Паренек из Уайтчепела

– Удивительная игра, вы не находите? Словно в самые темные части души вонзают иглу и проворачивают до боли. Хочется разрыдаться... И покаяться в самых постыдных грехах.

Джек сглотнул комок в горле, пытаясь взять себя в руки.

– А вам есть, в чем каяться, мэм? – хриплым, несвоим голосом спросил он.

– А вам? – ответила собеседница. – В чем могли бы покаяться вы... сеньор Джино? – И так пристально на него посмотрела, так проницательно, зорко, что Джеку показалось кощунством солгать. Будто она уже знала всю правду, читая его как открытую книгу...

Он произнес:

– В Лондоне я имел честь водить дружбу с вашим однофамильцем: мистером Энтони Ридли, инспектором местной полиции. Вам такой не знаком? – Джек глянул на женщину, но продолжил, не дожидаясь ответа: – Он рассказал мне однажды о женщине, некой Розалин Харпер, своей бывшей невесте, которая, будучи заподозренной в преступлении (и довольно ужасном) предпочла тайно покинуть Англию и жениха. С тех пор, как мне видится, он её не забыл и желал бы снова увидеть... хотя бы для разговора. Эта женщина сделала ему больно! – заключил он, одарив компаньонку, бледную, со вскинутым вверх подбородком, понимающим взглядом.

– К чему вы говорите мне это? – спросила она. – Полагаете, мне подобное интересно?

Джек ясно видел и понимал, что мисс Ридли, или вернее, мисс Харпер (а он теперь в этом нисколько не сомневался) напрасно храбрится, пытаясь казаться сильнее, чем есть. Что ни бледность лица, ни сплетенные на тафте синей юбки тревожные пальцы, ни затаенный огонь внутри темных глаз не способны скрыть правды, как сильно бы они ни пыталась... Обстоятельства, сколь бы странными они ни казались и ни были, удивительным образом свели Джека и эту женщину вместе, в одном доме, и отмахнуться от этого всё равно бы не вышло.

– Я лишь хотел вам напомнить: мы, люди, не всегда властны над обстоятельствами и подчас вынуждены им подчиняться. Полагаю, вы, как никто другой, понимает эту печальную истину...

Мисс Харпер смерила собеседника взглядом, еще более острым и проникающим в душу. Пожалуй, в этом им с Ридли не было равных... И Джек начинал понимать, что роднило этих двоих.

– Кто вы такой? – осведомилась она. – Только не смейте юлить: я вижу, что вы ничуть не Фальконе, даже с поправкой на вашего отца-англичанина. Сеньор Фальконе был рад обмануться, и вы легко этим воспользовались, но я...

– … Но вы привыкли быть осторожной и разгадали меня.

– Отвечайте, какие именно обстоятельства, как вы изволили выражаться, привели вас на виллу Фальконе. – Скрипка, замолкнув, опять ожила под смычком Камберини, и голос мисс Харпер заглушили от посторонних её волнительные рулады. – Вряд ли ваши намерения добрые, а потому, будьте уверены, я не стану вас покрывать...

– Даже ценой собственного разоблачения?

– Меня это не остановит.

– Другого от невесты мистера Ридли я и не ожидал.

Женщина, как успел уловить Джек, рвано выдохнула, лицо её дёрнулось, но длилось это не дольше секунды, и она взяла себя в руки.

– Не говорите так, – попросила она, – прошлое в прошлом, его не вернуть. И к счастью! Отвечайте, зачем вы обманываете Фальконе, – потребовала она. – Старик слаб здоровьем. Ваша ложь дорого ему обойдётся!

– Что с ним?

– А вам не все ли равно? – Они смерились взглядами.

– Мне видится, что граф добрый, сострадательный человек, – произнёс Джек, – он рассказал, как помог вам избавиться от Брандолино, и я... верьте мне, не желаю ему навредить. Но от моего присутствия здесь, от лжи, к которой мне приходится прибегать, зависит жизнь дорогого мне человека.

Скрипка продолжала стенать, и, быть может, именно потому, сказанные слова имели какой-то особенный вес, каждое отпечатывалось в мозгу и ложилось на сердце. Невозможно было солгать, остаться неискренним... И мисс Харпер, должно быть, то же самое ощущая, кивнула вдруг.

– Вы хорошо знаете Энтони? – спросила, глядя на скрипача.

– Можно сказать, он мой благодетель. Я многим обязан мистеру Ридли!

Мисс Харпер посмотрела на Джека и улыбнулась.

– Это похоже на Энтони. – Тень улыбки не затронула её глаз, лишь, скользнув по губам, растворилась облачком пара. – Вы сказали, он нынче инспектор, я правильно поняла?

– Да, мэм, он служит в отделении «G“, и служит прекрасно.

– Я знала, что он пойдет далеко, – кивнула женщина. – Именно потому и сбежала: не хотела стать камнем, который потянет его на дно. А именно так бы и вышло... Вы знаете, в чём меня обвиняли?

– Я изучил дело де Моранвиллей до мелочей.

Мисс Харпер, кажется, удивилась, что выразилось во вскинутой брови и быстром взгляде.

– Тогда вы знаете, что меня ждала виселица. Полицейским нужен был кто-то виновный, и я подходила на эту роль идеально. Энтони, ясное дело, пытался бы меня оправдать, вступил в конфронтацию с теми людьми, от которых зависело бы его будущее... Я не могла этого допустить. Но и смерти себе не желала... Бегство было самым разумным решением, и я убежала. Полагаете, я поступила неправильно?

Судить поступки других было легче простого, но Джек понимал, что это заведомо безнадежное дело: мы никогда не поймем, что сподвигло человека на тот или этот поступок, не прочувствовав его обстоятельств, не поставив себя на место этого человека.

И Джек не был уверен, как именно поступил бы в обстоятельствах Розалин Харпер: возможно, тоже сбежал бы. В конце концов, это было логично...

– Я не стану судить, уж простите, скажу лишь, что ваше решение до сих пор мучает мистера Ридли. Он ничего не забыл... Ничего, понимаете?

Женщина снова кивнула, и Джеку почудилось вдруг, что в глазах ее отразились низкие звезды.

– Эй, мальчик мой, Джино, – позвал его, стоило скрипке замолкнуть, Гаспаро Фальконе, – Витторио жаждет сказать тост в твою честь. И вы, сеньорита Ридли, присоединяйтесь к нам! – обратился старик к своей компаньонке. – Разлейте шампанское, будьте добры! – махнул призывно лакею.

Пенный напиток наполнил фужеры, и гости, обхватив высокие ножки, сосредоточились на ораторе, поднявшемся из-за стола. Витторио Мессина, огладив усы, начал так:

– Друг мой Гаспаро, – обратился он к другу и хозяину дома, – долгие годы мы с тоской наблюдали, как славный род Фальконе, один из древнейших в стране, медленно угасает под гнетом тяжелых, непредвиденных обстоятельств. Сначала смерть нашей очаровательной Терезы, после – бегство Аллегры... – Оратор вздохнул, замолчав на мгновенье. – И пусть я всегда говорил, что тебе следовало снова жениться, – указал он на друга фужером с шампанским, – но в твоём сердце уже не нашлось места для новой любви, ты остался верен старым привязанностям. И в этом весь ты, друг Гаспаро! Верный, преданный и неизменный. И за это уже можно было бы выпить, но... сегодня у нас есть повод получше, не так ли, друзья? – Его жена и сестры де Лука радостно закивали. – Сегодня мы празднуем обретение родом Фальконе надежды. Надежды, которую наш Гаспаро заслужил больше, чем кто-либо другой! Итак, за надежду рода Фальконе, – провозгласил Мессина, вскинув в воздух фужер и глядя на Джека.

– За надежду рода Фальконе! – подхватили другие, с улыбками глядя на парня.

Сам Джек, чья совесть неистово бунтовала и билась птицей с изломанными крылами внутри грудной клетки, улыбаясь вымученно и вяло, поспешил глотнуть пенный напиток, лишь бы спрятаться за фужером, и закашлялся, когда пузырьки ударили в нос.

– Ну-ну, мальчик мой, не смущайся! – старик похлопал его по спине. – Витторио любит высокопарные речи, и ты со временем к ним привыкнешь. Пей не спеша...

В этот момент, отвлекая внимание на себя, поднялась с места Бьянка де Лука. В свете свечей, в платье винного цвета и с ожерельем на шее, от которого ее кожа будто светилась, она казалась по-настоящему юной и восхитительной. Так же, кажется, полагал и сеньор Камберини, не сводивший с неё влюбленного взгляда...

– Раз уж у нас сегодня вечер приятных вестей, – сказала она, – то позвольте и мне сделать одно маленькое, но очень приятное оглашение. – Она протянула молодому любовнику руку, и их пальцы переплелись. – Мы с Джулиано хотим пожениться! – пропела она, зардевшись, словно девчонка.