Второй

Десять секунд, клянусь, десять секунд!

Руки беспорядочно скребут набухшую кровью землю, рвут скользкую траву. Птицы чёрными точками кружат над остриём, вонзившимся в небо.

Девять. Восемь…

Птицы в небе расплываются сквозь бессильные слёзы.

С глухим треском лопается барьер, холодные пальцы острыми кольями входят в мозг, небо падает кровавым ливнем на грудь, ломает рёбра, рвёт лёгкие в сумасшедшем крике.

Стылый ночной воздух рывками входил в горящее горло, пальцы свело судорогой на скомканной простыне. Было темно и оглушающе тихо. Не светился зелёным барьер, не мешал подняться кол в груди, он больше никуда не опаздывал — и это было хуже всего. Он предпочёл бы навсегда остаться под жгучим дождём, скрести землю в отчаянных попытках освободиться, кричать, если так нужно. Но никогда не преодолеть эту последнюю долю секунды, за которой нет больше ничего. Темно и тихо. Каменный склеп, в котором он снова проснулся, скрючившись поперёк кровати, не веря, что беспомощность бывает такой абсолютной.

— Джейсон…

Он подскочил от неожиданности, поперхнувшись глотком воздуха. Затем длинно и забористо выругался, опустился на подушку, вздрогнув от прикосновения влажной простыни к горящей коже, и прикрыл глаза руками.

— Совсем забыл, что ты здесь.

— Не самое волнующее, что мне говорили в постели. — Офелия сидела рядом, вжавшись в стену и стараясь занимать как можно меньше места. Интересно, как давно?

Ну, он предупреждал, что ей лучше не оставаться. Да что там, он её вообще не звал. Хотя и не возражал. Боже однорукий, на что он рассчитывал? Поиграть в нормальность, представить, что у него что-то есть, что можно просто жить так же, как другие? Прошлое не замедлило отвесить затрещину. Знал же, что так будет.

— Хочешь поговорить? — предложила Офелия.

— Нет.

Он хотел, чтобы её здесь не было. В этой постели, в этой комнате, в замке, в его жизни. Склеп одноместный. Он скрипнул зубами, понимая, что не сможет ей этого сказать.

Она пошевелилась, пошуршав одеялом.

— Часто это с тобой?

И зачем было спрашивать, хочет ли он разговаривать?

— Нет.

— По особым случаям, значит? И в этот раз — из-за меня?

В каком-то смысле — да. Но зачем ей это говорить? Он промолчал.

— Я могла бы помочь…

— Что? — он настороженно приподнялся.

Офелия, верно уловив интонацию, помедлила, прежде чем ответить.

— Это часть моей работы. Эмоции, память, нервные расстройства. Я могла бы…

— Я тебе руки оторву, если протянешь их к моей голове, — пообещал он очень тихо.

В темноте он видел только её силуэт. Он смотрел туда, где более глубокая чернота на лице обозначала глаза, но не мог угадать выражение лица. Она не отвечала и не шевелилась.

Он снова лёг и отвернулся. Наверное, получилось грубовато. Но лучше так. Лучше пусть боится и держится от него подальше.

— Ты считаешь, что маги эфира способны только причинять вред?

Кажется, он переоценил свою силу убеждения. Вряд ли он был хотя бы в первой десятке тех, кто ей угрожал. Он снова повернулся на спину.

— У меня был неприятный опыт.

— Осмелюсь заметить, для человека с подобным неприятным опытом ты очень неплохо держишься.

— Да, ерунда. Ничего особенного. Я вообще склонен драматизировать. Спроси Сорхе, она подтвердит.

— Я совсем не это сказала, зачем ты так? Я подумала, что под неприятным опытом ты имеешь в виду злонамеренные манипуляции с сознанием, а после такого не всем удаётся сохранить здравый рассудок. Значит, или я тебя неправильно поняла, или ты сильный соперник для ментального мага, способный противостоять уже начавшемуся воздействию.

— Нет. Просто повезло.

— Могу я узнать — из профессионального интереса, — кто это был?

Он вздохнул. Глупо отмалчиваться на самом простом вопросе.

— Феба Эйе. Если слышала.

— Слышала. Магов эфира достаточно мало, чтобы мы изучали всех более-менее известных представителей старших поколений. Феба Эйе состояла в Ковене Иннсдерре. Приняла сторону Хадега и погибла с ним в день Раскола.

— Не в день Раскола. Потом.

— Правда? — удивилась она. — А у нас считается, что все маги вашего Ковена, которые взбунтовались против разделения власти, были убиты в тот же день.

— О да, у нас тоже.

— И это неправда?

— Нет.

Она немного помолчала.

— Это же не ты её убил?

— Ты не собираешься спать?

— Здесь? Ты меня не прогоняешь?

— Да что уж.

— Тогда ещё раз спокойной ночи.

— Мм.

***

Когда она проснулась, было ещё темно, а в ванной шумела вода. Мешать не хотелось, поэтому она села в постели, прислонившись к стене и натянув одеяло до самого лица. Осенние утра в замке были холодными, и выданная ей на ночь футболка не спасала. Когда Джейсон выйдет, надо будет первым делом вскипятить чайник… Если то, куда повернули их отношения, допускает совместные чаепития. Задумчиво покусывая костяшку пальца, она перебирала в памяти все эпизоды вечера и ночи. Что выходило в сумме?

Она не жалела. Помимо соображений, которыми она честно поделилась, она сходила с ума от недостатка информации и рассчитывала таким способом ослабить границы и укрепить эмоциональную связь, чтобы лучше понимать хотя бы Джейсона, всё ещё не прибегая к эфиру. Так казалось честнее, потому что предполагало взаимную выгоду.

Такого скорого результата она не ожидала. Может быть, она и не хотела узнать сразу так много. Уж точно этого не хотел он. Может быть, теперь они оба решат поскорее свернуть общение, и она потеряет единственного человека, который мог бы стать ей другом. Но рискнуть стоило. Видят боги, разговаривать с ним словами она пыталась.

Над дверью робкой точкой разгорался светильник — пять минут до подъёма. Шум воды прекратился. Офелия, только что решительно настроенная, невольно занервничала. Что они скажут друг другу? «Доброе утро»? Или он спросит, почему она ещё здесь?

Дверь ванной открылась, он вышел, с мокрой головой, босой, в одних джинсах, с футболкой в руках. Посмотрел на Офелию воспалёнными глазами.

Звуковой сигнал заставил вздрогнуть от неожиданности. В первое мгновение она подумала, что это общий будильник, — но это был дверной звонок.

Джейсон, успевший только просунуть руки в рукава футболки, замер.

— Кто там? — спросил он настороженно.

В ответ из-за двери донёсся музыкальный перелив, напоминающий то ли о звоне колокольчиков, то ли о весёлом журчании ручья, то ли о ручье, с весёлым журчанием перекатывающем колокольчики. Офелия не сразу распознала в этих звуках человеческую речь, поэтому упустила суть сказанного.

Джейсон выругался одними губами, быстрым движением натянул футболку и несколько раз перевёл взгляд с Офелии на дверь и обратно. Растерянный и невыспавшийся, он выглядел трогательно беспомощным.

— Ты не откроешь? — прозвенело из коридора, на этот раз в минорной тональности.

— Открою, — ответил он, не двигаясь с места. Со вздохом повернулся к Офелии.

— Ничего, если?.. — он указал рукой на дверь.

— Если мой вид никого не оскорбит, — пожала плечами она. Подумав, приспустила одеяло, чтобы было видно, что она одета.

Джейсон ещё раз тяжело вздохнул и с видом осуждённого на смерть пошёл открывать.

— Привет, малышка.

Сначала Офелия увидела только маленькие бледные руки, лёгшие на спину Джейсона, которому пришлось наклониться, чтобы обнять таинственную обладательницу звенящего голоса. Затем он неохотно отступил назад, пропуская гостью в комнату, и девушки уставились друг на друга.

Незнакомка походила на фею из сказки. В первую очередь из-за золотых волос — не золотисто-рыжих, как, скажем, у Марты Айдер, и не соломенных, как у самой Офелии, а в самом деле цвета золота, словно жидкий металл стекал широким потоком от макушки до середины бедра. Надо лбом волосы были заплетены в аккуратную косичку, которая начиналась над правым виском, доходила до левого, а дальше терялась в золотом водопаде, струящемся вдоль платья из ежевичного бархата.