Тевтонка

Поль принялся готовить лягушек. Он их вялил, коптил, мариновал. Братья, кривясь, попробовали…

И присоединились к французу, захрустели поджаренными лапками. Скоро в замке не осталось ни одного головастика. Многие так полюбили деликатес, что начали заказывать жаб из Литвы и Мазовии, но вкус у них был уже не тот.

Во дворе чернел колодец, два охраняющих его брата помахали Грете, она лишь мотнула головой — некогда сейчас разговаривать. На крыше колодца стоял бронзовый пеликан.

По преданию, эта птица настолько полюбила своих детей, что задушила их в объятиях, потом расклевала себе грудь и кровью оживила птенцов. Про колодец Грета могла рассказать десятки легенд, за четыре года наслушалась достаточно, в том числе и такого, от чего уши при воспоминании полыхали.

Возле Главной башни маячила оплывшая фигура в коричневой рясе, сверкала лысая макушка: только не отец Антонио! Сейчас же пристанет с «ободряющим словом», и два часа от него не отцепишься, а дело к вечеру.

Грета спряталась за столб галереи, рассчитывая, что священник уйдёт. Но он топтался на месте. Воровато глянув по сторонам, достал из-под хламиды фляжку и хлебнул. Во фляжке явно плескалось его любимое пальмовое вино.

Возле соседнего столба почудилось движение. Грета метнулась туда… и никого не застала. Она погладила восьмиугольное навершие меча. Стальные грани выверенные, правильные, мастер с такой любовью скруглил углы… Стоп. Что за лишняя тень у той опоры?

Грета пригнулась, прыгнула — и столкнулась нос к носу с отцом Антонио.

— Ох, Генрих! — Тот отпрянул. Потом придвинулся ближе: — Тебя-то я и жду. У меня грустное известие. Пришло письмо из Нюрнберга, сам понимаешь, отдать его я не могу без комтура…

Дряблые щёки, всегда виноватый взгляд. Грета с ужасом вспомнила о полученном приказе. А если действительно придётся убить священника? Святая Дева, не допусти такого! Бернар Клервосский говорил: «Никакое дело, совершённое во имя Ордена, не является грехом». Но всё же…

«Генрих-Белоручка», верное прозвище придумали братья. Грета никогда ещё не наносила смертельного удара, даже в бою добивал Флоренц, оруженосец. Вот и тогда, на стенах Нижнего Замка, она оставила в живых ливонского бородача, а тот сумел одной рукой и зубами взвести арбалет. Болт прошил броню, вошёл в спину. Потом было падение, а дальше такое случилось…

Отец Антонио прошептал на ухо новость и перекрестился. Страшную новость.

Грета застонала. Ноги сразу превратились в две каменные колонны. Она добрела до лестницы, поднялась на открытую площадку Главной Башни с зубцами.

Ветер доносил запахи яблок, горького багульника. Зелёное поле обезобразили полосы от осадных машин. Лес заволокло дымом — поляки жгли костры. Тюремщик говорил, что с запасами у них совсем плохо, всю траву поели. Значит, скоро опять полезут на штурм в голодном рвении. Не выстоять Мариенбургу, если подмогу не позвать. Только как её позовёшь?

За рекой чернел сгоревший город. Внутри у Греты тоже всё как будто выгорело: умер отец, вот о чём писали из Нюрнберга. Зачем тогда пытаться выжить? Служить, притворяться, добывать славу в битвах — зачем, если отца нет?..

Раньше она бы только порадовалась за Эштеля фон Таупаделя, ведь старый дворянин всегда истово молился, подавал бедным и наверняка должен попасть в рай. Раньше можно было на это надеяться.

Но не после того, как арбалетная стрела прошила спину, не после падения со стены. Грета видела, что там. И ей не понравилось.

Однако комтур ждёт. Где может быть этот план? Она спустилась.

В библиотеку попало ядро, возле пролома мастеровые мешали раствор. Следующие полтора часа пришлось разгребать рукописные книги и сшитки летописей, которые каменщики свалили в одну кучу.

Нет, не найти!

Грета прочихалась от пыли и выудила побуревший свиток. Буквы на нём чернели старые, без модных завитушек, как будто древний монах не писал слова, а вырезал их в граните. Свиток сообщал о заложении замка в устье реки Ногат. Тогда от поганого капища осталось множество чёрных каменных глыб и строители страшно ругались, пока их выковыривали. Камни, которые «на двух подводах не увезёшь», пошли в основание стен.

Дальше свиток рассказывал, что пока стучали лопаты, из леса вышел волхв с медвежьим черепом на голове. Он презрел смерть от христианских копий, явился перед магистром, умолял не трогать священные глыбы. Креститься он отказался, за что и был посажен на кол.

Эх, не то всё!

Вечер близко, комтур потеряет терпение, а тогда…

Палач с железным прутом уже маячил впереди. И тут из-под бумажной горы показался край рукописи со следами крысиных зубов. Грета выдернула его, впилась глазами в небрежные штрихи на обороте. План туннеля! Ага, вход в Высоком Замке.

А потом достала кремень, кресало — и сожгла документ. Теперь никто не сможет провести отряд, кроме неё.

____________________________________________________

[1] Полубратья — ещё не посвящённые в братья воины Тевтонского ордена. Носили на груди неполный крест, «куриную ножку».

[2] Рефектарий — трапезная.

Глава 3. Весёлые убийцы

Грета вышла из башни, наполнила грудь августовским воздухом. Мокрые камни, солома, молоко — время вечерней дойки, поварята несут на кухню тёплые вёдра. Скрутила кукиш бронзовой сове на крыше, чтобы дорога была удачной. Маленькие летучие мыши пролезали через щели колодца и метались над пеликаном. Арочный коридор вёл в Средний замок, железную решётку ещё не заперли. Надо зайти в арсенал за кольчугой…

Вдруг кто-то зажал ей рот широкой ладонью, затащил в боковой ход. Локти и колени сдавили с такой силой, что не дёрнешься.

— Тс-с, — горячо выдохнули в ухо.

Судя по кожаным наручам с клёпками, это был брат Бриан. Грета перевела дух, насколько можно это сделать с зажатым носом.

— Я иду с тобой и с отцом Антонио, — шепнул Бриан, отпустив. На его шее висела серебряная ладанка, Мария с младенцем — защита от нечисти.

Грета тихо спросила:

— Это ты за мной крался днём?

— Да, от самой темницы. Конрад велел. И ещё мне придётся убить тебя, как только придём в Данциг. Без обид. Кажется, остальные в отряде получили такой же приказ.

— Почему ты мне сказал? — удивилась Грета и вгляделась в смуглое лицо со шрамами от оспы. Густые ресницы, хищный нос, тонкие ноздри. Этот сын сарацинки разваливал напополам татарина вместе с конём, лишь один раз махнув мечом. Если ему приказали убить — значит, так и сделает. Хоть лисой обернись, от него не уйдёшь.

— Потому что ты честный воин, Генрих. Конрад вечно прижимает лучший доспех, а ты готов всё отдать, лишь бы никого не обидеть. Помнишь, ты мне нагрудник поменял перед вылазкой? Я так хотел идти, а ты настоял. Мне в том бою свинец из ручной пушки попал в грудь с десяти шагов. И твой нагрудник выдержал, чтоб его черти сгрызли! Я каждую вечерню за тебя молитву читал святому Христофору, все две недели. Но тут уж извини — прикончу.

— Спасибо за предупреждение, брат Бриан.

Грету вытолкнули в проход. Мощная тень скользнула из ниши и исчезла.

Эх, ужинать пошёл. Голод впился в кишки.

Похоже, комтур решил обезопаситься. Вроде бы он хотел оставить своему верному помощнику жизнь? В темнице так показалось. А потом, значит, передумал. Теперь на привале не поспишь.

Она побежала в арсенал. Успеть бы на вечернюю трапезу! В подземелье четыре дня приходилось есть жидкую похлёбку, варёная баранина казалась лакомством. Из кусочка выглядывает белая косточка, поднимается пар, пропитанный пряными травами и молоком…

Грета оборвала себя: чревоугодие. И принялась шептать «Отче наш». Но белая косточка, с мозгом внутри, бесстыдно вылезала между строк.

Тайный ход начинался из подвала Высокого Замка, где раскинулась кухня. Пятьдесят лет назад здешние пекари проковыряли потолок, и на них полился золотой дождь: сверху была орденская сокровищница. Пекари набили мешки монетами и прокопали ход под рекой Ногат, чтобы унести добычу. Но далеко уйти им не дали, поймали в селении Большой Став, потом вернули в замок и сварили в тех же котлах, в которых воришки готовили раньше еду.