Страница 20 из 87
Объяснение такому рвению простое – в этом случае в числе нескольких подобных ему хитрецов-добровольцев Самокатов получал возможность одним из первых оказаться на мостике и раньше других своих собратьев хватануть глоток свежего воздуха, а если повезёт, то и перекурить. Он даже взял на себя (совершенно бескорыстно!) дополнительные обязанности – как можно дальше от корпуса лодки зашвыривать отработанную регенерацию, исправно поступающую по трапу наверх из всех остальных отсеков. С этим делом Камаз справился отлично, и долго ещё шипела, пенилась вода у бортов, бессмысленно выделяя в атмосферу оставшийся в полуразложившихся пластинах кислород.
Как ни истосковалась душа по свежему воздуху и высокому небу над головой, мне, как и многим другим матросам и офицерам корабля, сразу же попасть наверх оказалось невозможным: пока я бродил по отсекам, принимая со всех сторон поздравления, народу в ограждении рубки набилось – не протолкнуться.
Командир, старпом и замполит – всегда первые на мостике и уже несколько минут остывают, наслаждаясь относительной прохладой влажной тропической ночи. Отдраив боковую дверь рубки, на наружную палубу вышел механик в компании с парой мотористов. Подсвечивая себе фонариком, он полез под кормовую надстройку проверять, почему под водой подтекала захлопка подачи воздуха к среднему дизелю.
Но вот наверху стало свободнее. Всласть накурившись и надышавшись, первая партия счастливчиков отправилась спать. По трапу наверх потянулись свободные от вахты офицеры и матросы корабля. Не все, конечно, одновременно. На этот случай на подводном флоте всё уже давно продумано и должным образом порешено. Чтобы не создавать толкучку и лишний ажиотаж, на каждый отсек имеется по жетону-сектору, иногда – по два. Выходить наверх разрешается только по предъявлении одного из этих металлических кружков с выбитым на нём номером отсека.
Поднявшись по трапу и едва лишь высунув из люка голову, счастливый обладатель жетона предъявляет его вахтенному офицеру как пропуск. Получив добро на выход, он показывается из горловины весь и вешает жетон на один из специальных крючков, находящихся поблизости. Когда через некоторое время проветрившийся и до одури накурившийся моряк спускается, то обязательно забирает жетон с собой, чтобы передать его внизу другому терпеливо дожидающемуся своей очереди товарищу. Как мы видим, даже в надводном положении моряки-подводники не всегда могут дышать свежим воздухом, когда им этого захочется. Но так придумано не для того, чтобы сделать подводную службу привлекательной исключительно для самых отъявленных садомазохистов, а с чисто практической целью. Во время войны, когда вокруг разбросаны мины и с любой стороны можно получить торпеду в борт, для наблюдения за водной поверхностью важна любая дополнительная пара глаз. Поэтому свободным от вахты матросам нарезались индивидуальные сектора, чтобы они глядели только в эту сторону. Отсюда и название. Кроме того, при такой организации вахтенный офицер может постоянно видеть, сколько жетонов-секторов висит на крючках и, следовательно, знать, сколько людей находятся наверху, что в случае погружения не позволит оставить какого-нибудь нерасторопного моряка на мостике или в дальних закоулках ограждения рубки. А такие случаи бывали. Вот один из них.
Случилось это на Северном флоте. Подводная лодка, находящаяся на боевой службе, вынуждена была всплыть для устранения мелкой неисправности. Был полный штиль и сильный туман. Вылезшая наверх ремонтная бригада разбрелась по скользкой палубе и принялась за работу. Непонятно, чем был так занят радиометрист, что вовремя не обнаружил воздушную цель, но неожиданно из рваных облаков показался низколетящий «Орион». Конфуз – дальше некуда! Пролетев над палубой, самолёт скрылся в тумане, разворачиваясь на второй круг. Ещё минута – и будут сброшены гидроакустические буи. Звучит естественная в таком случае реакция командира:
– Всем вниз! Срочное погружение!
Моряков с палубы как ветром сдуло, ныряя в люк, они сыпались вниз, как горох, наступая на плечи и головы друг другу. Палуба тем временем уже поехала вниз. Командир напоследок окинул взглядом рубку и мостик – никого нет, и опустив над головой, задраил люк.
При погружении последний, кто видит поверхность моря – это глядящий в перископ командир (по инструкции, он обязан стоять у перископа при погружении и при всплытии). Вот и на этот раз, прильнув к окуляру, командир вместо привычной картины: уезжающего наверх горизонта, увидел во весь экран перекошенное лицо боцмана. Тот открывал рот, видимо, что-то кричал, но слышно ничего не было.
Понятно, что через несколько секунд подводная лодка пробкой вылетела на поверхность, а ещё через мгновение скатился в центральный пост и промокший до нитки перепуганный боцман. Трясясь и запинаясь, он стал сбивчиво рассказывать, что решил собрать брошенный впопыхах инструмент, а тут палуба стала уходить из-под ног, его подхватила волна, и он едва успел уцепиться за перископ. Как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Во избежание подобных неприятностей и висят жетоны на крючках в ограждении рубки.
Ну вот наконец удалось подняться наверх и мне. С первым полноценным вдохом на свежем воздухе приятно закружилась голова, и предательски подкосились ноги. После недельного нахождения под водой даже тридцатиградусная жара южной ночи веет блаженной прохладой и благоухает непостижимой смесью экзотических ароматов. А резкий запах хлорки, доносящийся из расположенного неподалёку надводного гальюна (доктор уже постарался – успел её насыпать), придаёт дополнительную свежесть ласкающему лицо и тело лёгкому ветерку. Воистину, для того, чтобы научиться что-то ценить, надо на какое-то время этого лишиться.
Наверху уже не так много людей. С момента всплытия большинство населения корабля успело надышаться, накуриться и давно уже спит, забившись в свои шхеры. На мостике, сидя на откидном своём насесте, блаженно щурится на Луну командир. Чуть ниже, в темноте ограждения рубки несколько неопознанных теней мерцают огоньками сигарет и приглушённо переговариваются.
В такие моменты мне всегда было жаль бедных курильщиков. К этому чувству примешивалось и ощущение некоего собственного превосходства – я могу обходиться без сигарет, а они нет! Было заметно, что сквозь напускную браваду многие из них смотрели на меня с затаённой завистью. Возможно, некоторые понимали, что травить истосковавшийся по свежему воздуху организм всякой дрянью – весьма сомнительное удовольствие, но поделать с собой ничего не могли. Я никогда не был приторным праведником, но всегда считал верхом глупости, когда с виду нормальные люди добровольно вешают себе на шею это ярмо.
Конечно, на первых порах курение вызывает некие приятные ощущения, помогает расслабиться, а прыщавым подросткам – выделиться и повысить самооценку, но в будущем все эти малоценные приобретения тускнеют перед необходимостью сидеть, что называется, на игле. Как и любая наркотическая зависимость, курение очень скоро переходит из разряда доставления себе удовольствия в разряд настойчивой потребности освобождаться от периодически возникающего дискомфорта. Это лишь поначалу наркоман испытывает эйфорию от принятой дозы, затем приятные ощущения притупляются и скоро уходят совсем. Дальнейшее употребление наркотика диктуется единственной целью – избавиться он неприятных, а затем и крайне мучительных ощущений наркотического голода и ломки. Никакого кайфа тут уже и в помине нет, есть лишь одна цепкая зависимость.
Курение, по сути, то же самое. Самообман чистейшей воды. Сначала создаём проблему (зависимость) потом её бесконечное количество раз решаем (удовлетворяем) и тешим себя иллюзиями, что нам это нравится. К чему этот мазохизм? Это не только глупость, наносящая немалый вред здоровью, но курильщики создают себе и массу проблем. В дальних поездках, походах, авиаперелётах и т. п., и так немало неудобств, а тут приходится заботиться ещё и об удовлетворении потребностей собственноручно выращенного никотинового глиста, который, если вовремя не получит что ему требуется, никогда не даст хозяину спокойно жить.