Страница 25 из 50
— Я жить не хочу, — заявила Юлька.
— Не будь дурой, — ответил Олег. — Не с тобой одной такое случилось. В мире каждые тридцать секунд кого-то насилуют. Так что забудь об этом поскорее.
— Такое простить? Никогда! — вспыхнула Юлька.
Олег немного расслабился. Получалось, что ее мысли о самоубийстве не были настолько серьезны. Уже легче. С остальным он справится.
— Я сказал забыть, а не простить, — пояснил он. — Такое, ясный пень, не прощают. Но это уже не твоя забота.
Всю дорогу до больницы Олег внимательно слушал сбивчивый, но подробный рассказ дочери о ее злоключениях. Параллельно с этим он созвонился со знакомым врачом и договорился, что Юльку примут и устроят, не привлекая к этому особого внимания.
Высаживая дочку возле больницы, Олег на прощанье предупредил ее.
— Если врач тебя отпустит, а я к тому времени не объявлюсь, уходи на заимку к Максимычу. Там сейчас Крюков. Все ему расскажешь. Поняла? Тогда двигай. Вон докторша Светлана Павловна уже из дверей рукой машет, она тобой и займется.
Прощаясь, Юлька внимательно посмотрела на отца. Ей вдруг показалось, что она видит его в последний раз.
Оставшись в одиночестве, Крюков долго маялся от скуки. Максимыч дул пиво и смотрел какую-то белиберду по телевизору. Телевизора Крюков и дома никогда не смотрел, книг на заимке не было. Он прошелся по территории базы отдыха, потом кивнул Максимычу.
— Пойду прошвырнусь до деревни. Может с девчонками познакомлюсь. Или с мужиками подерусь.
Машину Крюков заводить поленился и прогулялся до деревни прохладной лесной дорогой. Через полчаса он остановился на опушке. До деревни оставалось метров сто пятьдесят — двести. Его внимание привлек одинокий дом, стоявший на отшибе. Приличный домик, невысокий, в два этажа, за высоким забором.
Таким забором отгораживаются от жизни с ее грязью, завистью и ненавистью прекрасные люди. Они сидят себе в беседке, пьют чай из самовара, может быть, стихи читают. Цветы нюхают. Что им там еще делать? Не стрелять же друг в друга.
— За забором прогремел выстрел, потом еще один. Выстрелы сменились женским криком, но и он скоро затих. И домик снова погрузился в уютную тишину.
Крюков не то, чтобы бросился бегом, просто ускорил шаг. Куда торопиться? У него даже оружия с собой никакого не было. А зачем тогда пошел? Ну так, посмотреть. Может подержать что-то надо или скорую вызвать. Глупое любопытство, одним словом.
У ворот дома стояла забрызганная грязью длинная пятидверная "нива". В машине никого не было. Крюков заглянул в салон. Ключи от машины торчали в замке зажигания. Вот люди, не боятся, что украдут! Специфика сельской местности. Так и не сумели большевики стереть границу между городом и их деревней. А Крюков стер одним движением, опустив ключи от "нивы" себе в карман. Знай, деревенщина, наших, городских.
Из дома послышался шум, слышались громкие требовательные голоса. Там определенно кого-то о чем-то спрашивали. Может быть о том, как проехать в библиотеку?
Заинтригованный Крюков вошел в калитку и чуть не споткнулся о труп большой собаки. Почему это некоторые так животных не любят?.
Отсюда голоса слышались четче.
— Бабки давай! Куда бабло заныкали? — гремел суровый бас.
— Слышь, Циклоп, давай их децал поджарим, враз расколются! — гнусно хихикал противный дискант.
Крюков осторожно прошел в полураскрытую дверь дома. Обстановка солидная, на всем ощущались следы вопиющей ампирной роскоши и турецкого евроремонта. Крики слышались из большой комнаты.
Сыщик огляделся в поисках подходящего предмета, способного хоть как-то заменить оружие. Под руку подвернулся какой-то темно-коричневый горшок. Крюков взвесил его в руке. Тяжелый.
"Подойдет", — решил он.
В соседней комнате и в самом деле собрались все, причастные к шуму. Хозяев и гостей было поровну — трое на трое. Гости неловко топтались на ногах, видимо, ожидая приглашения присесть. Но хозяева не предлагали. То есть они, может быть, и хотели бы предложить, но не могли. Рты у всех были плотно заклеены широкими полосами скотча. Их тушки, двое мужчин и женщина, лежали, скрученные все теми же полосами скотча, на красивом ламинатном полу, имитирующем красное дерево.
Главный гость отличался от товарищей высоким ростом, благородной осанкой и отсутствием одного глаза. Черная пиратская повязка придавала его облику налет романтичности.
— Тащи утюг или хотя бы кипятильник! — распорядился пират.
В его руке Крюков заметил банальный "макар". Как говаривали немцы, "вундерваффе" — "чудо-оружие". От выпущенных из него пуль народу погибло в сто семьдесят шесть раз меньше, чем от удара чугунной сковородкой. Лет двадцать назад Крюков обязательно испугался бы, увидев человека, оснащенного таким пистолетом. Но с тех пор он сильно повзрослел.
— Ага, ща, мигом найдем грелочку для клиентов! — отозвался невзрачный юноша с неопрятными сальными волосами.
И он старательно, как царский жандарм в музей-квартире Ленина, принялся шарить по шкафам и ящикам в поисках подходящих к случаю обогревательных приборов.
Третий соратник стоял с обрезом в руках и целился в лежащих на полу людей. Крюков решил, что из троих он самый опасный.
Крюков хорошо знал ублюдков такого сорта. Они готовы убивать и убивают ни в чем не повинных людей, оценивая чужую жизнь в гроши. Когда милиция вешает им хомут, они сдаются сразу, так как очень трепетно относятся к собственной жизни.
На следственном эксперименте они старательно демонстрируют как набрасывали удавку, куда били ножом, где зарыли трупы своих жертв. Простые пареньки с лицами, не обезображенными следами совести и интеллекта.
Крюков был убежден, что таких следует уничтожать без очереди, даже прежде, чем маньяков и наемных киллеров. И без всяких бюрократической волокиты на предмет отмены или введения смертной казни. Ибо на месте виднее.
Потому без малейшего сомнения сыщик размахнулся и запустил горшком в голову парня с обрезом. Он целился в висок и не промазал. С глухим стуком увесистый горшок врезался в череп налетчика. Не выдержали обе соприкоснувшиеся поверхности. С жутким хрустом ребро горловины горшка вмялось в висок, тут же само треснуло и распалось черепками. Бандит рухнул без звука. С такими травмами долго не живут.
Гибель напарника на секунду отвлекла внимание одноглазого. Но уже на второй секунде Крюков приблизился к главарю вплотную и плотно захватил его вооруженную пистолетом руку.
Каждый прием обезоруживания начинается с удара милицейским сапогом в пах. Крюков хорошо усвоил этот тезис. Он нанес сильный удар коленом своему противнику чуть повыше, в область желудка. Тот издал икающий звук и согнулся пополам. Крюков повторно ударил его все тем же коленом в сгиб локтя, отчего рука бандита сломалась в обратную сторону. Не обращая внимания на его дикие вопли, Крюков сгреб его за вооруженную кисть, повернул ствол в сторону чахлого паренька с сальными патлами и прижал парализованный болью палец одноглазого к спусковому крючку его пистолета.
С первого выстрела ему, конечно, попасть не удалось. Но, расстреляв весь магазин, одной-двумя пулями цель удалось накрыть. Чахлый даже не успел выбраться из глубокого сундука, над которым склонился в момент внезапного нападения опера. Пуля вошла ему в задницу и прошила организм параллельно позвоночнику. Может быть дошла до черепа, вскрытие покажет. Но Крюков на это не надеялся. Он был очень низкого мнения относительно "макаровских" боеприпасов. Скорее всего пуля застряла где-нибудь недалеко, в ливере.
Одноглазого бандита Крюков с понятным удовольствием воткнул головой в стену. Хрустнули шейные позвонки. На этом противники кончились. Крюков внимательно оглядел поле битвы. Тройка гостей признаков жизни не подавала. Уши не прижаты, зрачковый рефлекс отсутствует, со спины видно. Трое хозяев еще брыкались и издавали из-под слоя клейкой ленты невнятные звуки. На лице женщины был написана смесь нетерпения с чувством невыразимой благодарности.