Страница 101 из 103
— Маргарита очень старалась. Так долго и тщательно сверлила во мне дыры, что я чуть не помер со скуки. А поскольку можно было только наблюдать…
Рыцарь прошелся по залу. Песенница проводила его жадным взглядом, но высунуться из-под стула не рискнула.
— В детстве я плохо ладил со своим телом. Ну, ты знаешь. Каждое движение приходилось заучивать наизусть. А потом ещё и думать о нем всякий раз, когда нужно выполнить. Я не знал, что бывает иначе. И просто привык. Присматривать за собой. Все время.
Он рассказывал об этом с такой легкомысленной усмешкой на губах, будто потешался над своим прошлым. Но если попытаться представить, как все проходило на самом деле… Нет, ему точно не было весело. Ни капельки. Зато всем вокруг — наверняка.
— Я привык ощущать. Приноровился, за столько-то лет. А чтобы разобраться в печати, много ума не надо. Тем более, ты не старался её скрывать.
О какой печати он говорит? Имеет в виду, что когда песенница взаимодействует с рыцарем, в ней появляется… В её песне. Измененный фрагмент. Совсем как… У нас с Лео?
Сердце ухнуло, дернулось из стороны в сторону и задрожало осиновым листом.
Значит, мы оба теперь — его рабы? И стоит ему только захотеть, будем вот так же ползать на четвереньках?
— Все, что потребовалось — только скопировать. Не очень приятное занятие, признаю. Наверное, вроде трансплантации. Только не сердца, а чего-то попроще.
— Это… Нет… Никто не…
Петер послушал блеяние брата и зевнул:
— Жаль, что ты не направлял её в этот момент. Иначе мог бы получиться тройничок. Тебе бы понравилось.
Я уже не понимала, кто из них кто. Смутно догадывалась только, что героев здесь нет. Одни злодеи. Значит, болеть не за кого. А за себя уже поздно.
— Так что имей в виду: каждая из прирученных тобой сонг ляжет под меня с первой же ноты.
— Не-е-ет…
— Да-а-а…
Если бы между ними было чуть меньше расстояния, воздух, наверное, взорвался бы. И я тоже. Потому что было во всем этом, помимо отвращения, ещё и что-то животно-притягательное. По крайней мере, отвести взгляд не представлялось возможным. Особенно от лица клоуна, одновременно с текущим ужасом, наверное, представившего, какие перспективы открывает умение брата.
— Опытом делиться не стану, — покачал головой Петер. — В ваших учебниках такого, видимо, нет. А меня карьера учителя как-то… Нет, не греет.
Я не удержалась от нервного смешка, благо, его все равно никто не заметил.
— Странно, что ваши учителя не додумались. Или не попробовали. Все потому, что на этот счет не было написано подходящих правил?
Он обходил зал по кругу, иногда оказываясь от брата на расстоянии вытянутой руки, и я все ждала, что тот решится. Не знаю, ну хоть глупость какую сотворить. Хотя бы попробовать снова взять контроль над песенницей. Или дать отпор так, как это делают обычные люди. Но клоун едва дышал, завороженно и одновременно потерянно глядя на своего двойника.
— С правилами удобно, даже очень. Я тоже сначала пытался понимать. Но для этого всякий раз приходилось придумывать смыслы. Для каждой новой вещи свой смысл. Это ж с ума можно сойти, да? Особенно, если ума немного. И, в конце концов, решил: зачем стараться самому, если вокруг полно чужих смыслов? Бери любые. Какие понадобятся.
Я слушала, слышала и с каждой новой фразой убеждалась, что никогда и ничего не знала о парне по имени Петер.
— Плохо, когда правил нет. И когда не учат, как надо жить. И каким быть. Вот тогда приходится думать. Много и мучительно. Вы называете это восхождением.
А нормальные люди — просто взрослением.
— Первым, наверняка, было тяжело. А потом нашелся кто-то. Может, сердобольный, может, дальновидный. Придумал правила. И процесс пошел. В строго заданную сторону.
Он так говорит, будто это плохо. Почти выплевывает слова. Неужели собственные страдания ничему его не научили? Или он теперь желает всего того же другим?
— И до строго определенного момента. Потому что кто-то решил, что восхождение непременно должно заканчиваться.
К чему он вообще клонит? Да если бы безумие рыцарей невозможно было унять, что вообще осталось бы от этого света?
— Только ведь это не правило. А вопрос выбора. Можно остановиться. Можно двигаться дальше. Ты сказал, тебе понадобилось тринадцать девиц?
Господи, какой кошмар.
— Мне хватило бы одной. С моим умом. Если бы я заранее знал, что это финал пути. Но меня не предупредили. Обидно получилось, да?
Одной? Имеется в виду несчастная мисс Лопес? То есть, вторая жертва была уже блюдом вне меню?
— И ты… Все ещё…
Надо же, у клоуна снова прорезался голос. Правда, совсем тихий. На грани слышимости.
— Что-то вроде. Меня ведь ничто не сдерживает. Хочу — поднимаюсь. Хочу — беру выходной.
— А кто-то… Другой… Мог бы?
Если это и было задумано ловушкой, она сработала. Захлопнулась, стискивая свои челюсти. А белобрысый дьявол, её поставивший, наоборот, улыбнулся. Совершенно по-дьявольски. Торжествуя над людскими пороками, но безутешно скорбя о них.
— И сможет. Только именно что другой. Не ты.
Такой детской обиды я на лице клоуна не ожидала увидеть. Хорошо хоть, не залился слезами.
— В тебе слишком много дури. Которую нужно выбить.
Кажется, мы вздрогнули синхронно.
— По самым правильным правилам. Все, как ты любишь. Мне-то они без разницы. Исключительно для протокола. Который зафиксирует исход нашего поединка.
— Я не приму вызов, — еле выдавил из себя клоун.
— Думаешь, меня это остановит? Формально все совпадает. Два рыцаря, две песенницы. Арбитр дал добро. А что именно произойдет за закрытыми дверьми… Да-да. Угадал. Правила не позволяют подглядывать. Так что, хочешь или нет… А песней мы с тобой поделимся. Да, мэм?
Его первые слова в этом зале, обращенные ко мне, хлестнули по всем ощущениям сразу. Так, что я снова вспомнила. Но не только о печати. Кое о чем ещё, временами случавшемся со мной и не оставляющим после ничего, кроме привкуса пепла на языке.
Я почувствовала, что ненавижу. Рыцаря, его брата, вообще весь клятый Орден, а до кучи и песенниц, неважно, свободных или нет. И себя заодно. За то, что стою здесь послушной куклой и все ещё верю, что…
Нет. Пожалуй, больше нет.
Они все-таки его изуродовали. Искалечили если не тело, то сознание. Потому что раньше Петер ни за что не стал бы… Конечно, у него наверняка есть, за что мстить этому жалкому клоуну. Но можно же было сделать все проще. Да, наверное, стать убийцей. Но не палачом.
— Ваш выход, мэм. Прощальная песня. Для всех нас.
Он так насмешливо проблеял это «мэм», что последние сомнения помахали ручкой и скрылись в тумане.
Прощальная? Хорошо. Просто замечательно. Потому что я уже мечтаю все это забыть и развидеть.
— Ты не смеешь…
— Да ладно. К тому же не факт, что маман будет сильно переживать. Один сын ведь у неё все равно останется. А как говорят? Самый выстраданный ребенок — самый любимый.
Эти слова уже сами по себе стали смертельным ударом, достаточно было лишь взглянуть на лицо клоуна, бесцветно и косо поплывшее куда-то набок. Но Петер смотрел совсем в другую сторону. На меня. С терпеливым интересом.
И я решила не заставлять себя ждать.
Конец любым надеждам…
Пела, что называется, наугад. Потому что меня тоже не научили, как надо. Оставалось только довериться чувствам, которые уродливо кривились и плавились. Совсем под стать лицам двух братьев.
Он сказал: для всех. И я пустила песню метаться по залу. Но внутри меня бушевала своя буря, и вот эти волны уже некуда было деть. Только ждать, пока силы иссякнут.
Нет-нет, я больше не проснусь…
Петер продолжил свой неспешный путь по кругу. Даже демонстративно сложил руки на груди. И не смотрел уже ни на кого из нас. Вообще не смотрел: когда оказался ко мне лицом, я увидела, что его веки плотно сомкнуты.
Хотя, если вспомнить предыдущие фокусы, удивляться не приходиться. Да, такие волны не предназначены конкретно для сбора информации, больше для переноса, но отражения все равно возникают. И видимо, рыцарю их вполне достаточно. Может статься, что за закрытыми глазами сейчас вовсе не темнота, прорезанная всполохами, а сияющий белый день. Пространство, залитое ярчайшим светом, от которого не спрятаться.