюсь. И в самом деле, свежий воздух проникал сюда лишь через проем входной двери, а мы находились, как я уже говорил, на семьсот тридцать два фута ниже уровня штольни; поскольку же сама штольня расположена на глубине приблизительно девятисот футов по отношению к вершине горы, то в данную минуту у меня над головой было около тысячи пятисот или тысячи шестисот футов земли; так что на самом деле было отчего начать задыхаться.
Испытываемое мною недомогание весьма мешало мне воспринимать рассказ проводника, объяснявшего мне различные способы ведения горных работ, с помощью которых рудокопам удалось добраться туда, где мы стояли в эту минуту. Тем не менее я припоминаю, как он говорил, что надежда найти более обильный соляной источник заставила начать более глубокие разработки с применением бура. Благополучно достигнув отметки в сто пятьдесят футов, бур остановился перед каким-то препятствием, которое он так и не смог преодолеть и о которое быстро затуплялись все стальные инструменты. Рабочие даже стали думать, что какой-то противник ведущихся разработок бросил в скважину пушечное ядро, пока рудокопы обедали или отдыхали, и именно это ядро не позволяет вести дальнейшие работы.
И все же даже в его нынешнем состоянии этот источник, самый богатый из всех, так как на сто частей воды в нем приходится двадцать восемь частей соли, весьма обилен. Каждые пять лет колодец полностью выкачивают; полученный солевой раствор разбавляют обычной водой, уменьшая тем самым количество соли лишь до двадцати двух частей: таково соотношение, при котором эту жидкость можно довести до кипения. И наоборот, солевой раствор из более бедных источников, содержащих всего шесть частей соли на сто частей воды, обогащают, пропуская через вязанки терновника, что способствует выпариванию воды, а это значительно повышает содержание соли в растворе.
Завершив свои объяснения, провожатый поставил ногу на лестницу, и, признаюсь, я испытал чувство облегчения, когда он, наконец, начал подниматься. Я немедленно последовал за ним. Мы оба благополучно выбрались из колодца, и я с удовольствием ощутил под ногами твердую почву штольни.
Мы шли вперед, все дальше углубляясь в этот огромный коридор, такой прямой, что всякий раз, оборачиваясь, мы могли видеть входное отверстие, освещенное солнечным светом, и, по мере того как мы удалялись, становившееся все меньше и меньше. На расстоянии четырех тысяч футов от входа штольня делала поворот; прежде чем завернуть за угол, я обернулся в последний раз: дневной свет все еще был виден в конце этого длинного туннеля, но он был таким рассеянным и далеким, что напоминал свет одинокой звезды в ночи; я сделал шаг вперед, и свет исчез.
Примерно еще через четыре тысячи футов мы подошли к месту залегания пластов каменной соли; здесь проход понемногу расширялся, и вскоре мы оказались в огромной круглой пещере: люди извлекли из необъятных недр горы все, что было в их силах; до тех пор, пока в земле оставалась каменная соль, они жадно копали, стремясь до конца выбрать ее запасы; поэтому здесь встречается множество начатых, а потом заброшенных выработок, похожих на ниши святых или кельи отшельников. Необычайно грустное чувство рождает в душе вид этого опустевшего карьера: он напоминает дом, где побывали грабители, оставив после себя все двери распахнутыми.
В нескольких шагах от нас луч дневного света падал на большое колесо диаметром в тридцать шесть футов, стоявшее вертикально; его заставлял вращаться поток пресной воды, устремлявшийся с вершины горы, а оно, в свою очередь, приводило в движение насосы, которые качали из колодцев сероводородную и соленую воду и поднимали ее наверх к желобам, ведущим наружу. Что касается луча дневного света, то он проникал сюда через круглую отдушину, устроенную для притока свежего воздуха в шахту; она шла вверх и выходила на поверхность на вершине горы. Мой провожатый заверил меня, что с помощью этого огромного телескопа можно в ясную погоду наблюдать в полдень звезды. На небе в этот день как раз не было ни облачка, и я внимательнейшим образом минут десять смотрел в это подобие подзорной трубы, пока не уверился, что утверждение валлийского проводника скорее продиктовано чувством национальной гордости.
И все же то, что я побывал вблизи отдушины, не осталось без последствий: моя грудь наполнилась воздухом более пригодным для дыхания, чем тот, что я вдыхал в течение получаса, и потому, пополнив запасы воздуха в легких, я с новыми силами отправился в путь. Вскоре проводник остановился и спросил у меня, как я предпочитаю покинуть шахту: через проход наверху или внизу; я поинтересовался у него, чем отличаются эти два выхода, и он пояснил, что наверх ведут четыреста ступеней, а вниз — семьсот. Я, не задумываясь, предпочел подняться, ибо помнил, что мне пришлось пережить во время спуска в колодец, и одного подобного опыта в этот день мне было достаточно.
Добравшись до верха лестницы и оказавшись в штольне, мы увидели в ее конце дневной свет. Признаюсь, что его вид был мне чрезвычайно приятен; я прошел в копях три четверти льё, и проделанный путь показался мне весьма интересным, однако несколько неровным.
Выход, к которому мы подошли, открывался в узкую и пустынную ложбину. Крутая тропинка за полчаса привела нас к месту, где мы вошли в шахту. Пришло время расплатиться с проводником, которому я должен был за экскурсию и потерянную лампу; я оценил то и другое в шесть франков и по его словам признательности понял, что он посчитал себя щедро вознагражденным.
Я вернулся в Бе в одиннадцать часов утра; час был еще довольно ранний, и можно было продолжить мое путешествие. Мартиньи, где я рассчитывал заночевать, находился всего в пяти с половиной льё пути, поэтому я зашел в гостиницу лишь для того, чтобы забрать свои вещи и посох. Первый город, который лежит на пути путешественника, идущего из Бе, — это Сен-Морис: он назван по имени предводителя Фиванского легиона, который в этом месте претерпел мученическую смерть вместе с шестью тысячами шестьюстами своими воинами[21], но не отрекся от христианской веры.
21
Согласно автору книги "Gestis Francorum"*, и шестью тысячами шестьюдесятью шестью — согласно сочинению монаха из Атона; с этим числом соглашается также Адон, архиепископ Вьеннский, в своем труде "Краткие жизнеописания святых". Венанций Фортунат, епископ Пуатье, в 590 году прославил эту героическую смерть, сочинив стихотворение, отрывок из которого приводится ниже:
Turbine sub mundi сйт persequebantur iniqui Christicolasque daret saeva procella neci;
Frigore depulso succendens corda peregit Rupibus in gelidis fervida bella fides;
Quo, pie Maurici, ductor legionis opimae,
Traxisti fortes subdera colla viros,
Quos positis gladiis armarunt dogmata Pauli Nomine pro Christi dulcius esse mori.
Pectore belligero poterant qui vincere ferro,
Invitant jugulis vulnera гага suis.
Многочисленные надгробные надписи служат доказательством античного прошлого Сен-Мориса и одновременно свидетельствуют о неуязвимости его положения, ибо римляне, более всего страшившиеся осквернения могил, всегда старались захоронить прах тех, кто был им дорог, вне досягаемости для мести врагов. В роду Северов,
Hortantes se clade sua sic ire sub astra:
Alter in alterius caede nalavit heros.
Adjuvit papidas Rhodanis fons sanguinis undas,
Tinxit et alpinas ira cruenta nives.
Tali fine polos felix exercitus intrans,
Junctus apostolicis plaudit honore choris.
Cingitur angelico virtus trabeata senatu,
Mors fuit unde prius, lux fovet inde viros.
Qui faciunt sacrum Paradisi crescere censum Haeredes Domini luce pere
Sidereo chorus iste throno cum carne locandus Cum veniet judex, arbiter orbis erit.
Sic pia turba simul festinans cernere Christum,
Ut caelos peteret, de nece fecit iter.** (Примеч. автора.)
* "Деяния франков" (лат.).
**В вихре когда мирском нечестивцы воздвигли гоненье И христолюбцам несла буря свирепая смерть,
Хлад отгнав от себя, сердца вспламенив, совершила На скалах ледяных вера кипучую брань.
Там, благочестный Маврикий, славного вождь легиона,
Храбрых увлек ты мужей выю подставить свою.
Их, отложивших мечи, воружил наставленьем ты Павла,
Что для Христова скончать сладостно имени жизнь.
С бранолюбивой душой побеждать умевшие сталью,
Раны зовут на горло свое, желанные им.
Взыти друг друга к звездам призывали общей кончиной,
И один герой плавал другого в крови.
Родана скорые ключ умножил кровавый буруны,
И альпийские гнев чермный снега напитал.
Смертью сею войдя дружина счастливая в небо,
Сонму апостольскому днесь сликовствует она.
Ангельским доблесть сенатом омкнулась, трабеей одета:
Смерть где прежде была, свет там лелеет мужей.
Те, кто гражданству дают возрастать священному рая,
В вечный наследниками Господа приняты свет.
Сонм сей, стать во плоти при звездном имущий престоле,
В час как придет судия, будет вселенной судить.
Так благоверный полк, Христа поспешая увидеть,
Дабы достигнуть небес, начал со смерти свой путь.
("Об агавнских святых". — Перевод РШмаракова.)