Тевтонка

— Аве. План туннеля под рекой Ногат я видела в одном свитке, если ход не засыпан…

— Не сомневаюсь, ты его найдёшь, — перебил комтур. Канонада наверху прекратилась. — Ступай, снаряжение возьмёшь в малой оружейной, вот ключ. Отправляетесь сегодня же.

Конрад открыл дверь и мотнул головой Грете, чтоб выходила. Но когда она согнулась перед притолокой, схватил за плечо:

— И ещё. Если ты попытаешься сбежать в городе или письмо попадёт к врагам, или попадёт к ним отец Антонио — на весь твой род ляжет позор. Кнехты пока побудут здесь. Возвращайся.

Грета кивнула и вышла в коридор, освещённый факелами. Она с изумлением глянула на тяжёлый кованый ключ. Её выпустили? Так просто? Совсем это не похоже на старого палача. Явно какой-то подвох.

___________________________________________

[1] Кнехт — вооруженный простолюдин, ополченец.

[2] Устав Тевтонского ордена не предусматривал иных условий при приеме, кроме минимального возраста кандидата, четырнадцать лет, и способности его, не покривив душой, пять раз ответить «нет» на вопросы: не являешься ли ты членом другого ордена? Не женат ли ты? Нет ли у тебя скрытых физических недостатков? Не должник ли ты? Не крепостной ли ты? И пять раз «да»: готов ли ты сражаться в Палестине? Готов ли ты сражаться в других странах? Готов ли ты заботиться о недужных? Готов ли ты по приказу выполнять то, что умеешь? Готов ли ты соблюдать Устав Ордена? В случае удовлетворительных ответов вступающий в братство приносил клятву-обет: «Я, такой-то, приношу обет и обещаю блюсти невинность, отказаться от собственности, быть послушным Богу и благой Деве Марии и тебе, брат такой-то, магистр Тевтонского ордена, до самой смерти».

[3] Иониты — первый религиозно-военный орден, основанный в Иерусалиме для заботы о больных и раненых пилигримах. Его монахи прославились храбростью и нестяжательством.

[4] Шляхтичи — польские рыцари.

Глава 2. Высокий Замок

В конце коридора была ещё одна железная дверь, за ней стояли полубратья[1], они выдали шерстяные чулки, кожаные башмаки и куртку. Поверх Грета накинула белую тунику без рукавов — сюрко, с орденским знаком.

О, тепло, наконец-то! Девушка погладила навершие своего меча — восьмиугольник, в который вписан чёрный крест. Поднялась по лестнице, вышла из каменных стен и вдохнула дух замка, родной и успокаивающий. Пахло мясной кашей с кухни, глиной, лошадиным навозом, свежим потом от марширующих солдат. Ко всему примешивалась тревожная пороховая вонь, но дым над стенами уже развеялся.

Грета задрала голову к промозглому небу. Эту серую хмарь сейчас не переплюнул бы по красоте ни один рыжий закат, ни один вычурный дворец из облаков. Она свободна. Хруст костей, пыточные штучки Конрада, всегда блестящие и отполированные, — прощайте!

Вот только найти бы ту рукопись с чертежом, а то ведь комтур может и передумать. Ой, нехорошо он смотрел! Грета прекрасно знала этот любопытный взгляд, который вопрошал: «Хм, интересно, а что там у тебя внутри?»

Она поспешила к Высокому Замку — в его Главной башне хранился нужный документ. Если только рукопись уцелела, в начале осады туда попало ядро и полбиблиотеки выгорело.

От поленницы бесшумно отделилась тень и последовала за бывшей узницей.

Стучали молоты, скрипели мельницы, гудели трубы и визжали пищалки, долетало эхо окликов и команд. Мимо тащили носилки с обломками кирпичей, на следующих лежал раненый брат. Его Грета не знала, как и многих, кто прибыл с началом осады. Беглецы из соседних замков, наёмники со всех концов Священной Империи, жители сожжённого города Мариенбурга — последние силы Ордена, который лучших бойцов положил на поле под Танненбергом.

— Гюнц, Майер! — Грета догнала солдат. — Идите в ногу, растрясёте парня. Где его меч? Оружие по Уставу кладут рядом с воином, или он был трусом?

— О нет, брата Генриха выпустили! — Майер закатил глаза. — А мы уж надеялись, что палки выбьют из тебя занудство.

— И выбили, — захохотал Гюнц, — и пропитались, и теперь каждому перед ударом перечисляют его грехи.

Однако зашагали солдаты в ногу. Они кидали друг другу остроты, словно не умирающего тащили, а мешок репы.

Смерть всегда ходит той же дорогой, что и ты. Протянув белую руку, качает в люльке младенца. Утирает кровавые сопли отроку, роженице взобьёт подушку. А с рыцарем она ездит в одном седле и наигрывает ему на лютне.

Воины Христовы не боятся костлявой. Здесь — пот и грязь, там — сады и птицы. Чего трястись-то?

И войдёте в Царствие Небесное…

Вдруг вспомнился бесконечно высокий зал с полукруглыми нишами. Грета видела его всего четыре дня назад, когда думала, что умерла. И то был не сон, не морок. Тогда — что? Неужели там — совсем не золотые ворота и дивные фрукты?

Она тряхнула головой, прогоняя греховные сомнения. Надо быстрее найти план туннеля, а если не удастся — очень скоро рассмотришь преисподнюю во всех деталях.

Брусчатка приятно колола стопы сквозь подошвы. Обгоняли конники, обдавали брызгами. Грета почувствовала чей-то пристальный взгляд и обернулась.

За ней ехали телеги — одна с песком, другая с дровами, на ристалище рыцари прыгали через коней — судя по хоругви, из третьего эшелона. Ближе к госпиталю наверняка шёл пеший поединок, иначе зачем там сгрудились матросы? Они выкрикивали ставки и советы, которые трудно выполнить. А если кто-нибудь и сможет, то покроет себя вечным позором.

Мимо бежал слуга с ягнёнком на плечах, другой нёс кафтан. Никому не было дела до Греты, но тревожное ощущение не исчезало.

Перед мостом собралась пёстрая очередь, она галдела и возмущалась. Неужели закрыто? Но здесь единственный путь к Главной башне! Комтур сегодня сказал выступать, если его рассердить…

Отодвигая с дороги кнехтов и слуг, Грета пробралась к голове очереди. У гранитных перил гарцевал мощный конь, на нём восседал рыцарь в яркой одежде.

— Вы не смет держать меня здесь! — возмущался он, размахивая плёткой. — Я знаменит Гильом дʼАвен из Фландрии, так и передат ваш Магистр!

Двое стражей в сюрко с крестами сжимали секиры. Третий, на шлеме которого рычала фигурка льва, раздельно повторял:

— Никого не пускаем. В мост попало ядро. Пока каменщики не закончат, прохода нет.

Кашлянув, Грета приветственно подняла руку:

— Что случилось, брат Кнауф?

Шлем со львом повернулся к ней:

— О, Генрих. Уже на свободе. И сколько палок тебе влепили?

— Пятьсот, — поморщилась Грета, поведя плечом. Рубцы снова заныли.

— Дёшево отделался, за две недели отлучки-то. Тебе в Высокий замок? Проходи.

Грета отсалютовала стражникам и ступила на мост. Вокруг суетилось с десяток каменщиков, люди по цепочке передавали кирпичи.

— Безобраз! Безобраз! — нёсся вслед возмущённый рёв. — Меня задержат, его — нет?!

— Это наш Мастер по доспеху, — терпеливо объяснял брат Кнауф. — Идёт, значит, надо.

— А мне не над? Не над?..

По крайней мере, если кто-то и следил за Гретой, ему не пройти мост.

Вот он, Высокий замок! Сюда женщин вообще не пускают, кроме монахинь из госпиталя. Хотя говорят, что во времена магистра фон Ротенштайна возле рефектария[2] был бордель. Говорят, стараясь не разжимать зубов, а то ведь у комтура колесо пустым не застоится.

Слева над воротами висела медная табличка, отмечая уровень воды весной позапрошлого года. Тогда река поднялась настолько, что затопила крыши и по печным трубам в залы лились ручьи. Все замковые запасы погибли, до нового урожая было далеко, и над Мариенбургом навис голод.

А когда вода спала, появились лягушки: моря, океаны лягушек. Открываешь дверь — и невозможно пройти по двору, под ногами всё шевелится и квакает. Они были на крышах, на лавках в часовне, в постели Великого Магистра. Просто казнь египетская. Да ещё и есть нечего — коровы, овцы и свиньи пали.

Один брат Поль из Прованса не унывал:

— О, мон шер, изисканний деликатес! — завопил он на всю трапезную, выудив из своей ячменной похлёбки лягающуюся жабу. — Смотрите, какие мьясистие ляпьки.