Страница 10 из 13
А с темной пусть разбирается Ват Йет. Его не жалко.
***
…И я открыла глаза. Даже сообразить ничего не успела, как совсем рядом раздался мужской голос:
– Все в порядке. Ты в безопасности. Не бойся.
Голос был мне незнаком.
«Не грусти, если тебе грустно, успокойся, если истеришь, смейся, если рожаешь», – мелькнул в памяти насмешливый голос Татьяны.
Надо бы добавить: «Не бойся, если очнулась фиг знает где в комнате с мужиком, куда он тебя без сознания притащил».
Я быстро уселась на диване, на котором, видимо спала. Большая комната, явно мужская, темная. Напротив меня, в кресле у стены, сидит мужчина, тот самый, который зашел в кабинет ко мне и Саву. Я вспомнила свое ощущение от него и поморщилась.
Йола его помнила – видела несколько раз во дворце. В ее памяти осколками мелькали странные эмоции. Страх, интерес, притяжение… Почему, интересно? Он никогда с ней не говорил да и вообще вряд ли обращал на обыкновенную рабыню внимание.
Я посмотрела на него, стараясь наложить память Йолы на свое восприятие. Красивый. Очень, очень красивый – такой настоящей, немного кинематографичной красотой. И при этом страшный. Красоту хотелось отодвинуть в сторону, как декорацию, чтобы взглянуть на него настоящего. В нем было что-то такое… Я не могла понять, и даже сейчас, рассматривая его, я ощущала какой-то подвох. Что-то в нем напрягало. Но что? Ореол власти? Похоже я бы, наверное, себя чувствовала, если бы передо мной сидел президент. Но помимо этого было что-то пугающее. Какая-то магия?
– Ты – темная, – продолжал он.
Я нервно дернула плечом. Пока помолчу. Мне, конечно, с ума сойти как интересно, что это за черная дрянь из меня рвется и кто со мной беседует в голове, но лучше пока послушаю.
– Йола Севея, рабыня с золотой цепочкой. Мать – ткачиха, отец – неизвестен. Родственников нет, друзей – тоже. Наверное, это грустно.
Я аж икнула от удивления. Нет, блин, это офигеть как весело!
– Ты была куплена за тридцать семь дилонов. Большие деньги. Мой дом примерно столько стоит… – задумчиво продолжал он, а я, замерев, внимательно его слушала. В памяти Йолы такой информации не было.
– Не знал, что золотые рабыни столь дороги, – продолжал он тем же безэмоциональным голосом. – Купил тебя Вас Варт Динат, помощник королевского архивариуса. Продал для этого свое поместье в пригороде, которое получил в наследство. У него прогрессирующая болезнь суставов – сам уже не мог писать тонкие тексты. Вот и понадобилась образованная рабыня, чтобы не потерять работу при дворце. Тут все ясно. Что он с тобой сделал такого, что ты инициировалась?
Вопрос был резким, внезапным. Снова знакомо закололо в груди. Из-под кожи счастливо рванулась темнота, но мой собеседник не стал с воплем убегать, испуганно шарахаться или прятаться за стенкой. Он молча и спокойно на меня смотрел, ожидая ответа. И тьма трусливо угасла, втянулась.
– Он меня насиловал, – почти спокойно сказала я.
– Понятно. Сочувствую. Ты знала, что это запрещено законом, и закон особенно жесток в отношении нарушения именно к рабыням?
Я мотнула головой.
– Он будет наказан.
– Как наказан?
– Он умрет. Его жестоко казнят на закате после того, как твои слова будут доказаны. Сейчас всех слуг и его тоже допрашивают с подчинением сознания. До следующего рассвета Вас Варт Динат не доживет. Ты рада? – повторил он, и мне показалось, что впервые с начала нашего разговора в его голосе мелькнула заинтересованность.
Рада ли я? В голове быстро-быстро, как кадры фильма, замелькали сцены, менялись, тасовались, но меня это уже не выбивало из колеи. Это ее память, не моя, ее чувства, не мои. Рада ли я, что преступления этого человека вскрылись? Рада. Рада ли я, что он умрет? Нет.
Тьма, дернувшаяся было из-под кожи, втянулась обратно.
– Вот как… – наконец удивленно сказал все еще незнакомый мне мужчина, – у тебя хороший самоконтроль. Значит, тебя можно не убивать.
– Чего?!
– Ты можешь жить. Только не просто так. Поработаешь на империю несколько лет, а после – посмотрим. Я даю тебе шанс выжить, если будешь подчиняться.
Горло будто продрало наждаком. Выжить?!
– Это из-за… Из-за вот этой тьмы? – спросила я сорвавшимся голосом.
– Ну разумеется.
Его ответ был бесконечно равнодушным. Я смотрела в его красивые зеленые глаза – с тем же выражением на меня бы посмотрели в ответ нарядные пуговицы с зелеными стекляшками. Сидит, совершенно спокойный, как будто не он только что сказал, что великодушно «дарит» мне жизнь. Но вместе с тем я ощущала, что меня внимательно изучают, будто лезут в голову, под кожу, отслеживают мои импульсы, реакции жадно, стараясь ничего не упустить.
– Я… Я не знаю, что со мной случилось. Я не понимаю, что значит «темная», – рискнув, ступила я на тонкий лед. Мне надо было знать, во что я вляпалась и что вообще произошло. Но он, казалось, не удивился.
– Подожди меня здесь.
Он поднялся с кресла и куда-то ушел – всего на пару минут. Вернулся он с небольшой стопкой книг, вырезанных газетных и журнальных статей, подбитых скрепками. Раскрыл пару книг, обвел карандашом несколько абзацев, аккуратно сложил рядом со мной на диван.
– Изучай. Столько, сколько тебе понадобится. Я буду сидеть здесь и отвечать на все твои вопросы. И, пожалуйста, обойдись без экспериментов, иначе мне придется тебя усыпить.
– Чего? – не поняла я. – Каких экспериментов?
– Читай, – сказал он, отвернувшись и уткнувшись в какую-то книгу.
Я последовала его совету. Чтобы уже спустя несколько минут тихо охнуть. Через полчаса – громко высказаться. А после, прочитав все, что он мне дал, посмотреть в пустоту в полном шоке и сказать то, что в приличном обществе говорить нельзя.
***
Первая книга, обтрепанная, старая. С закладкой на нужной странице,
«…Шестнадцать богов уходили в семьдесят ночей. Перед богами земли расступились корни. Перед богами света отступил мрак. Перед богами скота стелилось золотое руно. Перед богами огня нежилось тепло. Перед богами смерти и покоя чернела пустота. Они уходили, рыдая о земле, которую так любили, рыдая о мире, который с такой любовью создавали.
Шестнадцать жриц их домов шли следом. Их ноги не ступали на золотое руно, из глаза не ласкал свет, перед ними не расступались острые камни. Шестнадцать жриц шли до пятидесяти ночей, но их силы стали иссякать. Падали они одна за одной во тьму следа богов, и боги смерти и пустоты забирали, их, счастливых, с собой. Тех же, кто еще шел следом, боги не забирали.
В семидесятый день шестнадцать пришли к истокам плоти и камня, к истокам света и мрака, рождения и смерти. Ступили, возрыдав, в истоки и исчезли, покинув землю, которую осквернили их творения.
Но оставили они на земле одну только жрицу, не увидев ее. Она осталась одна – она не умирала, но уже и не жила, измученная дорогой богов.
Она смотрела, как уходят ее боги, но голос, измученный стонами и криками от тяжелого пути, покинул ее. Она смотрела, как боги не видят ее, но ноги, измученные острыми камнями и темными дорогами, не смели идти. Ее душа рвалась к ним, но смерть не забирала ее. Она смотрела, как уходят один за другим те, кому она присягала жизнью, и в груди ее надрывалось сердце.
Скрылся в истоке последний из Шестнадцати, и опустилась тьма. Змеей она вползла в зрачки жрицы, болью плеснула в ее грудь. Горе жрицы, которая осталась в брошенном мире, рвало ткань миров.
«Заберите меня!» – плача, пожелала жрица. И тьма исполнила ее желание. Жрица умерла, а за ее душой вышел из истоков Один из Шестнадцати. Она была последней, кто имел благословение остаться с богами…»
***
Вторая книга, судя по всему, учебник.
«…Оставшийся без божественного вмешательства мир затянул дыру истока – ухода Шестнадцати, но истинной пустоты по закону мироздания нет и быть не может. Вероятно, именно ей на смену и пришла так называемая «тьма».
…Происхождение тьмы, как происхождение всех мутаций, паразитов и прочих нарушений естественного порядка вещей может являться всего лишь побочным эффектом ухода Шестнадцати. Конечно, разрушительная сила того, кто поражен тьмой, намного глобальнее обычной мутации, которая сказывается только на жизненных ресурсах отдельного индивидуума.