Кержак

– И что, с остальных секторов приходят закупаться?

– Можно перекупщикам сбросить, можешь сам сидеть. Иногда семьями трудятся – кто постарше на добыче, молодых на продажу. На барахолке грабить – себе дороже. Если кто-то вздумает мелких обидеть, торгаши толпой задавят… Насчет покупки – почему бы и нет? На других рынках куда дороже, здесь буквально за просроченный пищевой паек можно набрать полный контейнер чего угодно… Для кораблей лучше на Второй шариться, они ремонтом раньше занимались. У нас больше внутренняя начинка разная. Первая – там всякие штуки для шахтеров, Четверка – вооружение. Третья – что попало тащит, у них доки причальные нормальные, к ним чаще всего торговцы приходят. Но и цены у них задранные.

– И раз в месяц все остатки на выброс?

– Ага. Лучше всего в первую неделю шарить, самое “вкусное” подгребаешь. Под конец почти ничего нормального. Только если куда-то в глубину закопаться. Транспортеры сверху высыпают, получаются такие горки, вот вокруг них народ и возится. Ночью вывалили, утром свет подали и хоть что-то видно. Кто побогаче, те маленькие аккумуляторы выкупают и на лоб фонарь. И перчатки плотные очень неплохо идут, каждый старается по две-три пары иметь про запас. Иначе руки подерешь.

– Ты говоришь – хибары?

– Да, они у входа стоят в доке. Там подшаманили, поэтому ближайший пресс отключен, полосу вдоль стены не цепляет. Раньше в конце месяца набирали кучу босяков – все в коридор вытаскивали, потом обратно. Сейчас проще. И если за красную черту что свалилось – то это точно уедет на выброс.

Разглядеть потроха гигантского дока не получилось. Свет горел только у самого входа и редкой цепью вдоль внутренней стены. Остальное пространство терялось во мраке. Смутными мрачными тенями возвышались терриконы мусора, среди которого серыми привидениями мелькали сгорбленные фигуры людей.

Между широкой облупленной красной полосой на замызганном полу и стеной лепились кривые сарайчики. Почти рядом с каждым переминался охранник – все, как один, мордастые и крепкие. Иногда в дверях обменных пунктов торчал главарь той или иной группы “червей”. К пародиям на дома подходили мусорщики, демонстрировали добычу, пытались торговаться. Почти все возвращались назад и выкидывали найденное подальше, стараясь не загромождать узкие проходы внутрь свалки. Счастливчики исчезали внутри сарая, чтобы потом выбраться наружу и отправиться в жилой район.

– Нам туда, – махнул влево Блоха, подтянул штаны и шустро засеменил к дальнему фонарю. Под ним прилепилось скособоченное строение с кривой крышей.

– Слушай, а зачем вы сверху что-то настилаете? Дождей-то нет?

– Иногда вентиляцию форсированно продувают, мусор с пылью по улицам так и летает. Здесь же делают для того, чтобы кто-нибудь слишком хитрый не забрался незаметно. И потом на потолок удобно крючья всякие цеплять, а на них уже что-то полезное. Все, добрались.

На шум шагов из открытого дверного проема высунулся худой мужчина с поджатой правой рукой. Присмотревшись, Иван понял, что у одного из вожаков мелкой банды “червей” не хватает двух пальцев: безымянного и мизинца. Видимо, покалечился где-то.

– Не кашлять, Чахлый. Можно у тебя на участке чуток пошарить?

– И тебе дышать ровно, Блоха. Что за морда с тобой?

– Бывший шахтер, по башке станнером приложило, теперь к нам прибился. Он меня от “канареек” отбил, теперь вместе пытаемся держаться.

– А, слышал. Вы бы тогда ближе к бирже не шатались, эти отморозки там с утра ошивались. Наверное, ищут его… Ладно, смотри сюда. Мне наводку сбросили, что вон у тех ящиков “люмки” валялись. Если наберете – треть ваша. Или выкуплю.

– Фонарь какой-нибудь дашь?

– Две палки дам, это все, чем богат.

– Спасибо.

Палки оказались тонкими пластиковыми прутиками, которые можно было согнуть посередине и они начинали светиться голубоватым мертвенным светом.

– Это “люмка”, – объяснил мальчишка, пробираясь между грудами сваленного железа, пластика и непонятного мусора. – Вторую пока побережем. Работает часов пять, нам хватит. Их много с заводов вываливают. Обрезки со световых панелей. У кого фонарей нет – берут, чтобы хоть что-нибудь увидеть… Так, вот эти ящики. Теперь давайте так: я первым, ты что-то тяжелое аккуратно приподнимаешь. Если дыра какая, туда Лисса заглянет. “Люмки” обычно не упаковывают, поэтому могут вообще где угодно быть. Смотрим внимательно, ходим медленно, выбираем место, куда ногу ставим. На горку не лезем – там шевельни чуть неудачно и вся эта дрянь прямо на голову. Чахлому именно так руку и отчекрыжило, кстати… Готовы? Пошли.

Ковырялись четыре часа. Под конец палочка стала тускнеть и засобирались назад. Иван так и не понял – повезло им или не очень, но одиннадцать “люмок” найти смогли. Все одинаковые – мутный ограненный пластик, словно в самом деле взяли тонкую плиту и нарезали с нее эдакие “спагетти”. Кстати, в памяти ничего полезного на тему найденного мусора не всплыло. Видимо, про отходы производства благодетели информацию закладывать не стали.

Осмотрев добычу, Чахлый быстро посчитал:

– Так, одну вы потратили, одна еще у вас осталось. С твоей доли могу миску варева проплатить.

– Две можешь? Нам одной на троих точно не хватит. А мы постараемся завтра с утра уже подойти.

– Ладно, пусть будет две. Только учти, больше поблажек не будет, – и левой рукой мужчина протянул две узких квитанции с непонятными рисунками на них.

– Спасибо, до завтра…

Припрятав оплату, Блоха пошел к выходу, держа сестру за руку. Иван топал следом. Обернувшись к нему, парень объяснил:

– В деревнях лавки стоят, где из добытого в первом доке жратву готовят. Супы разные, каши и прочее. Каждая лавка торгует на свои чеки. Подделать сложно. И если на таком поймают – запросто руки переломают, а это верная смерть от голода. Старшие “червей” чеки выкупает для себя со скидкой под разное полезное. Потом ими расплачиваются. Нам похлебка перепала. Обычно мы ее на день растягивали, а сегодня поужинать сможем.

– У нас пока вроде есть, чем перекусить, – сказал Осокин, стараясь не отставать от удивление шустрой мелюзги.

– Это лучше попридержать. Последняя неделя, толком не заработаешь. Потом на первой – тебя просто не пустят, там все прикормленные будут удачу ловить. Вот и думай – насколько запасы придется растягивать.

– Кстати, неделя – это сколько?

– Слушай, вечером тебе надо будет посидеть, в “маме” порыться. Хоть что-то в базу тебе должны были прописать? Там даже схему станции обычно дают, чтобы совсем не плутать по закоулкам… Неделя – десять дней. В месяце пять недель. В сутках двадцать пять часов, в каждом часе сто минут. Год – десять месяцев. К обороту вокруг звезды не привязан. Мы все равно в одном и том же месте рядом с планетой болтаемся, нам разницы нет, как время считать… Кстати, у планетарщиков свои циклы, у шахтеров – свои. На кораблях обычно стандартизированное используют, как и на станциях. Так что привыкай.

Интересно. Час – сто минут. Двадцать пять часов в сутках. Наверное – минуты покороче, потому что сбоя в ощущении времени Иван не чувствовал.

– А свет зачем выключают?

– Экономят. Лучше спроси, почему включают, – рассмеялся Блоха, следом звонким колокольчиком залилась Лисса. – Энергии хватает, поэтому не жмотятся. Я еще не родился, пытались тут экономию вводить. Так тогда барахольщики чуть бунт не подняли. Не любят люди, когда их вообще за дерьмо считают. И мы не кроты, а до сих пор – граждане. Поэтому плюнули и оставили, как в других секторах. И управлять оборудованием проще. Стандартный жизненный цикл – семь часов ночь, остальное время – день.

Перехватили их в одном из промежуточных залов. Вроде люди туда-сюда сновали и вдруг все подались в стороны, а навстречу троице шагнули несколько мужчин в одинаковых комбинезонах с грубо намалеванными шестеренками на левых плечах.

– Притормози, мужик. Разговор есть.