Воробьиный дом

Oh no, not me
I never lost control
You're face to face
With the man who sold the world.

Детектив проверил туалет и спальню, а затем набрал Веласкеса.

- Миссис Марпл, – вместо приветствия раздалось в телефоне, – заимей привычку звонить мне только по делу и только с радостными новостями. Например, если нашёл чемодан, полный денег…!

- Мисс, – поправил его Хэнгер.

- Что?

- Не миссис, а мисс Марпл. А ещё Джон Джонсон, который из банка “Колорадо Юнион”, который отец Лизы Джонсон, убитой в «Прауд Спэрроу», покончил с собой. Он застрелился. Я сейчас у него.

- Кретин! – рявкнул Веласкес, потом добавил что-то на испанском, затем раздались гудки.

Как лаконично, подумал Клифф Хэнгер. И на кого это было направлено? На гонца, что принёс дурную весть, или на банкира, что даже не попытался справиться с горем и тут же поспешил на тот свет вслед за дочерью, добавив полиции хлопот?

Телефон зазвонил.

- Ты сейчас у него? – спросил Веласкес, судя по голосу говоря на ходу.

- Да, – помедленнее произнёс Хэнгер – вдруг лейтенант со второго раза не услышит.

- Там и оставайся.

- Хорошо.

- Жди нас, мы уже, считай, выехали.

- Хорошо.

- И, бога ради, Хэнгер…

- У?

- Не трогай там ничего.

- Хорошо, – ответил сыщик, скрестив два пальца за спиной.

Закончив разговор, Хэнгер подошёл к покойнику. От лежавшего на ковре возле кресла револьвера ещё шёл дымок. Через дыру ровно посередь лба Джонсона виднелась крыша дома напротив. Струйка крови стекала на нос и ритмично капала с его кончика на белую рубашку в серую клетку. Часть длинных волос блондина оказалась на груди, и некоторые из них тоже пропитались кровью. Капельки носились сверху вниз по русским горкам кератина.

Первый хлопок, что услышал Хэнгер на улице, всё-таки принадлежал не барахлящему седану. Это был выстрел. Значит, не зайди он в магазин за дешёвой фасолью в соусе, он бы застал Джонсона ещё живым. Хотя нет, не застал – он бы в это время стоял у двери, переводя дух.

Это хорошо, что фасоль меня отвлекла, подумал Хэнгер.

Ведь он – последний человек на Земле, кто смог бы отговорить отца, чью дочь позавчера жестоко зарезали, от самоубийства. Скорее, наоборот, полностью поддержал бы его выбор. А потом пошёл бы по статье за преступное бездействие. Так что всё сложилось так, как должно было сложиться. И нет причин для сожалений. Единственный, кто виноват в происходящем – маньяк (или маньяки), что жестоко казнил двенадцать детей.

Ему приходилось иметь дело с трупами на службе в полиции. Как новичок он часто бывал на вызовах по внезапной смерти. Так что никаких тебе ликвидированных бандитов из наркокартелей или международных террористов – в девяноста процентах случаев это были умершие в одиночестве старики.

Старые тела разной степени разложения, иногда уже почти бульон. Сверху скелет покрывает засохшая твёрдая кожа, а ноги синие и распухшие – кровь и сгнившие органы стекают туда под силой гравитации.

Хэнгер не относился к ним как к некогда живым людям. Не получалось и всё тут.

Прошлая жизнь казалась такой далёкой, а вроде чуть больше года прошло с тех пор. А воспоминания в голове не то, что поблекли – атрофировались. Это уже не воспоминания о своём прошлом, а скорее – о некогда просмотренном процедурале. Не больше. И точно не важнее.

Но мёртвый Джон Джонсон лишь частично бередил что-то из прошлого. Он оказался совершенно не такой, как те ветхие трупы. Это задело Хэнгера. Тот факт, что несколько минут назад это ещё был живой человек. Дышал, задумчиво смотрел на пистолет, думал, быть может, не доводить до греха, а просто напиться…

Он всё ещё казался живым, кожа пока не успела побледнеть от оттёка крови. Казалось, он не выдержит, сначала просто усмехнётся, а затем и вовсе расхохочется от своей выходки. Смажет со лба платком имитацию дырки и признается, как именно устроен этот хитрый трюк. Но это не происходило. Дымка продолжала серым сверлом выходить из дырки во лбу в сторону неба.

Тут сыщик увидел на журнальном столике у кресла лист бумаги рядом с чёрной книгой. Оставив интересное на потом, Хэнгер взял книгу. Маленькая, чёрная, потёртая, покрытая чем-то вроде кожзама. Судя по позолоченному теснению с крестом не обложке без названия это “Библия”. Клифф Хэнгер – младший осторожно вернул её на место и брезгливо вытер руку об штанину, потом протёр платком и поверхность книги. Лежавшее рядом письмо ожидаемо оказалось предсмертной запиской. Чтобы не оставить на ней отпечатков, детектив прижал край бумажки к столу нестриженным ногтем.

“Моё имя – Джон Джонсон”, – начиналось письмо.

Хэнгер тут же прервался и подошёл к холодильнику, что весь заклеен стикерами со всякими напоминалками вроде: “Забрать платье Лизы из химчистки!”, “Пригрози им увольнением, трус!” и “Ешь меньше красное мясо!”. Почерк на стикерах и в письме совпадал.

Удостоверившись, что Джонсон действительно является автором записки (если тут не имеет место сложная подделка, узнать которую смогут только графологи), Хэнгер продолжил чтение:

“Мать Лизы умерла при родах. Как в Средних веках. Я делал всё, чтобы ей не казалось, будто мы не полноценная семья. Я был ей и отцом и другом. Всего себя положил на её алтарь. Ненавистная мне работа, кредиты и кредиты, чтобы оплачивать кредиты. Всё лишь бы она поступила в этот проклятый воробьиный пансион, после которого для неё будут открыты все дороги. Её жизнь только-только начиналась. Я сложил весь мир к ногам моей дочери. А её убили. Те люди, что должны были позаботиться о её будущем, не сберегли её настоящее. Ненавижу воробьёв! Сегодня я застрелил их пять штук из окна, а последнюю пулю пустил себе в лоб, раз вы это читаете.

P.S. Всё скопленное мной отдайте на благотворительность. И, пожалуйста, не в этом городе”.

Клифф Хэнгер – младший не питал иллюзий касательно себя самого, и по умолчанию думал о себе как о плохом человеке. Вот и сейчас единственное, что его зацепило в последних словах покончившего с собой, так это упоминание этих треклятых воробьёв. Быть может, это не просто пьяная обида на название и символ учебного заведения, в стенах которого загубили Лизу Джонсон.

Детектив достал из кармана пальто термос с чаем и отпил.

Он в задумчивости ещё раз огляделся по сторонам. Сколько ж тут фотографий Лизы – попытка сосчитать ничем хорошим не кончится.

Вот Лиза Джонсон с отцом в зоопарке у вольера со львом. В руках шарик в виде зебры. На вид ей тут около тринадцати. Оба улыбаются зубами настежь. Оба закрыли глаза из-за вспышки. Вот она постарше, одна, у неё на носу тяжёлые очки с толстым стеклом, отчего её глаза кажутся огромными, как у персонажа анимэ. Судя по фону, это они с отцом в магазине оптики – выбирают девочке новый аксессуар. А вот они в театре перед началом спектакля, сидят на своих местах и, глядя в камеру, приложили пальцы к губам – ведь в театре нельзя шуметь. Фото сделано при помощи селфи-палки. Также в кадр попала полная дама с пышной кудрявой причёской, и она недовольна подобным дурачествам папы с дочкой.

Вот тощий бледный папаша в дурацких плавках с пингвинами в момент падения в аквапарке. Вот Лиза заснула лицом в учебник, а вечно не скучающий отец поставил ей рожки и делает фото на мобильный с не самой лучшей камерой.

А вот на фотографии Лиза Джонсон вместе со своей девушкой Лирикой Рейнер, старше её на пять лет. На снимке рослая оторва с фиолетовыми волосами нагибается чтобы шутливо чмокнуть в губу хохочущую в этот момент крохотную Лизу. Может, это фото сделал и не её отец, но это он повесил его в рамочке на стене вместе с остальными. Значит, он был счастлив за дочь. Счастлив, что она счастлива. Что любит и любима. И не осуждал её выбор. По сути, это не самоубийство – по сути тот, кто перерезал в четверг двенадцать глоток, убил тринадцать человек…