Паренек из Уайтчепела

– Понимаю, ты еще не готов говорить о любви. Твое сердце разбито вашей разлукой... Бедный мой мальчик. Но, по крайне мере, я теперь понимаю причину этой печали в глазах. Как ее имя?

– Аманда.

– Красивое имя. Как и сама девушка, я уверен. – Фальконе вдруг сжал его руку, и молодой человек от неловкости, непривычности этого жеста ощутил комок в горле и желание убежать, прекратить разговор, болезненный для души. Слишком искренним было сочувствие собеседника, слишком явной забота и желание поддержать...

Он к подобному не привык.

К счастью, на том они и закончили прошлым днем: Фальконе сказал, что Джеку не помешает выспаться хорошенько, так как с утра пребудет портной, а после обеда – приглашенные гости.

Их, кстати, действительно оказалось, немного, как Фальконе и говорил, но даже пятеро итальянцев в довесок к уже имеющимся взбаламутили сонную жизнь виллы до основания.

Первыми прибыли Витторио и Селесте Мессина, давний друг Гаспаро Фальконе с женой. Мессина был еще моложавым, крупным мужчиной, рядом с которым его миниатюрная, маленькая жена смотрелась крошечной балериной, облаченной в наряд светской дамы.

Они в привычной итальянской манере восторженно познакомились с Джеком, охая и восклицая, поразились генам Фальконе, проявленным, несмотря ни на что (под этим, конечно, подразумевалась английская кровь его якобы отца), в его «миловидных» чертах и, наконец, ушли в свою комнату освежиться с дороги.

Следом за ними во двор въехала карета де Лука, племянниц хозяина дома. Они выпорхнули наружу, как два яркокрылых, почти невесомых, маленьких мотылька, не подвластных своим реальным годам.

– Дядя Гаспаро, какое счастье снова видеть тебя! – воскликнула первая из сестер, младшая, как позже выяснил Джек. – Эта радость искупает всё неудобство дороги, какой бы невыносимой она ни была. – И женщина смачно расцеловала старика в обе щеки.

И уже обратила было свой взгляд и на Джека – тот внутренне приготовился и к поцелуям, и к экзальтированному восторгу, непривычному англичанину, – но вторая сестра, Бьянка де Лука, оттянула внимание на себя.

– Бедного малыша Пеппино опять укачало в карете! – с недовольством проворчала она, опустив на дорожку толстого мопса с бантом на шее. Животное так и стояло, растопырив короткие ножки, и не двигалось с места, глядя на мир большими, выпученными глазами. – Вот, поглядите, он совсем обессилел, бедняжка! Всю дорогу ни крошки не съел.

– Он просто не голоден, – откликнулась Агостина де Лука. – Вспомни, что доктор говорил о диете: Пеппино не в меру упитан.

Ее сестра с искренним ужасом повторила:

– Диета?! Много ли понимает тот шарлатан? Посмотри на бедняжку, он еле стоит на ногах. – И женщина вынула из повязанной на руку сумки бисквит с апельсиновым джемом. Опять подхватила питомца на руки и сунула лакомство ему под нос... – Уу, какая вкуснятина, правда, Пеппино? – заискивающе вопросила она, но пес отвел морду. – Что, не нравится? – всполошилась хозяйка. – Но это твое любимое лакомство. Бедный мой песик! Вдруг он чем-нибудь заболел? Вдруг скончается от истощения? – поглядела она на присутствующих.

Ее сестра совершенно по-детски закатила глаза.

– Он скорее скончается от обжорства, – констатировала она. И велела: – Перестань сюсюкаться с глупым животным и поздоровайся с дядей... и нашим новым кузеном.

Женщина поглядела на Джека с Фальконе.

– Простите, дядя, но я ужасно волнуюсь за мальчика, – повинилась она, расцеловавшись со стариком. Мопса она так и держала в руках, казалось, не в силах расстаться с ним хоть на секунду... – И ты прости меня тоже, – она одарила Джека улыбкой. – Знаю, не все меня понимают, но этот кроха, – любовный взгляд на животное, – все равно мне что сын.

– Скорее любовник, – вскинула бровь Агостина де Лука. – Вот расскажу обо всем Джулиано, посмотрим, что он тогда скажет!

– Джулиано любит Пеппино, – парировала сестра, – не то что некоторые другие! – И они с сестрой встретились взглядами.

Перепалки между обоими, должно быть, были не внове, так как Фальконе с улыбкой сказал:

– В конце концов, вы приехали познакомиться с моим внуком или беседовать о Пеппино? Что подумает о вас Джино? – попенял им старик и обнял Джека за плечи. – Мой внук, сеньориты, Джино Фальконе, прошу любить и жаловать.

Бьянка де Лука наконец опустила Пеппино снова на землю и, стиснув Джека в объятиях, крепко расцеловала.

– Прости, дорогой, эта дорожная тряска всегда что-то делает с головой, – она взмахнула руками, изображая разброд в голове. – После тряски в карете я всегда сама не своя... как и бедняжка Пеппино.

– Не начинай о нём снова, – проворчала Агостина де Лука, тоже стискивая Джека в объятиях. – Ты совсем юный и славный, – одарила она его комплиментом. – Ни дать ни взять ангелочек с церковных гравюр. Настоящий Фальконе! Дядя так счастлив твоему появлению... и мы тоже, конечно.

– И я тоже счастлив быть здесь, – с трудом выдавил Джек.

Сейчас, в непосредственной близости, он рассмотрел морщинки у глаз обеих сестер. Подвижные, шумные, они представлялись моложе, чем были: старшей скорее всего было порядком за сорок, младшей чуть меньше того. В любом случае, они вели себя словно избалованные девчонки, а не взрослые женщины, и Джек, наблюдая за обоими со стороны, не мог не дивиться данному обстоятельству.

– Джулиано подъедет к самому ужину, – сообщила Фальконе старшая из сестер. И состроила покаянное личико: – Дядечка, ты ведь не против, что я его позвала? Пеппино его обожает и чувствует себя хуже, когда он не рядом.

– Так ты позвала его ради Пеппино? – насмешливо осведомился старик.

Женщина шумно вздохнула, изображая смущение:

– Джулиано такой славный мальчик, что мы с Пеппино... слегка без ума от него, – призналась она. – К тому же он просто волшебно играет на скрипке и сможет скрасить наш вечер приятной музыкой. Ну, скажи, что ты не против? – взмолилась она, и Фальконе кивнул.

– Чем больше молодых лиц, тем моложе я сам себя ощущаю, – произнес он, глянув на Джека. – Поглядим на этого Джулиано: так ли он в самом деле хорош, как ты о нём говоришь.

– Он прекрасен, – шепнула Бьянка де Лука, чмокая за неимением лучшего претендента на поцелуй мопса в его чёрную мордочку.

Молча шагавшая рядом сестра снова закатила глаза и, заметив, что Джек это видел, пожала плечами: мол, это невыносимо, вскоре ты сам это поймешь.

И когда к ужину прибыл Джулиано Камберини, молодой музыкант двадцати пяти лет, обаятельный, симпатичный, одаривающий Бьянку де Луку страстными взглядами и не менее страстными прикосновениями, Джек и сам был готов закатывать, как Агостина, глаза. Эти двое сюсюкались над Пеппино, как молодые родители над младенцем, чесали его плотное брюшко, кормили бисквитным печеньем и прижимали к себе толстую тушку. Тот то ли млел, то ли закатывал обморочные глаза, но все-таки находил в себе силы лизнуть то одного, то другую в их щеки, носы и руки, находившиеся в непосредственной близости от его языка. Смотреть на это было смешно и нелепо, но остальные, казалось, относились к происходящему благосклонно, не видя в таком поведении ничего за рамки вон выходящего. Джек же попытался представить нечто подобное в Англии – и не смог. Не хватило воображения.

После ужина, на котором присутствовала и мисс Ридли, в саду устроили чаепитие с игрой в карты и скрипкой. На скрипке играл сеньор Камберини... Каким бы невежественным Джек ни был в отношении музыки, даже его пробрали до мурашек грустные переливы, раздававшиеся над садом. Казалось, скрипка рыдала, рассказывая о чем-то своем, неизбывном, и душа отзывалась восторгом, то радостным, то печальным... Джек ощутил свое острое одиночество, тяжесть задачи, возложенной на него, нежелание предавать старого графа, так поверившего в него, и разлуку с Амандой. Все эмоции разом всколыхнулись в нем, поднимаясь наружу...

И он с трудом мог ответить, когда неожиданно оказавшаяся рядом компаньонка Фальконе сказала вдруг: