Иллюзия преданности

— Римари уже давно должен был остепениться и завести семью, но так и не сделал этого, — негромко, словно разговаривая со своими мыслями, сказал Данно. А потом взглянул на Бродэка и спросил бестактно: — Ты сам-то женат?

— Да, и счастливо.

Следовало прибавить: «И ты пил на моей свадьбе полгода назад, растяпа», но Матьяс сдержался. День и без того был паршивый. Он сомневался, что сможет сказать это в нужной степени дружелюбно, чтобы не прозвучало как оскорбление.

— А Римари нет. При этом ты волен был вообще никогда не жениться, да? Никто не ждал от тебя, что ты дашь жизнь чистокровному потомству?

— Что значит «чистокровное» в моем случае? — болезненно поморщился Бродэк. Он, как и Фарелл, был из тех детей, которых риорцы вывезли из долины Риордана в восемьдесят шестом. Этим детям полагалось быть благодарными за спасение и не думать о том, за что умирали их отцы. И уж тем более не бороться за сохранения того, что давно истлело.

— Не меняй тему, — спокойно парировал Данно. — Полагаю, для тебя никаких правил на этот счет нет. По крайней мере, я не слышал о таком.

— Нет. Я свободный человек.

«Который почти забыл язык, на котором говорил дед», — мысленно добавил Бродэк.

— А Римари нет, — повторил Данно и скрестил на груди руки. — Древние принадлежат своему дому от рождения до смерти. Совсем другой уровень ответственности. Это трудно объяснить. Но если бы все было иначе, они бы не выжили во Второй эпохе.

— И это все ты мне рассказываешь для того, чтобы убедить меня, что Римари не вляпался в грязь по самые голенища? И отказывается от дома только потому, что не успел жениться? И песню какой-то женщине поэтому прислал?

— Погоди, не части. Я и половины слов из-за твоего произношения не понял. Что там про песню?

Бродэк остановился, напоровшись на насмешку, как на короткий охотничий нож. Глубоко вдохнул, медленно выдохнул и заговорил так, как учили: внятно пропевая длинные риорские гласные.

— Для Аниты Риканен. Я в этих делах не разбираюсь, но экономка считала, что это очень важно. Что мастер Римари не склонен делать такие жесты без причины. А какие такие жесты? Песня не может значить больше, чем дом.

Данно тонко улыбнулся.

— Иногда мне кажется, что для Римари все, что угодно, может казаться важнее, чем дом. Он легче ветра на подъем. Последний раз он пробыл в городе не больше трех ночей. Словно за ним гонится кто… — он задумался на минуту и прибавил уже без улыбки: — А может, так и есть.

— Посмотрим, что скажет шеф, — сощурился Матьяс. — Что-то мне подсказывает, что Римари носит по свету вовсе не ветер. Экономка зря слезы лить не станет. Хотя может быть, дело в песне. Кто бы понимал еще, в чем причина женских слез.

— Эмоции, — сухо ответил Данно. — Так значит, экономку рассчитали? Может, поверенному не понравилась ее предприимчивость?

— Всех, не только ее. Садовник, повар и горничная. В пустом доме не было нужды содержать много людей, но эти четверо держались вместе много лет. Стал бы Римари гнать своих людей без причины? Не уверен. Он знает, что не вернется. А я собирался выяснить, во что он такое вляпался.

Матьяс еще раз зачем-то отряхнул обвисшие поля измочаленной шляпы.

— Вопросы крови — самые сложные вопросы в мире, — непонятно ответил Данно. Поймал недоумевающий взгляд коллеги и со вздохом продолжил: — А что еще хуже: кровь и серебро всегда взаимосвязаны. Так уж вышло, что я знаю точно: дом Эдо Римари отныне целиком и полностью принадлежит его семье. Когда он вернется — а он непременно вернется, ибо Римари очень опытен и осторожен — то ему придется жить в меблированных комнатах для путешественников. По крайней мере, до тех пор, пока не женится и не обзаведется наследником. Может, и песня для женщины тоже не просто так была написана, как считаешь?

Матьяс почувствовал себя обманутым в лучших побуждениях. Он мчался сюда с намерением прижать земляка к стенке, заставить Фарелла ответить, наконец, на вопрос, стоят ли какие-то там идеалы жизней его людей. Этот вопрос не давал Бродэку покоя тем сильнее, чем заметнее округлялся живот его жены. Мнительный горец мгновенно примерил на себя странную историю лучшего искателя, Эдо Римари, и пришел в ужас. И даже ярость. Рано или поздно, так или иначе может случиться так, что и он сам, Матьяс Бродэк, попадет в беду из-за поручений Фарелла. Так он думал.

А теперь он и не знал, что думать.

— Ты слишком близко к сердцу принимаешь дела, которые не касаются газеты. Ты хороший человек, Матьяс, но иногда лучше не лезть в чужие проблемы с домами и женщинами.

— Для искателей нет чужих дел, Таль, ты разве не помнишь? — невесело хмыкнул Бродэк. — Неравнодушие наше кредо.

— Эти лозунги для студентов или для таких романтиков из хороших семей, как Римари. А мы с тобой старые псы из Управления, Матьяс, которые здесь ради денег. А деньги дает газета. С Римари или без Римари — она должна выйти в срок. Тебе есть что сдать наборщикам в сегодняшний выпуск?

«Конечно, нет. Когда бы мне думать о работе, если наш Римари где-то на другом краю света прощается с жизнью», — сказал бы Матьяс, если бы не был горцем, а простодушным и честным фермером с низин. Но он сказал совсем другое:

— У меня всегда есть, что сдать наборщикам, Таль, ты же знаешь.

Глава двадцать третья. Что минуло и что грядет

Следующим утром Терри проспал занятия. Никто не пришел и не разбудил его.

Открыв глаза, он долго лежал без движения, прислушиваясь к тишине. Холодное зимнее солнце уже заглянуло в комнату и даже распласталось на дверном косяке, что могло случиться не раньше, чем через четыре часа после рассвета. На стене давно замолкли часы, потому что Терри с вечера не подтянул груз на цепочке.

Время остановилось за час до рассвета.

Терри отнес вещи в прачечную, сходил в пустую холодную душевую на первом этаже, где в ожидании вечернего аншлага высились башни медных тазов. В одиночестве намылил голову, наслаждаясь отсутствием комментариев про раннюю седину в волосах. Взбил пену в жестяной кружке и в полной тишине принялся скоблить подбородок казенной бритвой с высеченной литерой «А» на лакированной ручке. Своей у него не было. Отец не успел подарить — так торопился унести ноги, что совершенно забыл о том, что сын вот-вот станет мужчиной. А купить собственную во время Ярмарки Терри так и не собрался. Останавливала мысль, что у него нет никаких прав на те деньги, которые идут на его обучение и содержание. А теперь, когда он думал об этом, уголки рта неудержимо тянуло вниз.

«Судья верил, что мать невиновна, — повторял про себя Терри, мрачно разглядывая в высоком зеркале свое лицо с ровными полосами мыльной пены. — Значит, дело не в деньгах. Кто-то хотел получить все, что у нас было».

Семья Риамен потеряла все, а прямых наследников, кроме Терри, не было вовсе. Кто получил их особняк и все закладные? Многие обращались к Лассель Риамен за ссудой в частном порядке в обмен на часть ежегодной выручки. Деньги с закладных выходили немалые. Кто их получает теперь, когда и Лассель, и Терри фактически вычеркнуты из жизни Акато-Риору?

Может быть, семья Риканен? Как знать, может быть, их настойчивые приглашения на чай нужны были именно для того, чтобы расставить сети, в которые они надеялись поймать такой крупный улов как наследство семьи Риамен?

Или, быть может, семья Риттау? У почтенной четы Риттау трое взрослых сыновей, включая подонка Антеро, и две дочери, на несколько лет старше Терри. Ни одна благородная семья в городе и, возможно, во всем мире не могла похвалиться таким количеством детей. Но за королем нет привычки раздавать по особняку на каждого ребенка Древней крови, а обеспечить достойную жизнь наследникам нужно. Сотник мог это спланировать?

А может быть, все Древние семьи после того, как устранили королевскую советницу и ее семью, налетели, как стервятники, на наследие Риамен и разорвали все в мелкие клочья?