Ловушка для птички

— Бордо в коробке не может быть плохим.

— Я принесу! — она отстраняется и идет к двери.

— Давай тогда поужинаем, что ли?

— Хорошая идея! — радостно отзывается и почти вприпрыжку выбегает из дома.

Смешная. Хочет секса не меньше моего, но боится сразу за двоих. Любой повод оттянуть неизбежный момент сближения воспринимает как спасение.

Мы сервируем стол двумя кофейными чашками и открытыми боксами с остывшей едой. Микроволновая печь в кухне не предусмотрена, на плите разогревать не в чем. Тарелок в доме тоже пока нет. Зато есть штопор и бутылка хорошего вина.

— За встречу! — произносит Соня, взмахивая чашкой с вином.

— И за взаимопонимание, — предлагаю, усмехнувшись.

Она хмыкает в ответ. С пониманием у нас не заладилось.

Глухо чокаемся керамическими сосудами, пьём и набрасываемся на еду. Она совсем остыла, но всё равно вкусная. Начав есть, я осознаю, что голоден как дикий лев. Соня тоже лопает за обе щеки. Мы даже не разговариваем. Молча жуём каждый свой ужин, изредка поглядывая друг на друга.

В кухне яркое освещение. С любопытством рассматриваю её хорошенькое личико и замечаю небольшое пятнышко над правым уголком губ.

— У тебя что-то прилипло, — тянусь и аккуратно растираю его большим пальцем. Пятнышко не убирается.

— Не пытайся, это родинка, — улыбается Соня.

— Откуда? Раньше не было, — удивляюсь.

— Появилась, — пожимает плечами. — После ро… — на половине слова замолкает.

— После родов, что ли? Я знаю про дочь…

Птичка заметно меняется в лице.

— …Наводил справки, — признаюсь. — О твоей компании и о тебе, естественно. Обычная практика…

Медленно кивает. Выпрямляет спину, пытаясь этой позой придать себе уверенности. Некомфортно ей.

— …Как зовут дочку?

У нее глаза округляются и зрачки на всю радужку расползаются. Паникует.

— Николь…

Теперь и я плечи расправляю. Вот это поворот. Она назвала дочь в мою честь? Неожиданно, но приятно, чёрт возьми!

— …Мне давно нравилось это имя, — оправдывается Соня.

Я угукаю, стараясь не транслировать вспышку восторга, но физиономия, само собой, расплывается в счастливой улыбке. Пока Соня не задает встречный вопрос:

— А как зовут твоего сына?

— Александр, — просто называю имя и возвращаюсь к стейку, сосредоточенно пилю вилкой оставшийся кусок.

— В честь дедушки, — догадывается. — Он умер?

— Отец? — Удивляюсь ее вопросу, но потом вспоминаю, что такие слухи гуляли в интернете. — Его парализовало в прошлом году. Не ходит, плохо говорит, но дышит без аппаратов и ест сам.

Забрасываю неподдающийся кусок целиком в рот и долго жую. С ней о семье говорить не хочется. Сын, жена, отец с мачехой… В данный момент все они существуют в какой-то параллельной жизни у другого меня, живущего далеко отсюда.

Соня спешно допивает вино и протягивает мне пустую кружку:

— Налей еще, пожалуйста.

— Решила напиться и забыться? — шутливо интересуюсь, наливая до краев.

— Было бы неплохо, — закатывает глаза, отхлебнув немного. — Но сначала мне нужно позвонить.

Она выходит на террасу и плотно задвигает большую стеклянную дверь. Я не слышу, о чём она говорит, но по мимике определяю, что с дочкой. Крутится на месте, раскачивается, руками во все стороны машет. Морщит нос, губки бантиком складывает и хохочет. Такая милая — сплошное удовольствие рассматривать!

Возвращается спустя пять минут довольная, как слон.

— С кем сейчас твоя малая? — вижу, что она не прочь о ней поговорить.

— Она на отдыхе с двумя бабушками. Им весело. Готовятся к завтрашнему балу овощей, — хохочет, плюхаясь на диван. — Ника постоянно придумывает балы, на которые нужно наряжаться, как на Хэллоуин. Прошлый раз мы все были насекомыми.

— Пауками и жуками, — догадываюсь.

Присаживаюсь рядом и протягиваю ей кружку с бордо.

— Бабочками и пчёлками, — исправляет и отпивает немного. — Жуки, пауки и мухи — это фу, — кривится, — они противные! Николь живёт в окружении прекрасного и любит, когда всё красиво.

— Растишь из неё божьего одуванчика?

— Боже упаси! Она сама растёт, я только наблюдаю. Николь скорее дьяволёнок, чем цветочек. У неё необычайно сильный внутренний стержень. Делает только то, что хочет. Ты представляешь, она всегда знает, что хочет! Я не была такой.

Соня откидывается на мягкую спинку дивана и продолжает улыбаться, но уже иначе — как-то грустно, без былого задора. Я все равно засматриваюсь. Как органично она смотрится здесь. В этом доме, на этом диване, рядом со мной. Жаль, что наши судьбы разошлись. Возможно, с ней я был бы счастлив.

— Ты больше ничего не хочешь спросить?

Она закусывает губу. Всегда так делает, когда волнуется. Я слегка вздрагиваю, стряхивая глупую сентиментальщину, заполонившую нетрезвую голову.

— Много чего хочу. И спросить, и сказать, но больше сделать. Допивай, я покажу тебе второй этаж, — беру её за руку и крепко сжимаю пальцы, давая понять, что возражения не принимаются.

Птичка кивает и выпивает всё, что осталось в кружке. Глаза у нее хмельные.

Мы с ней прилично выпили за вечер. Но это же вино, разве можно им напиться? Однако стоит нам дойти до лестницы, становится понятно, что мы оба в дупель.

Ступеньки кажутся слишком крутыми и какого-то чёрта их слишком много. Прям дофига! И как я раньше не замечал? Лифт поставить, что ли?

Поднимаемся мы долго. Соню приходится тащить.

— Тот диван был таким удобным! Зачем ты тянешь нас наверх? — возмущается она.

— Нам надо в душ, Птичка. Желательно холодный. Твоё бордо нас ухайдокало.

— Ухай… чего? — хохочет.

— Докало, — тоже смеюсь. — Прикокнуло! Убило и расплющило короче.

— Скосило и размазало! — добавляет Соня и заливается смехом.

— Дало по шарам и раскатало, — подхватываю эту игру в синонимы.

— Прихлопнуло и растерло, — не унимается Птичка.

Мы падаем от смеха и последние ступеньки преодолеваем ползком.

— Знатно долбануло, — подытоживаю, когда добираемся до второго этажа, и шумно выдыхаю.

Живот от смеха чуть не лопнул!

Соня театрально выкатывает глаза:

— Мы теперь долбанутые?

— Однозначно!

Кое-как мы поднялись и теперь сидим на полу и угораем со смеху. Стопудово завтра башка будет болеть у обоих.

— Спроси у своих французов, где они взяли это вино. Хочу пару ящиков домой прикупить, — прошу в шутку.

— Сейчас узнаю, — с готовностью отзывается Соня, — только я телефон внизу оставила.

— И я свой на диване забыл. Не-не, — торможу ее порыв спуститься, — второй раз мы можем не подняться.

От приступа смеха мы отдышались, но все еще сидим на полу и улыбаемся. Оба под действием эндорфина, захмелевшие и прибалдевшие. Давно мне не было так весело и так легко.

Давно — это почти три года.

Я протягиваю руку и глазами указываю на одну из дверей. Соня закусывает губу и кивает. Послушно встает и идёт следом.

На этаже всего три комнаты: детская и две практически одинаковые спальни. Я остановился в той, у которой окна выходят на море.

— Ого, — только и произносит София, подходя к открытому окну.

Вид из него открывается потрясающий. Днем хорошо видно бухту, а ночью кажется, что море начинается прямо за окном.

Соня оказалась права: дождь прошел стороной. Вдалеке бесшумно мелькают зарницы. Гроза ушла за горизонт и освещает вспышками бескрайнюю гладь воды.

Я остаюсь стоять в дверном проеме. Смотрю на тонкий силуэт на фоне панорамного окна, и меня накрывает странным чувством. Птичка, окно, морской бриз и легкое возбуждение… Какое-то невероятно острое дежавю.

Медленно подхожу и становлюсь за спиной Сони. Близко, но не дотрагиваюсь.

Тогда ведь все было иначе. Вместо моря океан, окно в два раза меньше, а мы свободней и беспечней. Но у меня такое чувство, что прошлое перемешалось с настоящим, и мы потерялись в этом безвременье.

Прикрываю глаза и шумно тяну в себя воздух. Улавливаю знакомый аромат её кожи. Она все так же пахнет летом и счастьем.