Ловушка для птички

— Тебя что-то смущает?

— Всё. Меня смущает всё! — перехожу на крик, потому что она продолжает идти как ни в чём не бывало. — Где твой Даниэль? Почему не встречает?

— Ты запомнил его имя? Надо же! Расслабься, Никита. В нашей деревне ночью ходить не опасно. Вон полицейская машина проехала, она каждый пять минут здесь курсирует.

Машина с маячками действительно только что проехала.

— Хочешь сказать, у вас тут не насилуют и не убивают?

— Может, летом и случается иногда, — снова пожимает плечами, — когда туристов много. Они на солнышке перегреются и по ночам буянят. А в межсезонье у нас тут тихо, как в раю.

В голосе насмешка. Вздернула подбородок и семенит дальше. Как раз мимо спуска на пляж проходит.

Решение я принимаю молниеносно. Хватаю за локоть, заламываю руку назад, зажимаю ладонью рот и толкаю вниз по лестнице. Со второй ступеньки она начинает мычать и упираться, но меня уже не остановить. Проучу эту зазнайку, страха не знающую.

Пять ступенек — и мы на песке. У Птички каблуки проваливаются, идти совсем не может. Еще и вырываться вздумала! Приподнимаю ее и пару метров несу впереди себя.

Пляж ниже набережной, здесь темно и с дороги ни черта не видно. Любой бухой отморозок мог вот так затащить ее сюда. Я не зря волновался.

— Засекай пять минут, — зловеще шепчу в теплую шею и аккуратно роняю, приваливая собой сверху.

Она что-то кричит мне в ладонь. Отдельные слова распознаю, но не вслушиваюсь. Закончу воспитательный процесс — поговорим.

— Тридцать секунд — ты уже лежишь! — говорю и юбку задираю, ноги бедром раздвигаю. — Еще тридцать — и тебя трахают! Возможно, грубо… — пару раз вдалбливаюсь в нее пахом для полноты ощущений.

Извивается подо мной, скулит и укусить пытается. Жалко ее, но я продолжаю, чтобы в следующий раз неповадно было.

— …На такой красивой попке пару минут достаточно подергаться. Итого три! Целых две минуты остается, чтобы встать, неспешно застегнуть штаны и спокойно уйти, пока полиция проедет. Как тебе расклад?

Рот разжимаю и приподнимаюсь. Она сразу же отпрыгивает.

— Ты чокнутый, Гордиевский! Реально психопат!

— Только представь, сколько таких по земле ходит! Каким местом ты думала, когда пошла одна, еще и одетая вот так?

— Как так? — круги рисует руками, делает вид, что не понимает.

— Как шлюха клубная! — не выдерживаю.

— Совсем ку-ку? — задыхается от негодования и пальцем у виска крутит. — Я в стиле вечеринки одета. И вообще! Ты кто такой, чтобы мне предъявлять? Лучше следи за своей женой!

Она становится на четвереньки, чтобы подняться. Я не пускаю. Перехватываю запястья и вжимаю их в холодный песок.

— Ревнуешь? — придвигаюсь ближе.

— Пусть она ревнует, когда тащишь ей розы после ночи с другой.

— Так ты еще и завидуешь? — хмыкаю.

Мы оба стоим на коленях, упираясь руками в песок. Сцепились яростными взглядами, дышим шумно и часто, едва ли не рычим. Точно два льва перед смертельной схваткой.

— Завидую Юле? — неприятно хихикнув, дерзко ухмыляется. — О да! У неё не муж — мечта! Дебошир, изменщик, абьюзер…

Красивая зараза! Даже когда жалится, глаз оторвать не могу. Смотрю на её рот насмешливый и с трудом сдерживаюсь. Заткнуть его хочется. Смять жестко губами и мучить, пока сладко стонать не начнёт.

— Но ты от такого не отказалась бы. Не можешь меня забыть? Признайся!

— Ха-ха-ха и еще три раза ха! Да я счастлива, что ты выбрал ее! В мире полно офигительных мужиков, а не таких токсичных, как ты, самовлюбленный Гордиевский!

— Стерва! — сдавливаю руки и тяну ее на себя.

Нет сил терпеть. Сейчас так засосу, что пощады будет просить.

— Благодаря тебе такой стала, — шипит прямо в лицо и замирает.

Между нашими лицами считанные сантиметры. Мысленно я её уже целую. Захватываю губы и всасываю этот язвительный язычок.

Не успеваю. Она отворачивается. Порывисто тяну в себя воздух, улавливаю теплый аромат ее волос, и наизнанку выворачивает. Это зависимость, не иначе.

Еще три года назад крепко на неё подсел. Тогда обстоятельства залечили, теперь вот рецидив.

— Не могу без тебя, — отчаянно выдыхаю, дотрагиваясь губами щеки.

Она опускает глаза.

— Не нужно, Никита, не усложняй. Достаточно вчера натворили, — лепечет поникшим голосом.

— За вчера прости. Такое не повторится, — лбом упираюсь ей в скулу, — никогда больше не обижу, клянусь!

— Так нельзя, Гордиевский. Это мерзко! Отпусти меня. Совсем отпусти. Мне не нужно этих диких страстей, я хочу спокойной жизни.

— Без меня?

Молчит. Руки её отпускаю. Не держу больше, но она не двигается. И я шелохнуться боюсь. Прижался лбом к теплой щеке и смиренно жду ответа.

Ее пробивает мелкой дрожью.

— Значит, ничего не значу для тебя? Никто, да? — немного отодвигаюсь и заглядываю в лицо. — Давай, Соня, ответь! Скажи мне это, глядя в глаза. Скажи, что я тебе никто и ничего ко мне не осталось, — пальцем её опущенный подбородок поднимаю.

Она вскидывает глаза, и я слепну. Они сияют ярче звёзд всех вместе взятых.

— Перестань манипулировать! Я вижу, как ты это делаешь, — шумно сглатывает. — Чего ты добиваешься?

— Чтобы ты была только моей, — не моргая, крайне серьезно.

— Прости, никак не получится, — отрезает в том же стиле. — У меня есть парень.

— Где же он есть? Может, познакомишь?

— Он сейчас в командировке.

— Тогда я побуду вместо него, — это не вопрос — я утверждаю.

— Не выйдет, — цокает. — Для этого придется занять место твоей жены, а я не хочу.

— Так уж и не хочешь? — смотрю искоса.

Она лукавит, без сомнений.

— Спаси и сохрани! — закатывает к небу глаза. — Ты проблемный, Гордиевский. Ненадежный, взбалмошный, эгоистичный. А еще грубый и деспотичный. Неожиданно срываешься по пустякам, агрессирушь без причины. И бухаешь постоянно! За три дня ни разу не видела тебя трезвым.

— Во-первых, я в отпуске и имею право расслабиться! А во-вторых, все эти дни ты, Соня, делаешь мне нервы!

— Я? — таращиться возмущенно. — Ты преследуешь меня, всеми неправдами заманиваешь на свою виллу, пытаешься напоить и развести на секс… В итоге унизительно затрахиваешь сонную и после этого утверждаешь, что я сама виновата?

— Не перекручивай! Я извинился за то, что был груб. Сам себя никогда не прощу, но тебя прошу. Хочешь, на колени встану?

— Ты и так на них стоишь.

Так и есть. Мы оба всё еще на сыром песке. Чувствую, как ноги стынут и немеют. Неприятно почти до боли, но её слова больней. Они реально ранят, тупо режут без ножа, потому что в них есть правда.

Поднимаюсь сам и помогаю ей. Руки прохладные в своих держу, в глаза смотрю и снова опускаюсь. Намерено становлюсь перед ней на колени. Ни разу в жизни этого не делал и даже не предполагал, что способен на такой жест. Поймёт ли, что я чувствую сейчас?

— Давай забудем эти три дня и начнём заново, — прошу и слегка сжимаю ее пальцы.

— А три года куда денем? Детей наших, жену твою, парня моего? Их всех тоже забудем?..

Я не знаю, что ответить. Сажусь на песок, обхватываю голову руками. В горле оседает глухой болезненный стон. Взвыть хочется от этой безнадёги!

Она присаживается рядом.

— …Что с тобой происходит, Ники?

— Ничего особенного. Просто жизнь — дерьмо.

— Ну это-то общеизвестный факт. Что не так с твоей, что ты так изменился?

В двух словах не объяснить, но сам того не ожидая я решаю попробовать. Набираю полные легкие воздуха, поворачиваюсь к ней и выпаливаю:

— Три года назад я расстался с любимой девушкой, и моя жизнь пошла наперекосяк. Я хожу на ненавистную работу и сплю с женщиной, которая мне противна. Мой сын страдает аутизмом, а отец доживает последние дни в состоянии овоща…

У Птички заметно расширяются глаза. Она ошарашена, и пора бы мне заткнуться, но я отвожу взгляд к морю и продолжаю:

— …Я не могу всё это бросить, но и жить так дальше нет сил. Достало!..

Ребром ладони резко мажу себя по шее. Пауза. Вдох-выдох, затяжной вдох: