Ловушка для птички

— И не от меня! — она выставляет вперед руки, и я киваю. — И что теперь?

— Теперь Николь получит отца, а я потеряла любимого мужчину. Он не простит меня. Без доверия нет любви, а он больше не верит мне. Он так сказал.

— Верни его доверие.

— Как, Маша? По вечерам я строчу ему телефонные письма. Объясняю свои мотивы, прошу простить и забыть те глупости, что наговорила… Извиняюсь за ложные обвинения. Потом читаю их и тошно становится. Не отправляю. Все эти слова не значат ровным счетом ничего!

— Когда слова теряют ценность, на помощь приходят поступки, — говорит Мария и садиться в машину.

Я поднимаю глаза в небо, смотрю в его бесконечную синеву и понимаю, как именно все исправлю. Только что мне подсказали правило.

Глава 29

перемен хочется, как никогда раньше

До самого аэропорта я перевариваю наш малоприятный разговор. Раскладываю по буквам, анализирую и резюмирую: Птичка запуталась. Хотела забыть, но ребенка оставила. Хотела сказать, но упорно скрывала. Дочь моя — это факт, с остальным надо разбираться.

Версия неслучайной гибели ее отца выглядит как сюр, но проверить надо. Батя не святой, конечно, но и не упырь тупорылый. Привались чиновника на своей же стройке — верх глупости. Это уже далеко не девяностые были, у него на тот момент такие связи имелись, что стройнадзор был не указ.

Родина встречает тяжелым серым небом, пробками и лавиной проблем. До конца недели кручусь, как бешеная белка. Пожрать не успеваю! Офис, больницы, встречи, аэропорты, снова офис и больницы…

К воскресенью выдыхаю, наконец, и впадаю в минор. Сижу в гостиничном номере, потягиваю виски и меня накрывает. Кроет скулящей за ребрами и ноющей, как зубная боль, тоской по тому, что оставил в Испании. По утреннему солнышку на кухне, по морскому прибою за окном, по теплым простыням, пахнущим летом и Соней.

Глаза прикрываю и вижу спальню с тем самым окном, смятые в порыве страсти простыни, разбросанную по полу одежду. Тонкие пальчики Птички на своей груди… Почти ощущаю их.

Я хочу туда. В необустроенный, пахнущий ремонтом дом, в котором кроме меня и Птички никто никогда не жил.

Не знал, что по дому можно скучать. Само понятие «дом», как его определяет большинство людей, мне чуждо. С тринадцати лет я жил в пансионах, общагах, съемных аппартах и отелях разных стран и городов…

Свить семейное гнездо с Юлей не получилось. В подаренном нам на свадьбу особняке, она стала хозяйкой, а мне досталась роль временного постояльца. Я прожил там всего месяц, раздражаясь присутствием многочисленной прислуги и частыми визитами подруг и родственников Третьяковых, некоторые из которых гостили неделями.

Первое время по привычке обитал в гостевом домике отцовского поместья. Когда батю парализовало, переехал в офис.

В отцовском кабинете при желании можно и жить, но ночевал я всегда вне его стен. У холдинга есть выкупленный номер в отеле рядом с бизнес центром. В нем я прожил почти два года, в него вернулся из Испании.

Усталость, виски, одиночество и тоска — мой воскресный набор. Не верится, что дожил до таких уикендов.

Алкоголь всасывается в кровь и расслабляет мышцы. Телу становится хорошо, у мозга так не получается, ему отдыхать не дают.

Юля присылает истеричное голосовое, что ни одна из сиделок клиники не справляется с обязанностями. Нужно найти с опытом с особенными детьми. Нога у Шурика заживает отлично, а вот приступы агрессии участились. С ним действительно сложно.

Пока просматриваю предложения агентств, предоставляющих услуги медперсонала, получаю сообщение от лечащего доктора отца. Он просит приехать на разговор. Пишет, что показатели стремительно ухудшаются.

Знаю, что речь пойдет об отключении аппаратов поддержания жизнедеятельности. Я намерено оттягиваю этот момент: не хочу принимать решение в одиночку. Брат в Таиланде — вернется в среду, мачеха в запое — надо успеть вывести. Отец уйдет из этого мира в окружении семьи, такова его воля.

За пару дней до второго инсульта, превратившего его в моргающий камень, он прямо сказал об этом. Уже тогда чувствовал, что выходит на финишную.

Он пролежал почти год. До последнего боролся, пытался сесть и что-то мычал. Пока я был в Испании, очередной инсульт его добил. Теперь точно финиш. Он еще дышит, но похороны уже назначены на субботу.

Во вторник я получаю отчет по несчастному случаю тринадцатилетней давности, вечером в кабинет заглядывает начальник службы безопасности.

— Заходи, Иваныч, — приветственно машу рукой, — Как раз смотрю твой файл.

— Там сухие факты, Никит Саныч, — докладывает отставной полковник, — Подробней на словах расскажу, история давняя, но такую не забудешь.

Иваныча я помню с детства. Он с нуля организовал службу безопасности холдинга лет двадцать пять назад, с отцом они знакомы со времен армейской службы.

— Присаживайся, — киваю на стул напротив, — Кофе, чай, коньяк?

— Не откажусь от твоего Мартеля, — улыбается с хитрецой. Пока я наливаю, он начинает: — Неприятный инцидент вышел. Отец твой привез из Канады новую технологию. Теплосберегающие панели, суперэкономные. Производство оборудовали, пробную партию залили. В одном из бюджетных домов решили опробовать и назначили испытания. Комиссия давала заключение на получение ГОСТа. Уже все расходились, когда панель дала крен и перекрытие рухнуло, привалив троих. Одного на смерть, двое остались с инвалидностью. Фамилии их там указаны, — кивает в сторону экрана ноутбука. — Погиб человек из стройнадзора. Они с Сан Санычем приятельствовали. Отца твоего чудом не накрыло.

Я внимательно слушаю, просматривая файл. Там действительно только даты, фамилии и скупое заключение следака.

— Почему они находились в зоне испытаний? Зачем стояли под перекрытием? — подливаю полковнику коньяку и себе чуток наливаю, для доверительности.

— В том то и дело, что они стояли на безопасном участке. Условно безопасном. Из этих панелей, еще до испытаний, выгнали два подъезда. Поспешили. Главный инженер самовольствал. Чуть не угробил шефа, гад. Сан Саныч его уволил, когда все проверки закрыли. Мне тогда пришлось слетать в Москву на поклон…

Он допивает коньяк, я на него кошусь. Рассказывает складно, но что-то тут не клеиться. Явно выгораживает отца.

— Странно, — выдыхаю, — Получается, отец чуть сам не пострадал, приятель его погиб, но виновного он отмазал? Зачем, Иваныч?

— Не хотел скандала, — он разводит руками, — Кстати, технологию усовершенствовали и через год получили-таки ГОСТ. Все бюджетные комплексы холдинга из этих панелей построены и стоят вон сколько лет…

Я начинаю понимать. Отец отмазал не инженера, а себя и свои бабки. Это он принял решение начать строить по новой технологии. Завод работал, панели надо было внедрять и ставить на поток. Инженер выполнял приказ. Не зря Иваныч сказал «поспешили». Батя никого не убивал, но вина не нём была.

— Послушай, Никита, — мнется Иваныч у выхода, — После смерти шефа ты поменяешь всю команду? — пристально смотрит в глаза. В ответ я пожимаю плечами, — Я к тому, что хоть и старый, но послужить еще могу. Связи у меня остались, вашей семье всегда был и буду предан. Я не против уйти в подчинение, но совсем на пенсию не гони. Оставь в отделе, если что. Лады? — его голос звучит необычно тихо и как-то жалко.

Я коротко киваю и утыкаюсь в ноут, но как только закрывается дверь, тяжело вздыхаю. Как представлю, сколько подобных просьб услышу после похорон, бежать хочется. Уже неделю в офисе у всех траурные лица. Не то чтобы сотрудники так любили генерального, они просто боятся перемен. А мне этих перемен хочется, как никогда раньше.

Подхожу к окну. За ним обыкновенная будничная суета: мокрые после дождя дороги, сигналящие на светофоре машины, переполненные трамваи…

Зачем я здесь, когда хочу быть совсем в другом месте? Кому и что доказываю, проживая чужую жизнь?

Успешный руководитель, счастливый семьянин, везунчик по жизни… На самом деле все тот же никому не нужный мальчик, плачущий под дверью отцовского кабинета. Пытаясь залечить детскую боль, я зачем-то стараюсь быть хорошим сыном человеку, который уже мертв, по сути. Ему и раньше было наплевать на меня, а уж теперь то…