Страница 24 из 87
Честно говоря, я не уверен, что он думал именно так. Было трудно предположить, что в недрах этой каменной глыбы могли роиться подобные сантименты. Но такой неформальный и достаточно откровенный разговор впервые навёл меня на мысль, что и командирам ничто человеческое не чуждо. Исполненный ощущения безмятежности и счастья, восседая на заоблачной высоте своего Олимпа, я сегодня был далёк от чувствований и переживаний находящихся поблизости людей, но командира мне было искренне жаль.
Украдкой, чтобы никто не перехватил мой сострадательный взгляд и чтобы командир не догадался, что тут кто-то смеет его жалеть, я изредка поглядывал в сторону этого сильного, по-настоящему мужественного, не склонного к душевным терзаниям человека, и мне становилось как-то не по себе. Осознание, что лично у меня всё хорошо, что дома ждёт любящая и верная жена, а теперь вот ещё и маленькая дочка, абсолютная уверенность в том, что вся эта семейная идиллия совершенно неуязвима для разного рода неожиданностей и на сто процентов застрахована от подобных передряг, вызывало двоякое чувство. С одной стороны, на душе было спокойно и радостно, но вместе с тем ощущалось и некое беспокойство. Собственное ничем не омрачённое семейное счастье в соприкосновении с неблагополучием находящегося рядом человека вызывало безотчётное чувство вины и тревоги, а в сочетании с незыблемой уверенностью в исключительном своём положении – где-то даже и гаденького самодовольства. Ни с чем не сравнимое ощущение надёжного тыла, знакомое всем скитающимся по белу свету, но особенно ценимое людьми военными и моряками, внушало твёрдое убеждение, что так будет всегда, убаюкивало и гнало прочь все иные, не вписывающиеся в этот благорасполагающий формат, мысли и чувства. И хотя оснований для переживаний не было ровно никаких, где-то в глубине души, в дальних закоулках подсознания робко проклёвывались и начинали назойливо досаждать сорные ростки сомнения:
– Но ведь и у командира когда-то было всё хорошо, была счастливая молодая семья и надёжный тыл! Так же, как и я сейчас, он был искренне уверен, что всё это всерьёз и надолго… навсегда. Прошло пятнадцать лет – и что он имеет? И таких примеров сколько угодно! Механика жена выставила из дома… Старпом в пятый… или вообще, в шестой раз собирается жениться. К Васе жена из Питера второй год доехать не может. Даже замполит, на что уж морально устойчивый, идеологически и психологически подкованный кадр, а и тот всё со своей ругается – то дома, то в общаге живёт... Неужели и в самом деле всё рано или поздно заканчивается? Самая неземная любовь, самая бурная страсть, самые доверительные отношения…
Вероломно прорастая в мозгу, эти ядовитые ростки уже грозили омрачить моё восторженно-благостное настроение, но я, как обычно, был начеку.
– Это только у других так бывает, мой же случай совершенно особый! Именно на мою долю выпало недоступное другим счастье – прожить всю жизнь в любви и согласии с одной-единственной любимой и верной женщиной! Так оно есть и будет всегда, потому что по-другому просто не может быть!
Такими самоуверенными, не допускающими никакого иного толкования измышлениями молодого максималиста я безжалостно корчевал назойливую поросль сомнения. Результаты не заставили себя ждать. Очень скоро я вновь обрёл полное душевное равновесие и нерушимую уверенность в безоблачности своего семейного будущего как в ближайшей, так и в самой отдалённой перспективе.
Должен сказать, что с отдалённой перспективой я несколько перестарался – ровно через пятнадцать лет (наверное, это какой-то переломный рубеж в семейных отношениях) я в точности повторил судьбу командира. Причём даже в деталях. И сегодня, подходя к вопросу с разумной долей цинизма, я мог бы значительно охладить пыл некоего восторженного молодого максималиста и дать множество полезных советов себе тому, пятнадцатилетней давности. Есть мне что сказать и нынешнему поколению беззаветно и пылко влюблённых… Хотя… Надо ли тут что-то говорить? Стоит ли приоткрывать завесу? Да и кто меня будет слушать? Пусть наслаждаются хрупким счастьем, пока оно само идёт в руки. Блаженны не ведающие…
– Эх, благодать-то какая! И на что нам это всё дано?
Эти – с чувством какой-то обречённости – прозвучавшие слова вывели меня из состояния задумчивости. Их произнёс командир. Откинувшись корпусом, запрокинув голову, он смотрел расширенными, какими-то зачарованными глазами на звёздное небо и мечтательно, совсем по-детски улыбался. Непривычно было видеть командира в таком лирическом расположении. Куда делась его непоколебимая суровость? От холодной сдержанности тоже не осталось и следа.
– Да, минёр… жизнь… Такая канитель тут у нас вьётся… А там… – покрутившись на жёсткой сидушке, устроившись поудобнее, командир вновь заговорил, следуя течению каких-то своих мыслей, продолжая прерванный разговор и как бы мне что-то доказывая.
– Ты, минёр, глянь на это... Вот она, бесконечность! Я, конечно, коммунист, материалист и всё прочее, но когда смотрю на небо, мне чего-то в марксизме не хватает. Вот он – чёрный провал бесконечности! Ты представь. Бесконечность времени и пространства. Во все стороны, куда ни глянь. Всё это, что над нами, было всегда… и всегда будет. У меня уже от одного этого мурашки по коже. Представляешь? Всегда! Пусть в другом виде, распавшись на атомы и опять соединившись. И так – бесконечное количество раз. Но будет! Ты можешь себе представить цифру – триллион? Единица и двенадцать нолей… А если не цифрой, а годами? Человек существует на земле миллион лет. Сама земля – четыре миллиарда, это четыре тысячи раз взять по миллиону. А представь себе триллион лет, сто триллионов, триллион триллионов! А ведь эти даты когда-то были. Было такое мгновение в истории вселенной. И с тех пор где-то там, – командир сделал неопределённый жест, – летает материя. Тонны, миллионы тонн, миллиарды… те же самые триллионы. И будет летать ещё столько же, вечно… Этого я своими материалистическими мозгами осмыслить никак не могу. Бесконечность массы, времени, энергии, пространства… Всего… А вот ещё – скорость света конечна… Почему? Зачем? Кем задумано? Благодаря этому вселенная не только бесконечна, но ещё и недоступна. Никому, никогда… Кроме одной какой-то высшей силы… Которая существовала всегда, находится одновременно здесь и везде…
Командир вздохнул и, как мне показалось, печально улыбнулся.
– А мы суетимся, морды бьём, ругаемся. Планету делим. Мгновенье – и всё быльём поросло! Ещё мгновение – и даже атома от нас и от мира нашего не останется, всё пылью разлетится по вселенной. Бетховен, Моцарт, Чайковский… Величайшие произведения, города, памятники архитектуры. Весь этот пласт… вся незыблемость нашего бытия… Исчезнет, растворится в вечности… Навсегда! И вот тут-то не могу я с Марксом согласиться. Пусть не останется атома на атоме после очередной трансформации вселенной, пусть все материальные носители – ноты, диски, книги, компьютеры, человеческий мозг – развалятся на молекулы и атомы и разлетятся в разные стороны бесконечности. Но как может исчезнуть безвозвратно дух, мысль, создания ума человеческого? Музыка, литература, искусство? Как может пропасть навсегда
«Лунная соната» Бетховена? Как может перестать существовать «Адажио» Альбинони? Ты слышал эту музыку, минёр? Мне кажется, это то, что было всегда и будет вечно. Бетховен, Чайковский, Моцарт свою музыку не сочинили. Невозможно такое создать смертному… Она была всегда, они её восприняли, поймали, настроившись на волну, как радиоприёмники, и только записали…
Командир ещё долго говорил – восторгаясь, недоумевая, объясняя и не находя объяснения таинственным парадоксам бытия, а между тем в неумолимом движении к рассвету таяла и истончалась эта волшебная ночь. Причудливыми всполохами, возникающими в таинственных глубинах, беспокойное море подмигивало чёрному мягко искрящемуся над головой небесному океану. Звёздные сложносочетания медленно перемещались по своим астрономическим дугам, и полная Луна, яркая, как корабельный прожектор, выпукло серебрила неуёмную водную рябь.