Страница 19 из 55
Беру стакан из его рук, сама добавляю газировку и пью. Жадно пью большими глотками, словно виски и кола со льдом способны потушить мой внутренний пожар.
Допив, возвращаю Никите стакан. Пока он наливает себе новую порцию, запрыгиваю на столешницу.
Он не выпустит меня, пока не получит своё. Но пусть это выглядит, как моё решение.
— Ты хотел продолжить? — спрашиваю и пускаю во взгляд поволоку.
— Даже так? — подозрительно сощуривает глаза. — То есть ты согласна?
— Тебе проще дать, Гордиевский, чем объяснить, почему «нет», — одариваю ехидной улыбочкой.
Через минуту алкоголь начнет всасываться в кровь, и я перестану думать о последствиях. Отдамся ему на этом островке, и будь что будет!
Гордиевский подходит и встает напротив. Медленно цедит чистый виски и прожигает взглядом. Губы, шея, грудь, низ живота, ноги, грудь, губы… Выжигает по фрагментам.
Странно смотрит. Не могу разгадать, что за чувства демонстрирует. От волнения под ложечкой холодок. Нервно сглатываю и ёрзаю, но продолжаю держать его тёмный взгляд.
Он ставит стакан подальше от меня, резко хватает за колени и раздвигает ноги. Ни секунды не медля, одной рукой фиксирует затылок, а вторую просовывает между ног и накрывает промежность.
От неожиданности я хрипло ахаю на вдохе и слышу, как трещит платье. В сарафане утром было удобней.
Никита подсовывает пальцы под меня, поглаживает через трусики. Я прикрываю глаза и выгибаюсь. Все вокруг мутнеет, взгляд фокусируется на его приоткрытых губах.
Хочу их целовать. Тянусь, но он слегка отстраняется, продолжая сверлить взглядом.
Кладу руки ему на плечи и поглаживаю, пытаясь расслабить. Это мое решение — переспать с ним, я веду в этой партии. Смотрю на Никиту с нескрываемым вожделением, дышу часто и губами воздух ловлю. Сама завожусь, и его это цепляет.
Он не выдерживает и целует. Мягко облизывает пересохшую нижнюю губу, затем верхнюю и грубо врывается языком в рот. Я протяжно хрипло стону, и он снова отстраняется. Смотрит необычно, с каким-то вопросом во взгляде, при этом довольно сильно сдавливает шею.
Всё это не очень мне нравится, но я продолжаю играть в инициатора: бесстыдно трусь промежностью о его руку и выгибаюсь, как гулящая кошка.
Он отодвигает край трусиков — в этот раз они самые обыкновенные — и растирает липкий секрет по моим набухшим складочкам, после чего неожиданно хлестко шлёпает.
— Она еще ехать не хотела, — ухмыляется. — Вытечешь же на хрен, если не оттрахать тебя как следует!
Это было грубо. Округляю глаза и возмущенно втягиваю ноздрями воздух. У меня там и вправду хлюпает, но это не повод хамить! На подобное замечание порядочной девушке положено ответить пощечиной.
Вот только порядочные не трахаются с чужими мужьями.
Выдыхаю. Собираюсь с духом и выдаю:
— Чего же ты ждешь? Оттрахай уже!
Пришла его очередь выкатывать глаза. Пока он переваривает моё предложение, спускаюсь руками по его спине, крепко сжимаю упругие ягодицы и добавляю:
— Общение у нас не клеится, работать с тобой невыносимо, давай хоть потрахаемся по старой дружбе.
У него аж ноздри раздуваются. Не ожидал. Привык, что в такие моменты млею или сбежать норовлю. Только я уже не та пугливая птичка, которая три года назад багровела от слова «трахаться». Я тоже изменилась. И пусть нового опыта толком не обрела, смелости у меня прибавилось.
— По дружбе? — переспрашивает.
— Чисто дружеский перепихон, — подтверждаю. — Сам же говорил, что мы давние друзья.
Смотрит заинтриговано. Да, Никита Гордиевский, я умею удивить.
— Как скажешь, подруга, — опаляет горячим дыханием висок и довольно резко вводит в меня сразу два пальца.
От неожиданности я взвизгиваю:
— Аай!
— Конечно, ай. А ты как думала? — и толкает их глубже.
— Никак… аах. Я не умею думать, когда ты близко… ооо… Ты плохо на меня влияешь!
— О да, — выдыхает, губами прикусывает скулу и начинает ритмичные движения рукой. — Я издеваюсь, — загоняет пальцы внутрь. — Склоняю тебя к нехорошему, — почти полностью достаёт. — А ты у нас ангел! — снова толкает их в меня. — Сколько чужих пальцев в тебе побывало, ангелочек? А не пальцев?
Я не сразу понимаю смысл слов — настолько сконцентрирована на ощущениях, что мозг просто не способен быстро переваривать информацию, — но вопрос слышу.
— Мудак! — выкрикиваю и в качестве ответа что есть силы отталкиваю его от себя. Никита не отходит ни на сантиметр, но руки убирает. Упирается ими с двух сторон, беря меня в капкан. — Это не твое дело… — шиплю и еще раз толкаю.
Бессмысленно: не сдвигается. Вот же ж скотина! Так обломать и меня, и себя. Окончательно испортить этот говняный вечер. Просто фееричный мудак!
— …Отойди, — смотрю исподлобья, руками что есть силы в грудь давлю.
Попа скользит по мраморной столешнице, а ему хоть бы хны! Стоит истуканом, взглядом сверлит.
— Не нравятся мои вопросы? — цедит сквозь зубы.
— Кто ты такой, чтобы мне их задавать? — отражаю с презрительным прищуром. — Руки убрал!
И снова что есть силы его отталкиваю. В этот раз Никита пошатывается. С глухим грудным рыком выдыхает, перехватывает мои руки и рывком прижимает их к островку. Локтями упирается в бедра. Блокирует полностью.
— А то что? — выплевывает вопрос прямо в лицо, обдавая малоприятными ароматами алкоголя.
В глазах ярость. Он надсадно дышит и с силой вдавливает мои запястья в мрамор.
Мне больно. И страшно. Только сейчас доходит, что он пьян. Полбутылки вискаря выглушил за полчаса, так что немудрено.
Как вести себя с ужратыми и агрессивными мужиками, я не очень в курсе. Помню из инструктажа официантки, что нельзя спорить и злить. Важно быть доброжелательной и идти на уступки, пока не подоспеет охрана или полиция. Но, боюсь, банальная вежливость в моем случае не сработает и на помощь никто не придет.
Судорожно сглатываю, когда к горлу подступает тошнота, а глаза наполняются слезами. Чувствую себя загнанной в угол, слабой и жалкой. И все благодаря мужчине, которого никак не могу разлюбить. От этого больно становится не только физически.
— Ты причиняешь мне боль, — признаюсь и часто моргаю.
Плакать нельзя. Следом за слезами из меня потоком хлынут слова. Потом я о них пожалею.
Никита вздыхает и слегка ослабевает хватку, но руки не отпускает. Опускает голову, лбом упирается мне в плечо и трётся. Кожей в вырезе платья чувствую интенсивное тепло его дыхания.
Почему он так груб со мной? Я ведь не сделала ему ничего плохого. Ни сейчас, ни три года назад, когда узнала, что его бывшая невеста беременна. Попрощалась, отпустила с миром. Никогда не преследовала, не писала угроз, не строила козней. Просто исчезла, самоликвидировалась из его жизни. Без его участия выносила и родила нашу дочь. Почему он так жесток?
В очередной раз меня подрывает сказать, что Николь — его ребенок. И заверить, что она никогда не будет носить его фамилию. А еще рассказать, что его отец — убийца. Хочется уколоть, ужалить, сделать больно в ответ. Но вместо этого я чуть слышно озвучиваю свои горькие мысли:
— Чем же я провинилась перед тобой, Никита? По какому праву ты меня унижаешь?
Опять вопросы.
Споры, претензии и неудобные вопросы — три кита нашего общения. Как мы вообще могли любить друг друга?
Гордиевский в который раз тяжело вздыхает и отпускает мои руки. Отходит и отворачивается. Трёт лоб. Не знает, что ответить.
Соскальзываю с островка, поправляю платье. Хвала небесам, оно не порвалось. Приглаживаю волосы — резинка съехала, они рассыпались и растрепались.
— Я иду спать, — его голос звучит твердо и неожиданно. — Ты можешь лечь в любой из комнат наверху или тут на диване.
— Предпочту поехать домой, — мой на нервах осипший голосок предательски дрожит.
— Ты выпила, — напоминает Гордиевский.
— Вызову такси, — предлагаю решение. — Выпусти меня, я возьму телефон и уеду.
— Ложись спать, София! — бросает раздраженно на пути к лестнице. — Утром поедешь.