(Не)твой

— Расскажи мне, Крох, я нихера вообще не понимаю, — шепчет Антон, целуя меня в кончик носа, и меня прорывает.

Я ему все рассказываю. Вообще всё. Как с Ярославом познакомились, как поженились, как я его с другой девушкой застала, когда Матвею год был. О разводе рассказала, о том, что он вернулся полтора года назад, о неподтвердившейся беременности, о том, что убежала от него с ребенком на руках и живу теперь на съемной квартире. Я рассказываю, что он ходит за мной, что звонит, в слезах зачем-то упоминаю аллергию на пионы и то, как полчаса чихала, когда Ярослав притащил мне их. Говорю ему, как он приезжал к моей матери, рассказываю как приехал тогда домой с цветами, а я его выгнала, рассказываю всю правду про этот ужасный поцелуй, говорю, что предложил вернуться за оплату долга, я не утаиваю абсолютно никаких деталей. Я все рассказываю. Потому что… так ведь с любимыми поступают, да?

— Можно я его сломаю? — говорит Антон небрежно спокойно, но вряд ли в нем есть хоть грамм этого спокойствия ненастоящего. У него кулаки сжимаются и челюсти так сильно, что зубы немного скрипят, и я не сомневаюсь, что он действительно хочет сломать Ярослава. И был бы тот сейчас рядом — сломал бы.

— Антош, — сказать нужно, что лучше Ярослава не трогать, потому что проблем тогда не оберешься, потому что связи у этого козла везде есть. Но молчу. Потому что мужчина он, а не мальчик, и сам все понимает прекрасно. И не хочет он, чтобы я его защищала, сам меня защищать хочет, — обними меня лучше, пожалуйста.

Нам все ещё сложно, подкосил очень этот случай, и моё неправильное поведение сыграло огромную роль в том, что Антон все ещё холоден ко мне. Но он растает, я знаю. И всё сделаю для того, чтобы он оттаял. Пора мне добиваться его сердца, кажется…

Но он обнимает. Крепко к себе прижимает и в макушку меня целует, и сидим так минут десять, наверное, в тишине и теплоте друг друга. Говорить не хочется, хочется залезть в голову к Антону и услышать, о чем он думает, чтобы понять, насколько сильно я этого мальчика покалечила.

Я ужасная, да? Наверное, да… Но он почему-то до сих пор рядом. А я, почему-то, очень-очень счастлива.

Поднимаю голову, всё затекло уже от неудобной позы, но вылезать из объятий Антона не хочется ближайшую вечность. Я чуть отстраняюсь и кладу ладошку на щеку, поглаживая пальцем колючую чуть отросшую щетину. Ему идёт. Но без нее в сто раз лучше.

— Красивый, — шепчу, не сдержав эмоций. Правда красивый ведь.

— Подлизываешься, засранка? — хихикает Антон, а сам жмурится от удовольствия.

Веду пальцем по носу, бровям, перехожу на губы. Улыбаюсь от нежности и трепетности момента. И снова рядом с ним словно нет никаких проблем. Так хорошо…

Тянусь к нему и целую его сама. Каждый раз в груди какой кайф от того, что первая тянусь… Целую в уголок губ, улыбаюсь, когда Антон не отвечает, а только подставляет губы для моих поцелуев, дразнит, издевается.

Но я целую. Просто чмокаю все его лицо, зацеловываю все раны, как и обещала, и радуюсь, когда вижу, что Антону приятно. Целую и целую, пока он сам не выдерживает. Обхватывает руками голову и целует в губы, снова стирая всё плохое, что есть вокруг.

— Я завтра поеду к Матвею, не теряй меня, хорошо? — говорю, отстранившись. Не хочу, чтобы Антон думал, что сбегаю. Хочу, чтобы все знал. — Маме нужно в город поехать, поэтому нужно быть с ним.

— Когда ты нас познакомишь? — добивает меня.

— Скоро, обещаю тебе!

Целую ещё раз в губы и сбегаю, как подросток. Скоро… Обещаю, Антош.

Глава 25. Оля

— Ты вообще ничего не ешь, да? Совсем худая стала.

Мама. Она у меня чудо-женщина. Она всегда ворчит на меня, но всегда волнуется и убьет за меня любого. Действительно чудо. Нужно просто привыкнуть к её характеру, она не такая плохая, как кажется. Накладывает мне целое ведро еды, говорит о том, что я похудела, с самого моего приезда.

Матвей ещё спит, он у меня совенок, а мы сидим на кухне, завтракая.

Я правда немного сбросила, хотя сбрасывать мне нечего. Это все нервы и стрессы.

— Нервничаю много, вот и похудела.

— Все болезни от нервов, Оль, ну спокойнее надо быть! Ты из-за долга отца? Давай дом продадим, я не хочу, чтобы ты тянула все это на себе, — говорит мама, прижимая руки к сердцу. Она чувствует себя виноватой, что с долгом отца разбираюсь я. А я искренне не понимаю, как могу сбросить это все на её плечи и просто жить.

— Мама! Никто дом продавать не будет, Матвею тут очень нравится, ты же знаешь. Тем более ты занимаешься с ним, пока я работаю, так что все честно, мы обе стараемся. Я на днях внесу ещё один платеж, мы справимся, хорошо?

Вижу, что мама пытается сдержать слёзы, всхлипывает, и я перевожу тему, чтобы ее не расстраивать ещё больше. Всё произошедшее с отцом очень сильно подкосило её, и какой бы вредной она не была, я конечно её не брошу. Она меня никогда не бросала. Когда у меня была травма на гимнастике, она была единственной, кто не бросил меня, заново учила ходить. Я не забуду это никогда.

— Слушай, а у моих старших игра скоро, не хочешь развеяться? Я билеты возьму, думаю, Матвей тоже будет не против, — предлагаю маме. Она, правда, по футболу больше, потому что папа футболистом был, но хоккей ведь тоже круто! Я до последнего не верила, что это дико интересно, пока сама на игру не попала. Фанат внутри вырастает за первый период и рвется наружу радоваться забитым шайбам в ворота соперника.

— Хоккей… — мама хмурится, скептически смотрит. — Не знаю даже, а когда?

— В эту пятницу.

— В эту пятницу у моей крестницы день рождения, а вот Матвея отведи, думаю, ему понравится.

— Что мне понлавится, бабушка? — заходит в комнату сонное чудо, потирая глазки, но как только видит меня, просыпается сразу, бежит в объятия и запрыгивает на руки, крепко сжимая. Мой котёнок. Как я могу позволить себе его расстраивать?

— Так, вы обнимайтесь, а мне ехать пора, — говорит мама, и ретируется буквально за пять минут, а мы все это время не отлипаем друг от друга. Матвей, кажется, ещё успевает подремать у меня на плече, пока я ношу его на руках, но потом все-таки просыпается окончательно, с улыбкой глядя в глаза. Он очень похож на меня, и я честно и эгоистично очень рада, что он почти ничего не взял от Ярослава. Это глупо, возможно, но мне душу греет.

Мы идём умываться, малыш переодевает пижаму, а потом спускаемся на кухню, чтобы завтракал уже Матвей. Человек предпочитает яичницу, не смею ему отказывать.

— Мамочка, а что бабушка говолила мне должно понлавиться? — спрашивает Матюша, пережевывая огурец.

— Я работаю с мальчиками, которые занимаются хоккеем. И скоро будет настоящая игра, как по телевизору. Пойдешь со мной?

Глаза ребенка загораются, я без слов понимаю, что он пойдет. Побежит. Полетел бы, если бы была возможность.

— Мама! — вдруг вскакивает он, даже вилку роняет от резкости. — А я тозе хочу быть хоккеистом!

О Господи… я роняю ту же вилку, но уже в раковину, когда малыш оглушает таким признанием.

Хоккеистом он быть хочет. Чтобы плечи широкие как дверной проем, а наглости выше крыши? Они все там наглые, я уже точно заметила. Особенно один там… Наглый до ужаса. Сердце своровал, не спросив разрешения, и отдавать не собирается.

— Ты хочешь пойти заниматься хоккеем? — уточняю. Нет, ну вдруг мне послышалось?..

— Хочу, мамочка, хочу! — Матвей хлопает в ладоши и смотрит на меня с предвкушением. — Мозно?

В том и проблема, что «мозно». Но привести Матвея на хоккей равно познакомить его с Антоном. А я хоть и пообещала Антону, что скоро, не думала ведь, что настолько! Я дико боюсь реакции Матвея, а ещё, если честно, боюсь, что Антон передумает. Потому что он ведь даже ещё Матвея не видел ни разу, как он может быть так уверен, что мы справимся? Скажет, что чужой ребенок это слишком сложно для него, и… Господи, да я же с ума сойду. Я же только-только успокоилась и приняла всё происходящее. Мамочки… мне пора пить успокоительные, у меня крыша едет.