Страница 23 из 43
– Адмирал… – с наслаждением повторил он. – Мне нравится! – И расхохотался. Взрыв смеха, зародившись в трясущемся животе, разрешился тяжелой одышкой. – Увы, мистер Флетчер, вы судите по одежке, а она бывает обманчива. – Он слегка прихорошился, коснувшись медалей и поправив козырек фуражки. – Я всего лишь скромный капитан-лейтенант.
– Сочувствую, капитан.
– Нет-нет, мистер Флетчер, не растрачивайте на меня свое сочувствие. В моих руках сосредоточена вся власть, какой я только могу желать. – Он взял паузу для комплекса дыхательных упражнений, после чего стер с лица новые капли пота. – Поверьте, в моей власти обречь человека на смерть или даровать ему жизнь.
– Я вам верю, сэр, – убедительно сказал я. – Прошу, не подумайте, что эти слова требуется доказывать на практике.
Он вновь зашелся хохотом, едва не подавился, выкашлял и сплюнул на пол что-то большое и желтое, а потом сказал:
– Вы мне нравитесь, мистер Флетчер, очень нравитесь. По-моему, чувство юмора – важнейшая черта человеческого характера. Думаю, мы с вами могли бы тесно сдружиться. – В этом я сомневался, но счел за лучшее ответить обнадеживающей улыбкой. – И чтобы продемонстрировать, насколько я вас ценю, дозволяю вам обращаться ко мне фамильярно. Отныне зовите меня Сулейман Дада.
– Признателен, Сулейман Дада, весьма признателен. А вы можете называть меня Гарри.
– Гарри, – сказал он, – давайте выпьем по глотку виски.
В этот момент в каюте появился еще один человек – тощая мальчишеская фигура, но облаченная не в привычную форму колониальной полиции, а в легкий шелковый костюм, такую же рубашку лимонного цвета, галстук в тон и туфли из кожи аллигатора.
Блондинистый чуб старательно зачесан на лоб, а пушистые усы подстрижены не хуже, чем всегда, но передвигался человек осторожно – по всей видимости, оберегая некую травму. Я усмехнулся и по-доброму спросил:
– Как дела у мошонки, Дейли?
Но он не ответил и уселся напротив капитан-лейтенанта Сулеймана Дады.
Тот, протянув черную лапищу, избавил одного из своих людей от бутылки скотча из моих былых запасов, а другому жестом велел принести стаканы из разгромленного бара.
Когда в руках у нас оказалось по полтамблера шотландского виски, Дада предложил тост:
– За долгую дружбу и всеобщее процветание!
Все выпили: мы с Дейли осторожно, а Дада залпом и с заметным удовольствием. Пока голова его была запрокинута, а глаза закрыты, матрос попробовал забрать бутылку со стола.
Не опуская тамблера, Дада наградил подручного оплеухой столь могучей, что тот, пролетев через всю каюту, врезался в разграбленный бар. Соскользнул по переборке и уселся на полу, где только и делал, что ошалело мотал головой. Несмотря на неспортивную фигуру, Сулейман Дада был ужасающе силен, и у него отменная реакция, понял я.
Он опустошил свой тамблер, поставил, наполнил снова. Теперь он смотрел на меня, и лицо его стало другим: на нем по-прежнему вздымались и перекатывались пухлые складки, но клоуна здесь больше не было. Передо мной сидел хитрый, опасный и совершенно безжалостный противник.
– Гарри, насколько я знаю, не так давно у вас с инспектором Дейли был разговор, но вы не довели его до конца. – (Я пожал плечами). – Все мы благоразумные и здравомыслящие люди, Гарри, в этом я уверен. – (Я молча разглядывал виски в стакане.) – И это большое счастье. Просто представьте, что случилось бы, окажись в вашем положении неразумный человек. – Дада молча побулькал глотком спиртного, на носу и подбородке россыпью белых язвочек проступили очередные капли пота, и он смахнул их с лица. – Во-первых, неразумный человек увидел бы, как членов его команды по одному выводят на палубу, где предают казни. В наших краях принято казнить людей мотыжными черенками. Ужасная смерть, и инспектор Дейли заверил меня, что у вас особые отношения с этими двумя людьми. – (Сидевшие рядом Чабби и Анджело встревоженно заерзали.) – Затем катер неразумного человека отбуксировали бы в залив Зинбалла, и после этого неразумный человек никогда не получил бы его обратно. Катер официально конфисковали бы, прямо из моих скромных рук. – Умолкнув, он придвинулся и продемонстрировал мне «скромные руки». Таким рукам позавидовал бы самец гориллы. Какое-то время мы смотрели друг на друга. – Затем неразумный человек оказался бы в зинбальской тюрьме – которая, как вам, наверное, известно, является тюрьмой строгого режима для политических заключенных.
Я слышал про зинбальскую тюрьму, да и все на побережье про нее слышали. Из нее или выносят труп, или выпускают калеку – человека изувеченного и физически, и духовно. В народе ее называют «Львиная клетка».
– Сулейман Дада, спешу заверить вас, что я от природы человек исключительно разумный, – поведал ему я.
– Я так и знал, – отсмеявшись, кивнул он. – Разумных людей видно за милю. – Он опять посерьезнел. – Если выдвинемся прямо сейчас, до отлива, то окажемся в прибрежной лагуне еще до полуночи.
– Да, – согласился я, – окажемся.
– Вы пройдете к интересующему нас месту, где подождете, пока мы не останемся довольны, подождете честно и без фокусов, – что касается меня, я нисколько не сомневаюсь в вашей честности, – после чего вы и ваша команда будете вольны уйти на этом великолепном катере и завтрашнюю ночь проведете в своих постелях.
– Вы, Сулейман Дада, благородный и культурный человек, и я тоже не имею причин сомневаться в вашей честности. – Как и в честности Мейтерсона и Гаттри, добавил я про себя. – И я прямо-таки сгораю от желания провести завтрашнюю ночь в своей постели.
– Думаю, вам надо знать, – впервые проворчал Дейли из-под аккуратно подстриженных усов, – что ловец черепах видел, как в ночь перед той стрельбой вы бросили якорь в бухте между Дедами и Артиллерийским рифом. Мы ожидаем, что вы проводите нас именно туда.
– Я ничего не имею против взяточников, Дейли, – я и сам брал взятки, это как Бог свят, – но что же стало с воспетой поэтом честью воровской? Я очень разочарован в вас, Дейли.
Он, однако, игнорировал мои контробвинения и предупредил:
– Отныне давайте без шуточек.
– Вы и правда дерьмо, Дейли. Со знаком качества. Выстави я вас на конкурсе по дерьмовости, мог бы сорвать главный приз.
– Джентльмены, умоляю! – Дада вскинул руки, чтобы прервать поток моего краснобайства. – Давайте будем друзьями. Еще по стаканчику виски, а потом Гарри организует интересующее нас турне. – Он до краев наполнил тамблеры, но выпил не сразу. – Пожалуй, надо предупредить вас, Гарри, что мне не нравятся бурные воды. Мне от них нехорошо. Если заведете меня в бурные воды, я очень-очень рассержусь. Мы поняли друг друга?
– Ради вас я велю бурным водам утихомириться, – заверил его я, и он торжественно кивнул, словно не ожидал от меня подвигов скромнее.
Заря красавицей вставала с океанской тахты в мягких бежевых тонах перламутрового света, пронизанного стренгами облаков – точь-в-точь растрепанных поутру локонов, выбеленных ранним солнцем.
Мы споро двигались на север, держась спокойных прибрежных вод. По порядку следования «Танцующая» оказалась в авангарде и резво шла вперед закусившей удила породистой кобылкой, а в полумиле за кормой, надрывая «эллисоны» в попытке не отстать, тащился неуклюжий патрульный катер. Мы направлялись к Дедам и Артиллерийскому рифу.
Я единолично правил «Танцующей», стоя на штурманском мостике у штурвала, а за спиной у меня расположились Питер Дейли и вооруженный матрос Сулеймана Дады.
В каюте под нами Чабби и Анджело по-прежнему сидели на скамье, а трое охранников с автоматами следили за тем, чтобы мои товарищи не двигались с места.
В разграбленном камбузе не осталось припасов, а посему никто не завтракал и даже не пил кофе.
Когда нас захватили в плен, меня обуяло парализующее отчаяние, но теперь оно отступило, и я лихорадочно искал выход из лабиринта нынешней ловушки.
Я понимал, что, если показать Дейли и Сулейману Даде пролом в Артиллерийском рифе, они или обследуют его и ничего не найдут – что скорее всего, ведь что бы ни поднял там Джимми, теперь этот предмет покоился в брезентовом свертке у острова Большой Чайки, – или, наоборот, обнаружат что-то новенькое. В обоих случаях меня ждут неприятности: в первом Дейли с превеликим удовольствием подключит меня к электросистеме, чтобы я разговорился, а во втором мое присутствие сделается избыточным, и человек десять бравых матросов готовы будут драться между собой за почетную роль палача. Мне не очень понравилось упоминание о мотыжных черенках: казнь обещала быть весьма неприглядной.